Страница 101 из 163
Перед 2-й Мема-Хатунекой операцией Певнев осматривал наш 1-й Кавказский полк. Только месяц тому назад в командование им вступил полковник Э.А. Мистулов, прославленный герой еще с Русскояпонской войны. Автор этих строк был тогда полковым адъютантом уже 6 месяцев и хорунжим в течение 3 лет, то есть был достаточно опытным офицером, имея пять боевых наград.
Генерал Певнев посмотреть полк вышел один. Приказал Мистулову провести полк мимо него спешенным, в колонне по-три. Он хотел осмотреть седловку, вьюк казаков и состояние лошадей, не прикрытых поводьями и шенкелями всадников, а так, как они есть в действительности.
Что тогда меня удивило, даже «задело» — он говорил с нашим командиром тоном начальника, словно он есть начальник дивизии, но не начальник штаба. И раньше, и потом начальники штабов разговаривали с начальниками частей, как бы с равными себе. Певнев же взял иной тон. И я понял тогда, что он был властный человек, как и очень умный офицер высшего ранга.
Он стал правее проходящих, чтобы видеть корпус каждой лошади. Мистулов, по всегдашней своей воинской корректности, стал правее его и на полшага назад. Правее Мистулова, в таком же положении к нему, как он к Певневу, стоял я, полковой адъютант. Мы оба в черкесках, Певнев в кителе и в фуражке. Он очень остро видел все, не останавливая никого. И не только что видел лошадей, как таковых, но он видел и казаков, ведших их под уздцы. И, заметив какую-либо нерадивость в казаке, резко, строго выкрикивал:
— Выше голову лошади!.. Сам смотри в мою сторону!.. Не отставай в положенной дистанции!.. Чего согнулся?! — и пр.
Полковник Мистулов стоял и молчал, и мне думалось, что этот «цук» генерала ему не понравился.
После Мема-Хатунской и Эрзинджанской операций нашу дивизию оттянули к самому Эрзеруму и полки расположились на отдых в очень широкой долине северо-западнее самой крепости.
Командир 1-го Армейского корпуса, генерал от кавалерии П.П. Ка-литин333, желая отблагодарить кубанские полки за их боевую деятельность в этих операциях, пригласил всех начальников частей дивизии, до сотенных командиров включительно, прибыть к нему на банкет, в Эр-зерум. Естественно, приглашен был и штаб нашей дивизии.
Стариннейшая крепость Эрзерум, вернее сам город, окружен высокой земляной насыпью, на манер дамбы, выход из него возможен через четверо ворот, как через туннель.
На площадке за городом, перед стеной у Сивасских (западных) ворот туннеля, был накрыт длинный стол. Хор трубачей был от нашего полка. Особенного веселья не было, это был простой офицерский походный обед, на котором командир корпуса хотел высказать свое мнение о былой боевой работе и о будущем.
Случилось так, что за столом мое место было почти напротив, наискосок на одного человека, места генерала Певнева, которого я рассматривал в непосредственной близости. Мне казалось, что он скучал, положив руки на стол, изредка играя пальцами. Темный шатен, лет под сорок, он был красив. Красив мужественно. В нем было что-то барское, вернее, по-казачьи, — в нем виден был природный «пан». На что я обратил внимание, так это на его кисти рук. Они были небольшие и женственные, холеные.
После речей генерала Калитина и нашего начальника дивизии, Генштаба генерал-лейтенанта Николаева334 встал Певнев. Старшие офицеры его, видимо, знали, почему взоры всех сосредоточились на нем. Он сказал о задачах армии и о наших общих стремлениях к победе. Сказал умно, складно и произвел на всех отличное впечатление. Сказал, сел и опять стал скучать. И мне казалось, что он скучал потому, что кончался второй год войны и он не сделал никакой себе карьеры. Видимо, катастрофа с 3-м Волгским полком за Дутахом в начале ноября 1914 года ему не прощена в высших штабах, и его держали в тени. Так несчастный случай сломал ему военную карьеру, что могло случиться с любым высшим начальником на любой войне. Вскоре генерал Певнев оставил нашу дивизию. И вот только теперь мы узнали, что он занимает крупный пост в красной России.
