Спасти президента

— ... Есть! — тяжело пропыхтел дядя Володя, вытаскивая руку.

В руке была она. Я торопливо подставил сложенный из газеты кулек и заполучил обратно свою драгоценность. Нашлась! Это еще не показатель, что Фортуна простила меня окончательно. Но уже знак, что я не совсем безнадежен. Пусть. Впредь я буду паинькой.

— Удивляюсь я тебе, Николаич, — заворчал сантехник, бултыхая руку в ведре с водой. — Было бы из чего огород-то городить! Я понимаю, кольцо бы золотое в очко упустил. Или там брильянт каратов хоть на тридцать... А то уж такая дрянь, прости Господи!

Чтобы не сглазить находку, я трижды обмахнул газетный фунтик сухой веткой омелы. Теперь можно вернуться в кабинет, к своим неотложным делам.

— Спасибо, дядя Володя, — задушевно поблагодарил я сантехника. — Ты меня крепко выручил. В понедельник не откажись получить премию, из моего директорского фонда. За доблестный труд...

— Уж не откажусь, Николаич, — пробурчал в ответ дядя Володя. — Какой дурак от премии откажется? Это раньше, при коммуняках, некоторые выделывались, лезли в дерьмо задаром. А нынче капитализм, шабаш! Нынче никто за одно спасибо в дерьмо не полезет... Да и дерьмо-то сейчас пожиже, чем в старые времена, — с внезапной грустью прибавил он.

Эту заветную тему сантехник готов был творчески развивать и дальше, и глубже. Не дожидаясь, когда он допоет свою старую песню о главном, я поторопился убежать от дядиволодиной ностальгии. Мой талисман, моя кроличья лапка, которую я сегодня утром обронил в жерло унитаза, была спасена. Остальные грани философии отхожих мест меня не волновали.

В приемной я вручил секретарше Аглае газетный кулек с завернутой лапкой, настрого велел ее отмыть-просушить, а сам призвал в кабинет Юру Шустова. Тот уже давно слонялся по коридору в поисках начальства. Мой заместитель готов был отдать рапорт, но не находил, кому.

— Еще минутку, Юра... — извинился я и первым делом доразложил пасьянс.

На мое счастье, «Голова Медузы» открылась с первой же попытки. Влияние дамы пик ослабил червовый валет, а короля треф значительно потеснил бубновый туз. Видывал я расклады и получше, однако не стоило привередничать, пока главный амулет не просох.

Юра сочувственно наблюдал за моими манипуляциями. Будучи сам подвержен хворям, Шустов с пониманием относился и к чужим болезням. Бедняга шеф, который битый час промаялся в уборной, имел право чуть-чуть расслабиться.

Напоследок я прикоснулся пальцем к серебряной подковке и велел Юре:

— Докладывайте.

— Все идет по графику, — с готовностью отрапортовал Шустов. — Команда Журавлева сидит на избирательном участке в Крылатском и ждет Президента. Рокотов заранее набросал подтекстовку: судьбоносный день, верность Конституции, свобода выбора, традиции демократии. А на фоне голосующего Президента пойдет фраза о том, что сегодня весь ход мировой истории впрямую зависит от самоопределения граждан России.

— Немного высокопарно, — заметил я. — А, впрочем, оставьте. Лишний пафос сегодня не помешает. Только уберите, Бога ради, из комментария словечко «судьбоносный». Железный Болек слышать его не может. Его тонкий филологический слух оно нервирует.

— Уберем, — пожал плечами Шустов. — Пока Журавлев не привезет из Крылатского видеоряд, саундтрек можно варьировать сколько угодно. Заменим судьбоносный день на решающий.

Я подписал к эфиру уже готовые новостные репортажи, обсудил с Юрой тематику откликов с мест, а попутно наметил очередность прямых включений из Центризбиркома. Из-за качества нашей техники связи каждое дневное включение давалось большой кровью, но прока от них было мало. Пока не истекало время для голосования, ведущим возбранялось даже намекать на предварительные цифры. Поэтому наши комментаторы ежечасно выходили в прямой эфир с видом ученых барбосов или подпольщиков: все знаем, только сказать ничего не можем. Такое дневное мычание Юра поручал наиболее стойким и проверенным репортерам, хотя избиркомовские секреты еще лучше сумели бы сохранить репортеры-заики, глухонемые или вдребезги пьяные...

— А где наша сладкая парочка? — неожиданно вспомнил я о позавчерашних возмутителях моего спокойствия. — Где Мельников и Печерский?

