Страница 11 из 163
Знаком руки останавливаю оркестр и здороваюсь с каждой сотней отдельно. По опыту я хорошо знал, как казаки любят «рассмотреть и оценить» каждого нового своего начальника.
Поздоровавшись, объехал все сотни по рядам. Вид казаков был отличный и совершенно не уставший. Казаки были хорошо и тепло одеты и не обременены вьюком. Лошади были свежие и в хороших телах. В общем, полк был в отличном состоянии и очень порадовал мою душу. В строю было 550 шашек и 8 пулеметов системы «Максим» на санях. После осмотра скомандовал «вольно», так как полки ждали своего начальника дивизии.
Я стою в седле впереди своего полка и изучаю другие полки. Вдруг вижу впереди 4-й Кубанской дивизии нашего бывшего командира 1-го Кавказского полка после Февральской революции 1917 года, когда полк был переброшен в Финляндию, генерала Георгия Яковлевича Косинова. Мы тогда искренне его полюбили. Я в то время был командиром сотни, подъесаулом.
От радости такой встречи, нарушая воинскую дисциплину, рысью подхожу к нему, беру руку под козырек и почтительно произношу:
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
Он тепло одет и глубоко закутан башлыком. Под ним все та же его рослая темно-рыжая кобылица, на которой он командовал нашим полком и на которой совершил 1-й Кубанский поход.
Я подъехал к нему облически сзади. Не видя меня, он словно был недоволен тем, что кто-то потревожил его, когда он в одиночестве думал о чем-то. Повернулся ко мне, и вдруг у него прорвалось:
— Федор Иванович!., дорогой!.. Откуда Вы взялись здесь?
— Вчера прибыл в корпус и вчера же принял 1-й Лабинский полк, — улыбаясь, говорю ему по-свойски.
— Очень рад, очень рад!.. Дайте Вашу руку!.. Командуйте на славу, а я... я совсем пал духом, — вдруг говорит он. — Не удержимся мы... И что будет дальше — сам не знаю, — продолжил он.
Мне было очень жаль этого безусловно храброго и очень большого, с широкой душой, кубанского казака, который видел гораздо глубже и дальше нас, и меня в частности, грядущие события.
Вдали показался наш начальник дивизии генерал Фостиков, и я быстро вернулся в полк.
Фостиков ехал без башлыка, но в овчинной шубе. Его свободная манера здороваться с полками показала мне, что генерал хорошо знает свои полки, уверен в них, уверен и в себе и знает, что полки верят ему, ценят и любят его.
За официальными приветствиями Фостиков «отпускал» и полкам, и сотням, и некоторым офицерам «вольные фразы», направленные исключительно на то, чтобы подтянуть, подбодрить людей.
Казаки любовно смотрели на своего «генерала Хвостика», как они называли его и, видимо, совершенно не боялись, а только любили и готовы были слушаться его беспрекословно. С ними он провел всю Гражданскую войну, много раз раненный.
Весь его внешний вид хотя и «не кричал» по-бабиевски, но был очень прочен и выглядел только положительно, с черточкой народного вож-дя-генерала, мало заботящегося о себе и своей внешности.
Казалось, ему важнее было то, чтобы хорошо и тепло быть одетым, иметь под собою добрую сытую лошадь, а у себя лично — светлую голову. А остальное все — само приложится. С этим он и подъезжал к своим полкам дивизии, чтобы внушить им свою волю и вести их в бой.
«За время, когда генерал Фостиков командовал дивизией, я о нем плохого ничего сказать не могу. Он был храбрым и всегда бодрым. Этот дух бодрости передавал казакам»56, — писал генерал Науменко.
