Страница 29 из 163
Красные наступали прямо на юг. Положение Аабинской бригады было к юго-западу от них. Поэтому 1-й Аабинский полк своей резервной колонной невольно повернулся при атаке на северо-восток, почти на 45 градусов так, что 2-й Аабинский полк полковника Кротова оказался уступом левее и позади него. Вот почему весь огонь красных и сосредоточился на 1-м Лабинском полку.
Красив и благодатен наш кубанский чернозем для казака-хлебороба, но тогда, в тот роковой момент атаки, его я проклинал безжалостно. Аллюр «рысью» только могли дать наши кони, утопая в прошлогодней жниве.
Вторая и третья цепи красных, повернув назад, стали спешно и в полном порядке отходить к своей походной возвышенности, видимо и не думая И каких-нибудь 400—500 шагов, разделяющих нас
с красными, казались непреодолимыми.
Лошади казаков изнемогали. Боязнь, что полки не дойдут до «шашечного удара», щемила душу. И как последний драгоценный резерв — бросаю в массу:
— ШАШКИ К БОЮ-У!.. В КАРЬЕР-Р!.. УРА-А-А!..
И красивой белой полосой на миг сверкнули сотни обнаженных клинков, и что-то похожее на «крысиные прыжки» обозначилось в колоннах. Казаки ближе и ближе к красным, ближе и первая их цепь, в смятении дав еще один-другой залп, «сломалась» и побежала в беспорядке наутек. Это словно прибавило силы нашим лошадям. Мы уже, определенно, догоняли переднюю цепь красных, но она все-таки бежала, уходила от нас. Я тогда удивился этому невиданному мной раньше сопротивлению красной пехоты, но чувствовалось, что она будет настигнута.
Удивительно осознанные переживания бывают в самые критические минуты. Страха не было совершенно. Было даже интересно, словно на охоте в погоне за зверем, который уже затравлен.
Пулеметные линейки красных, не открывая огня, бросили свою пехоту и понеслись на север в станицу Ильинскую. Снялись с позиции и их четыре орудия. Ушли и они, уклонившись от боя.
Услышав позади себя густой сап лошадей, оглянулся и вижу: 1-й Ла-бинский полк уже не скачет резервной колонной, а, разравнявшись, казаки скачут во все силы своих коней, но так уверенно, так зло, словно волки за ускользающей добычей.
К удивлению своему, вижу, что некоторые из них на своих прытких кабардинцах уже обгоняют и меня. Обгоняет меня с обнаженной шашкой и мой личный штаб-трубач Василий Диденко. Упоенный атакой, он, старый служака, видимо, забыл, что его постоянное место позади своего начальника. Но я его не остановил. Все казаки гикают, кричат и неистово стремятся вперед, чтобы дойти «до шашечного удара».
Мне досадно, что казаки «обгоняют меня». И чтобы принудить свою кобылицу Ольгу к более сильному аллюру, впервые оскорбил ее, эту благородную лошадь, участницу многих атак на Маныче и от Воронежа, щелкнул ее по правой ляжке шашкой плашмя. И она, вздрогнув от неожиданности, только немного усилила свой аллюр. Высокая, крупная донская лошадь с широкими копытами, она на них тащила целую груду грязи, тогда как у кабардинских коней к их высоким и узким копытам «стаканчиком» грязь, казалось, и не приставала.
И вот передние из казаков 1-го Аабинского полка на моих глазах уже врезались в первую цепь и расстроили ее. В полной своей беспомощности красноармейцы останавливались, бросали винтовки на землю и, подняв руки вверх, бежали навстречу казакам.
Вторая цепь остановилась и открыла «стоя» сильнейший огонь по казакам и по своим, уже сдавшимся. Это было еще более удивительно для нас.
Застрекотали еще не успевшие уйти пулеметы красных, но остановить казаков уже не могли и лишь усилили их нажим.
1- й Лабинский полк, разрозненный и от скачки, и от потерь, не терял своего строя. И руководимый, подчеркиваю, храбрыми своими командирами сотен (о них я скажу), головными своими взводами полк дошел-таки и врезался во вторую цепь красных. Видя полную беспомощность, остановилась и третья их цепь, резерв в двухшереножном развернутом фронте, уже у самого переката местности, откуда видна была вся станица Ильинская как на ладони. И видно было, как по прямой улице от южного моста через Калалы скакали пулеметные линейки красных; а орудия были рке на севере от станицы и, выпустив по пустому «полю боя» несколько шрапнелей, замолкли.
