Дом с привидением

«Ничего, это поможет ему быть всегда в тонусе».

Аркадий Петрович невесело усмехнулся и допил чай.

Он хотел было вызвать Инну Ильиничну, чтобы отдать ей злополучный договор, в котором он все равно не в состоянии разобраться, но рука, потянувшаяся к кнопке селектора, неожиданно ослабла и упала на стол. Горло сдавила неведомая сила. Сдавила так, что он начал задыхаться. Где-то сбоку раздался зловещий треск лопнувшего огромного зеркала. В ушах зашумело, и сквозь этот шум он услыхал далекий, уже ставший знакомым шепот, от которого все его существо наполнилось паническим ужасом. Ужасом перед неизвестным, чужим, неподвластным его пониманию могуществом. Могуществом, превышающим власть любого смертного. Он схватился за горло, безнадежно пытаясь побороть невидимые пальцы, сдавившие его. В глазах потемнело.

— Я пришел к тебе, — услыхал он, все еще не веря в то, что слышит голос наяву.

— Кто ты? — он хотел крикнуть, но из горла вырвался лишь булькающий хрип. — Кто ты?!

— Я? — переспросил голос.

— Да, ты! — Первый раз в жизни он устал сопротивляться и откинул голову на спинку стула.

— Разве ты не догадываешься?

— Нет.

— Неправда. Ты знаешь, кто я, но боишься признаться себе в этом.

— Кто же? — Аркадий Петрович закрыл глаза.

Он чувствовал тяжесть на сердце. Страшную тяжесть, словно в грудь заложили порядочную порцию тротила и теперь она готова взорваться.

— Я скоро приду к тебе…

Все разом смолкло. Наступила обычная тишина городского кабинета, прерываемая звуками бурно живущей улицы.

«О господи!» — он закрыл лицо руками.

— Аркадий… Пе-Петрович…

Он оторвал ладони и увидел Инну Ильиничну. Женщина, бледная, как смерть, стояла в проеме двери, не зная, что ей предпринять. Ее сотрясала мелкая дрожь:

— Аркадий Петрович, что с вами?

— Со мной? — он попытался принять здоровый вид, даже выпрямился в кресле.

Черты лица секретарши застыли, превратившись в восковую маску. Только губы подрагивали:

— Вам плохо?

— Мне? — он прижал руку к груди. Тяжесть исчезла, но все равно было как-то не по себе.

«Наверное, дело движется к инфаркту», — мелькнуло в голове.

— Вам плохо? — она сделала робкий шаг к его столу и, охнув, всплеснула руками: — Ой! Зеркало треснуло!

— Плохой знак… как говорят.

— Только не берите в голову! — слишком горячо залепетала она. — Это все бабушкины сказки. У меня сто раз всякие зеркала разбивались, и ничего. Только однажды кенарь околел… Ой, да что я вам говорю-то! Может, еще чайку?

Он отрицательно покачал головой. Потом, подумав, попросил:

— Вызовите моего врача. Хочу провериться на всякий случай. И начинайте готовить документы по слиянию.

Инна быстро исчезла, бесшумно прикрыв за собой дверь, но через минуту ее голова снова просунулась в кабинет.

— Что-то еще? — Мамонов поморщился, скорее от уходящей головной боли, нежели от недовольства. Но секретарша все же побледнела и выдавила из себя извиняющуюся улыбку:

— К вам дочь.

— С каких это пор Виола решила заявлять о себе через секретаря? — он удивленно вскинул брови.

Тут дверь открылась широко.

— А это вовсе и не Виола, папочка, — улыбнулась ему Сашка и, легонько подвинув Инну, скользнула через порог.

— Не верю глазам своим, — Аркадий Петрович тяжело поднялся из-за стола и, раскинув руки в стороны, тоже улыбнулся ей. Широко и радостно.

Она быстро подошла к нему и прильнула к его плечу щекой.

— Ну-ну, — он погладил ее по голове.

Сашка зажмурилась, как котенок. Ей одной, единственной из всех на свете, разрешалось появляться в кабинете отца внезапно, без предупреждения. Она одна могла рассчитывать на его ласку в любое время дня и ночи, когда бы ей ни заблагорассудилось ее получить. Отец — суровый и всегда занятый для других — при ее появлении «расплывался в сироп», откладывал свои дела и, похоже, с удовольствием погружался в пучину ее проблем. Однажды, года три назад, в этом самом кабинете он решал с ней какую-то жутко сложную задачку по физике. И все это время в приемной толпились важные дяди, которых он вытурил из-за своего стола, прервав совещание. Сознание своего превосходства по части отцовской любви и опеки заставляло Сашкино сердце гордо биться.

