Париж

Через неделю об этом знал весь Париж. Красавица-дочка торговца Якоба сбежала с сыном бедного мельника. Это было унизительно. Его семья была опозорена. Но то, как повел себя Якоб в этой ситуации, вызвало уважение горожан.

Потому что торговец Якоб покидал Париж. Он, его жена и малолетний сын уезжали в Аквитанию, где, как полагали, укрылась молодая пара. Якоб не собирался возвращаться до тех пор, пока его дочь не будет обвенчана в церкви по всем правилам. После этого он надеялся вернуться с дочерью и ее мужем в Париж и, если молодой зять изъявит желание, продолжить торговое дело с ним на пару.

Не многие отцы поступили бы так же. Они бы отказались от дочери и забыли о ее существовании. Но Якоб выказал поистине христианский дух – к такому мнению пришли окружающие.

Больше всего в этой истории повезло сыну мельника, пересмеивались люди. За свои шалости он получит в невесты богатую наследницу.

– Если бы я знал, – шутил один из числа выбранных Якобом кандидатов на руку Наоми, – то сам сбежал бы с ней.

Якобу понадобилось десять дней, чтобы свернуть торговлю и привести все дела в порядок. Гильдия пожелала ему скорейшего возвращения. Королевская канцелярия выдала разрешение на проезд по стране и пожелала удачи.

В последнюю неделю октября в 1307 году от Рождества Христова Якоб-торговец сел в повозку и отправился в путь – по улице Сен-Жак, старой дороге пилигримов, которая вела вверх по склону холма мимо университета. У самых городских ворот он остановил лошадь.

– Обернись и посмотри еще раз на Париж, – сказал он сыну. – Скорее всего, я никогда больше не увижу его, но у тебя еще может быть такая возможность. В лучшие времена.

Через неделю они прибыли в Орлеан.

Два дня спустя они, вместо того чтобы двигаться дальше на юго-запад в сторону Аквитании, свернули на дорогу к востоку. Путешествуя то на юг, то на восток, они через две недели оказались в Бургундии. И затем ехали еще десять дней. Наконец, глядя на зарю, Якоб спросил сына:

– Что ты видишь там вдали?

– Я вижу горы, вершины которых покрыты снегом.

– Это горы Савойи.

Когда он доберется до них, то будет снова евреем.

И, чувствуя, как с его плеч падает огромный груз лжи и страха, он произнес слова, по которым так долго скучал:

– Внемли, Израиль! Господь – Бог наш, Господь – один!

Глава 7

На него разозлились все. Вдова Мишель перестала разговаривать с его родителями. Что же до Берты, то ее мыслей никто не знал.

Как Тома мог бы объяснить свой поступок? Ему совершенно не нравились ни Берта, ни лавка. Он мечтал только о том, чтобы строить башню месье Эйфеля. Если родители и понимали его желания, то не разделяли их. Мать ходила поджав губы, отец мрачно хмурился. В общем-то, основания для недовольства у них были: они надеялись, что настанет день, когда старший сын возьмет на себя заботу об их пропитании.

– Послушай-ка, – предложил ему как-то отец, – ты ведь можешь работать монтажником и жениться на Берте!

– Нет, не думаю, – твердо ответил Тома.

– За девушкой дают в приданое лавку, – прямо сказала мать, – это очевидно.

– Тебе просто придется найти себе другую богатую невесту, – со смехом предложил Люк, но его никто не слушал.

Обстановка в семье заставила Тома задуматься о том, чтобы хотя бы на время покинуть родительский кров.

– Я думаю, мне стоит подыскать жилье поближе к работе, – объявил Тома через неделю.

– Тебе до башни всего около часа быстрым шагом, – возразил отец.

– Нет, больше. И у нас длинный рабочий день. У месье Эйфеля есть меньше двух лет на строительство башни.

– Ты будешь платить чужим людям за жилье вместо того, чтобы приносить деньги в семью, – проговорила мать.

– Только пока я работаю за рекой.

Родители больше ничего не сказали. Тома вел себя как эгоист и понимал это.