В Костроме. В ЧК
После 3 дней пребывания в Москве нас отправили в Кострому. Поезд вошел в железнодорожный тупик. Мы разгружаемся и узнаем, что сам город Кострома находится на левом берегу Волги и что за рекой железной дороги нет. Там сплошные леса.
Здесь оба берега Волги высокие. Город расположен на возвышенности. Видны кирпичные дома скученных построек, окрашенные в светло-серый цвет. Много церквей. Издали, через Волгу, город кажется очень красивым.
Разрозненной толпой, с вещами в руках и на плечах, спускаемся к реке, к парому. Нас окружают любопытные, видя в нас «неведомых» здесь людей по нашим костюмам, и мы, не скрывая, отвечаем — кто мы. Узнав это, крестьяне, которые с подводами переправляются с нами на ту сторону Волги, указывая на низкие деревянные казармы у берега, влево от нас, таинственно, с оглядкой, поясняют, что там живут «латышские части особого назначения», которые наводят ужас на население.
Это название частей мы слышим впервые, и оно нам очень не понравилось.
Выгрузились. Тяжелым шагом поднимаемся по широкому дефиле к городу. На окраине города нас вводят во двор с просторным одноэтажным домом под зеленой крышей. Это и была «Костромская Губ-чека».
Положив вещи на землю, расположились кучно, кто как мог. Генерал Морозов с провожатым и с пакетом пошел внутрь здания. Он долго не возвращался. Наконец появился и со злобной улыбкой сказал нам:
—• У них занятия окончились, все чины разошлись по домам, остался только дежурный писарь, который едва дозвонился председателю о нашем прибытии. И мы должны ждать его здесь.
Было предвечернее время. Чека здесь работала, видимо, еще мирно. И о нашей командировке к ним «для фильтрации» им не было известно.
Наконец, прибыли два или три человека. Кто они — мы не знали. В штатских костюмах и черных фуражках. И только кожаные куртки были показателем их власти. Аица у них не злые, полуинтеллигентные.
— Кто из вас генерал Морозов? — спросил передний, бросив на нас ничего не говорящий взгляд.
Морозов, стоявший впереди, назвал себя совершенно запросто, не переменив и позы, в которой стоял. И они все молча, но очень активно стали рассматривать его, буквально с ног и до головы, изучая как неведомое им существо. Все мы поднялись со своих мест и молча наблюдаем все это.
Морозову это рассматривание и изучение его личности не понравилось. Молча, демонстративно он повернулся к ним спиной, лицом в нашу сторону. На удивление, чекисты на это не обиделись, а нам генерал Морозов, своей независимостью и гордым характером, стал очень нравиться.
Здесь нас не задержали и с новым провожатым повели в город. У какого-то бойкого места нас остановили, и толпа любопытных немедленно окружила нас, гадая: «Кто эти люди?» Наш внешний вид в этом медвежьем уголке России был, правда, необычный. И во всяком случае, не великорусский, а скорее «татарский». Все мы в папахах, некоторые в бурках или в черкесках нараспашку. Большинство в гимнастерках. Все подпоясаны настоящими кавказскими поясами с серебряными наконечниками. Все в сапогах, когда здесь крестьяне ходят в лаптях. Ни у кого нет чемоданов, а только ковровые сумы через плечо. Не все бритые. Кроме этого, цвет наших лиц был смуглый и от природы юга, и от заветренности долгой боевой работы на фронте, тогда как костромичи — исключительно блондины. Одна старушка, пристально заглядывая в наши лица, вдруг спрашивает:
— Чай вы не китайцы-то-о-о?
Это нас рассмешило.
— Китайцы, китайцы, бабушка, *— отвечает ей словоохотливый и находчивый хорунжий Дробышев.
— О-о-о, то-то я и вижу-то, што вы не наши-то-о, — проговорила она, перекрестилась и пошла своей дорогой.
Вот она, Россия-матушка. Костромской выговор резко отличается от общерусского литературного. Он протяжный и певучий. Буква «о» выговаривается, как она пишется, и никогда в словах, как принято, не переходит в «а». Всякая фраза, в особенности вопрос, обязательно заканчивается звуком «о-о» или «то-о». Они говорят так: «Кого-о? Чего-о? Меня-то? Тебя-то? Его-то? Так ты приходи-то! Так ты при-дешь-то? Я не пойму его-о!»