— Помнишь, как ты звонил тогда декану физмата МГУ и просил решить мою задачку, — промурлыкала она.

— Что-то припоминаю, — он легонько похлопал ее по спине. — По-моему, он ее так и не решил.

— Точно. Тогда ты позвонил министру образования, наорал на него и заставил решать его самого.

— Да? — он отстранил ее, заглянув в глаза с тревожной внимательностью. — Но ведь ты уже кончила школу. Неужели опять проблемы с обучением, детка. На дворе же каникулы.

— Папа! — она даже возмутилась. — Разве я не могу приехать к тебе просто так, потому что соскучилась? Мы же не виделись двое суток.

Он обнял ее одной рукой за плечи и подвел к окну.

— Сколько лет тут околачиваюсь и все не перестаю восхищаться этой красотой! — он вздохнул скорее грустно, чем восторженно.

Под ногами раскинулась огромная, затянутая пеленой Москва. Дальние границы города терялись в сероватой дымке.

— Ты одна?

— He-а. В дом приехал шеф-повар и тут же принялся ворчать, что чего-то там не купили для его коронного блюда. Кажется, какой-то травы. Галя засобиралась в японский супермаркет, ну и мы с Серегой увязались. Так что поехали на моей машине. И Рябой с нами, разумеется. Он ждет в приемной, Галю отвезли в магазин, а Серега сидит в машине. Я ненадолго, просто хотела тебя увидеть, вот и все.

— И все? — усмехнулся Аркадий Петрович, недоверчиво взглянув на дочь.

Но та лишь хлопнула огромными ресницами:

— Ага.

— Серега, — повторил отец, — Сергей Коновалов… — И вдруг спросил: — Как он тебе?

— В каком смысле?

— Он тебе нравится или, может быть, что-то больше?

— Больше? — она покраснела, упрямо не отрывая взгляда от окна.

— Да-да. Именно об этом я давно хочу тебя спросить. Ты любишь его?

— Ну нет, — усмехнулась Сашка. — Да и потом… — Она вдруг совсем смутилась, невнятно пролепетав: — в общем, не знаю… Мне нет и двадцати…

— В твои годы я уже по уши втюрился в твою маму, — заметил он. — Серега — хороший парень. Но он не тот, кто тебе нужен. Он не единственный.

— Единственный?

— Если ты знаешь мужчину добрых десять лет и до сих пор не можешь дать ответ, любишь ли ты его, значит, ты его не любишь. Значит, он не единственный.

— А ты сразу же полюбил маму?

— На ней было сиреневое платье… — голос отца стал тихим и задумчивым, — с белым воротничком. И на руке у нее блестели маленькие часики. Знаешь, у твоей мамы были очень тоненькие руки. Как у балерины. Она стояла в нотном магазине, в руке держала ноты и смотрела в них не отрываясь… морщила лоб и не шевелилась, просто застыла посреди огромного зала. А вокруг сновали люди, но она не обращала на них внимания. Она слышала то, чего никто не слышал, — она слышала музыку, написанную в нотах.

Сашка повернулась к нему, ошарашенная. Никогда отец не рассказывал ей о матери так: спокойно и отрешенно. Он смотрел перед собой, и казалось, что сейчас он видит вовсе не крыши и здания московских улиц под своими ногами, а тот самый зал книжного магазина и ту самую девушку в сиреневом платье с белым воротничком, в которую заново влюбился спустя столько лет. Глаза его блеснули в желтом жестоком солнце.

— Ты помнишь? — прошептала она.

Он кивнул, дрогнувшей рукой медленно вытер лицо и хрипло ответил:

— Я помню каждое мгновение нашей жизни. Каждое мгновение застыло в моей голове маленькой цветной фотографией. Мы прожили с ней двадцать счастливых лет, из которых я помню каждую секунду. Вот что называется любовью.

— Но такое встречается нечасто, — вздохнула Сашка. — Вам просто повезло.

Он повернулся к ней, обнял и крепко прижал к себе:

— Распахни свое сердце, детка. Твой единственный где-то рядом. Будет жаль, если он толкнется в закрытую дверь.