Корпус выступил в село Красная Поляна. 1-й Лабинский полк шел правой, северной колонной. В снежной степи, на железнодорожном полотне в сторону Песчаноокопской, стоял какой-то штабной поезд. На площадке одного пассажирского вагона высокий, стройный ротмистр в гимнастерке с подвернутым воротником умывался теплой водой, которую лил ему на руки денщик-казак. На мой вопрос ротмистр ответил, что это есть поезд командира 1-го Кубанского корпуса генерала Крыжановского57. Я удивился, что в такое тревожное время нашего общего отступления они живут как бы безмятежно. С этим чувством я и оставил поезд Крыжановского позади себя, с долей критики. И моему удивлению и сожалению не было конца, когда мы узнали,
что на второй или третий день весь этот состав поезда штаба 1-го Кубанского корпуса во главе с генералом Крыжановским был отрезан красной конницей Буденного, и все чины его погибли в неравном бою вместе со своим генералом. Жуткая история, как и героическая, которая никогда не была освещена в нашей печати и о которой мы узнали потом из красных источников.
Полковой врач и полковой казначей
Корпус два дня стоит в Красной Поляне. Из Екатеринодара прибыл в наш полк сотник Веприцкий58, переведенный из Гвардейского дивизиона. Он был сын подъесаула Веприцкого, старшего адъютанта управления Кавказского отдела, который жил на квартире рядом с нашим домом, в бытность мою юнкером. Сотник — бывший кадет, хорошо воспитанный, отчетливый. Назначил его временно полковым адъютантом, так как действительный адъютант, сотник Севостьянов, болен и эвакуирован.
Верхом проезжая по селу, вижу в одном дворе полковую санитарную летучку. Какой-то мужчина свыше 50 лет, в штатском черном тяжелом пальто и неуклюже закутанный в башлык, по-штатски козыряет мне, при этом низко кланяясь. В нем я узнал своего полкового врача, которого видел впервые сутки тому назад.
— Почему Вы так одеты? — по-сыновьи спрашиваю его.
— Да я ведь не военный врач... и под Купянском перебежал к белым... прямо в 1-й Лабинский полк, ну в нем и остался служить, как убежденный политический противник большевиков, — говорит он мне просто, умно, хорошо и по-штатски. — А что одет не по форме, то — где же взять?.. Да это и не так важно! И я с удовольствием служу среди казаков, которых так полюбил, — продолжает он.
— Так чего же Вы одеты по-походному ? Выступаем же мы только завтра!
— A-а... господин полковник! Это не лишнее. Надо всегда быть начеку. А красным попасться я не хочу, — добавляет он.
Заинтересованный этим оригинальным и, видимо, очень умным человеком, я прошу зайти его ко мне на чай. И он пришел.
Оказывается, что он не только что врач, но и политический деятель. «Левее кадет», — как он сказал о себе. И вот — не выдержал «совето-державия», сознательно бежал от них, чтобы бороться против них.
— Если бы Вы знали, господин полковник, как крестьяне, да и рабочие, ненавидят красных! Казалось бы, еще раз толкни, и власть падет. И вот не знаю, почему мы отступаем? Мне-то, как врачу и человеку штатскому, у крестьян секрета не было. Но я верю, что наше отступление только временное, —• закончил он.
С полковником Булавиновым мы остановились в одной комнате и сразу же подружились. Мы говорим между собой, словно старые знакомые, и говорим откровенно, как это бывает среди кадровых офицеров, прошедших одну школу. Говорим искренне, бесхитростно.
Неожиданно в полк прибыл полковой казначей сотник Николай Ще-петной с авансом и жалованьем для всех чинов полка. Это было больше чем неожиданно. Щепетной так отчетливо отрапортовал мне о своем прибытии и был так легко и подтянуто одет, что я выразил ему свое удивление — как это он, такой молодецкий офицер, а занимает столь непочетный пост.
— Я готов всегда в строй, господин полковник, — отвечает он.
— Хорошо. Раздайте жалованье и останетесь в полку. И я, при первом же случае, казначеем назначу чиновника, — ответил ему.
Щепетной был очень щупленький и казался молодым. Учился в духовной семинарии, отлично пел в хоре, и мы с ним подружились надолго. Удивило меня, что он так молод и был женат. Дальнейшая судьба его очень интересна, она будет описана.
9 февраля, с утра, от полка приказано было послать офицерский разъезд силою в один взвод казаков в направлении на северо-запад, для связи с частями 1-го Кубанского корпуса генерала Крыжановского.
Назначен был хорунжий Михаил Копанев. Разъезд выступил, как часа через два была поднята тревога, что красная конница наступает на наше село. Приказано покинуть его.