2- й Лабинский полк, мощный и совершенно не расстроенный, приближался к нам слева ровно и спокойно, готовый мигом ринуться на помощь своему брату — 1-му Лабинскому полку.
В это время 1-й Кубанский полк Сердюка маячил перед станицей Ильинской влево от нас.
2-й Кубанский и 4-й Линейный полки и пластуны самостоятельно продвигались вперед за частью красной пехоты, на их фронте, которая со сдавшимися гренадерами повернула на восток и по рыхлому льду Калалы безнаказанно ушла.
Все поле кипело пленными и казаками. Бой окончен. И стало тихо кругом, словно здесь и не летала смерть лишь несколько минут тому назад.
Конница красных, с высокого своего бугра увидев гибель пехоты, остановилась, постояла несколько минут и, повернув налево, шагом двинулась на восток, в направлении станицы Успенской, видимо считая, что станица Ильинская ими потеряна. На удивление, 4-я Кубанская дивизия полковника Хоранова не вступила с ней в бой, не преследовала ее, и где она (дивизия) была — нам, находившимся в ложбине, не было видно.
Все поле боя покрыто было разрозненными конными казаками 1-го Аабинского полка и пешими красноармейцами. Казаки подбирали своих убитых и раненых, сгоняли пленных в одну группу, изолируя их от винтовок, брошенных на землю. Получилось какое-то «месиво людей». Зная по опыту, что красная пехота, видя малочисленность или заминку казаков, подхватывала с земли свое оружие и в упор расстреливала казаков, кричу-приказываю штаб-трубачу Диденко трубить сбор. И залилась труба:
Соберитеся, всадники ратные,
Бурею ринуться, шашкою тешиться. Дружно мы сломим врага-а! Слуша-айте, всадники-други — Звуки призывной трубы-ы!
Минуты были горячие. Я весь был погружен велением как можно скорее привести в порядок 1-й Лабинский полк и отправить пленных к командиру корпуса генералу Науменко, который находился со своим штабом и 4-й дивизией к югу от станицы Дмитриевской, как неожиданно обнаружил возле себя своего начальника штаба, о котором во время атаки совершенно забыл, как и забыл свой штаб дивизии в 30 человек с ординарцами.
На маленькой утомленной лошаденке с кавалерийским седлом, в английском обмундировании, с бритым лицом и без фуражки — среди разгоряченных казаков на кабардинских лошадях, в черкесках и папахах — он казался воином иного государства. У него явно растерянный вид, но он с приятной улыбкой смотрит на меня своими умными глазами, как бы спрашивая — а что же будет дальше? Его душевное состояние можно было определить двумя словами — «растерянно-радостное» в своей беспомощности. Таким бывает мотылек, попавший в пучину быстронесущегося ручья. Он и там все остается «цветком», еще не потерявшим своего облика, но в то же время и не может быть «цветком». Он там растерян и беспомощен. Так и 65-летний старик генерал Генерального штаба, попав в массовую атаку бригады, скакал с ней, как тот мотылек в пучине ручья. И скакал во главе своего штаба дивизии в первых рядах, на уровне головных взводов сотен. И тогда как в полку никто из офицеров не был ни убит, ни ранен, в его штабе дивизии ранен один офицер.
В этот вечер, при всех офицерах штаба дивизии, он скажет мне:
— Ну, Федор Иванович, спасибо Вам. Первый раз в своей жизни сегодня я ходил в конную атаку. Не скрою — страшно было, но и очень интересно даже и тогда, когда «душа уходит в пятки».
Все офицеры скромно улыбались на эту его шутку. Улыбаюсь и я, за его такую простую бесхитростность и полную человеческую откровенность.
Вот почему, когда в конце боя он на рысях подошел ко мне как подчиненный и, ласково улыбаясь, смотрел мне в глаза своими возбужденными глазами, которые как бы спрашивали: «А что же дальше делать?.. И окончилось ли все это — страшное, страшное, непонятное?» — я его тогда вполне понял и не осудил. Одно дело — молодой строевой 27-летний полковник, и совсем другое дело — старый ученый генерал, привыкший работать в штабах.