Жилье он подыскал довольно легко.

Почти в каждом доме Парижа под крышей находились помещения для прислуги. Это могла быть как мансарда с окном, так и обшитая досками каморка размером со шкаф. Не занятые слугами помещения хозяева иногда сдавали беднякам.

Объявление в газете привело Тома к дому одинокого пожилого господина, который жил с единственным слугой прямо напротив строительной площадки, надо было только перейти реку. Старинная улица Помп, на которой стоял этот дом, шла в направлении авеню Виктора Гюго. Предъявив доказательства того, что его работодателем является сам знаменитый Эйфель, Тома сумел договориться об аренде крошечной комнатки со скрипящими полами на чердаке. В ней умещался матрас и даже имелось круглое оконце, за которым виднелись крыши соседних зданий. Хозяин просил символическую плату, а главное – от нового жилища Тома было рукой подать до моста Иена, который вел прямо на стройплощадку.

Поселившись там, Тома каждое воскресенье навещал родителей и всегда отдавал матери все свободные деньги.

Каждое утро, приходя на стройку, Тома ощущал прилив гордости. Как рассказывали газеты, всего три года назад в Америке воздвигли Монумент Вашингтона высотой сто шестьдесят девять метров, который стал высочайшим сооружением в мире, оставив позади египетские пирамиды и средневековые шпили Европы. Но башня месье Эйфеля не просто побьет рекорд. По высоте она вдвое превзойдет американский обелиск. Это будет триумф Франции.

Тем не менее на огромной стройплощадке было тихо и пустынно. Четыре мощные опоры башни казались руинами древней крепости. И когда из них стали расти сужающиеся кверху четырехгранные колонны, а монтажники приступили к высотным работам, пространство под ними почти всегда было безлюдно.

– Почему тут никого нет? – спросил однажды у Тома случайный посетитель.

– Потому что месье Эйфель – гений, – гордо ответил Тома. – На стройплощадке одновременно находится не более ста двадцати рабочих. Мы одни возводим башню.

Заготовки. Вот в чем был секрет.

На заводе изготавливали балки и предварительно соединяли их в секции по четыре с половиной метра и не более трех тонн весом. Каждый день огромные конные повозки привозили на площадку ровно столько секций, сколько требовалось на день работы. Большие паровые краны поднимали секции на нужную высоту, и под придирчивым надзором Жана Компаньона Тома и его товарищи – верхолазы, как они себя называли, – устанавливали их на место, забивая молотами раскаленные заклепки.

– Точность потрясающая, – рассказывал Тома своим родным. – Каждая деталь встает на место идеально, все отверстия для заклепок совпадают до миллиметра. Мне не приходится останавливаться в работе. – Он широко ухмыльнулся. – Башня растет не по дням, а по часам. А иначе нельзя, – добавил он. – Выставка открывается через восемнадцать месяцев.

Вскоре после начала работы на стройке он взял туда Люка и показал ему, как все организовано. На Люка новая работа брата произвела большое впечатление.

– А как ты переносишь высоту? – спросил он Тома.

– Отлично, – улыбнулся тот. – Никаких проблем.

Старшина верхолазов Жан Компаньон был крепким работягой, манерами напоминавший закаленного в битвах сержанта. Его зоркие глаза не упускали ничего. Но Эйфель и сам почти каждый день приходил на стройку. Тома не лез на глаза великому инженеру, чтобы не мешать, но если Эйфель замечал молодого рабочего, то неизменно кивал ему с дружеским видом.

Четыре огромные «лапы» башни росли вверх и к середине, так что создавалось впечатление, будто они являются углами гигантской пирамиды. День за днем поднимались все новые и новые балочные секции. К концу августа высота колонн составляла уже более двенадцати метров.

Однажды вечером, закончив работу, Тома оглядывал будущую башню.

– Ну, юный Гаскон, нравится вам работать верхолазом? – вдруг услышал он обращенный к нему вопрос.

– О да, месье Эйфель. Здесь все отлично организовано.