— Я сделал все, как вы велели, Аркадий Николаевич, — доложил Шустов. — Выдал им подъемные и заказал билеты на сегодня. Они должны улететь из Москвы в половине одиннадцатого... — Юра скосил глаза на стенные часы. — Уже летят.

— Точно уже летят? Вы сами проверяли?

У меня не было причин усомниться в Юре. Но Мельников и Печерский — случай особый. Когда из двух алкашей-неудачников один вообще хронический невезун, надо следить за обоими позорче и держаться от них подальше. Иначе тебя самого зацепит гневом госпожи Фортуны. За компанию.

Как всякая женщина в возрасте, Фортуна обидчива и близорука.

— Вроде бы уже летят... — Под моим напором Шустов заколебался. — По времени они давно должны лететь. Теоретически.

Ни слова больше ни говоря, я извлек из кармана пластмассовый игральный кубик. Ситуация требовала непрерывного контроля. Моя оплошность с амулетом могла иметь любые последствия, в том числе фатальные.

Итак. Единица — норма, шесть — катастрофа. Бросаем...

Четыре!

Опять проклятущая четверка! Фортуна вновь предупреждала о крупных неприятностях, но, как и позавчера, даже не намекала, откуда их ждать. Снова Мельников с Печерским? Или что-то другое?

— Звоните в справочную аэропорта! — Я метнул Шустову пенал переносного телефона. — Узнайте, не было ли задержки их рейса... Номер рейса у вас записан?

— Сейчас-сейчас... — Поймав телефон, мой зам стал судорожно листать записную книжку. — Вот!..

Семь раз пискнула клавиатура кнопочного набора. Шустов вколотил в трубку свой вопрос и замер, выжидая.

— Самолет улетел вовремя, — наконец, объявил он. На конопатом юрином лице проступила несмелая улыбка. — Даже не верится, Аркадий Николаевич. Минута в минуту.

Это, разумеется, еще ни о чем не говорило: два пасынка Фортуны запросто могли и опоздать на рейс.

— Теперь свяжитесь с паспортным контролем, — поторопил я Шустова. — Пусть скажут, поднимались эти двое на борт или нет...

Телефонная трубка в руках моего зама вся испищалась голосом брошенного котенка, пока Юра смог набрать нужный номер. Я тем временем успокаивал нервы строительством карточного домика на столе. В основание у меня ложилась красная масть, верхние ярусы я возводил из черной — и сам же ломал постройку, стоило ей чуть зашататься. Пасьянс, даже легкий, я раскладывать опасался. «Мель-ников и Пе-чер-ский... — втолковывал кому-то Шустов. — Нет, не Мельников дефис Печерский, а отдельно Андрей Мельников и отдельно Павел Печерский... Оба Ивановичи... Да, разные, очень разные, толстый и тонкий... Нет, я не в этом смысле сказал «толстый и тонкий»... Я понимаю, вы пассажиров не взвешиваете, только их багаж... Вот-вот, проверьте посадочные талоны... Есть?.. Точно есть?.. Большое вам спасибо! Преогромное!»

— Улетели! — радостно доложил Шустов, возвращая телефон. — Места одиннадцатое и двенадцатое, в бизнес-классе...

Кубик, подкинутый мною над столом, сокрушил последний недостроенный домик из карт.

По-прежнему четверка! Опять! Если не эти двое, то где подвох? Где же таится погибель моя?

Я схватил сегодняшнюю телепрограмму и начал исследовать ее построчно, пункт за пунктом... Эту передачу я видел, эту я тоже видел, это безобидно, это рекламный блок, а это...

— Шустов! — воскликнул я. — Это у нас что такое?

— Где? — Мой заместитель вытянул шею.

— Да вот, в вечернем эфире. — Я ткнул указательным пальцем. — Вот. Художественный фильм в двух сериях. «Эпилятор» и «Эпилятор-2»... Не порнография?

— Нет-нет, Аркадий Николаевич! — испугался Юра. — Штатовский детектив. «Мирамакс», лицензионный, класса «А». Сценарий Криса Твентино, режиссер Боб Ковригес. Разрешен для семейного просмотра.

— Вы лично просматривали? — в упор спросил я.

— Лично я не успел, — поник Шустов. — Но вся редакция худвещания видела. А после Карина Жеглова еще смотрела, и Юрочка Каминский из бухгалтерии, и Черкашин из рекламы. Даже Гусман Юлий Соломоныч хвалили...