Страница 15 из 125
В России почти каждый крупный исследователь испытывает на себе особо завистливое озлобление «оппонентов». Несмотря на то что Марр был далек от политических и националистических течений, его с разных сторон оскорбляли и пытались запугивать задолго до революции, а шельмовать за научные взгляды начали за несколько десятилетий до дискуссии 1950 года.
Между живущими по соседству грузинами и армянами, между частью грузинской и армянской интеллигенции ведется многовековое соперничество, часто перерастающее во вражду. Как коренной житель Грузии и Кавказа, Марр хорошо знал об этом. Еще в начале научной карьеры он столкнулся с грузино-армянским противостоянием, которое сопровождало его всю жизнь. После окончания университета, уже тогда будучи признанным знатоком грузинского языка и литературы, он не получил поддержки со стороны руководителя кафедры грузинской словесности Санкт-Петербургского университета. Не мысля себя вне кавказской тематики, он переориентировался на кафедру армянской словесности. В течение двух лет в совершенстве изучил армянский язык и его древние наречия, за что в 1902 году получил степень доктора наук[61].(По некоторым сведениям, армянский язык он знал с детства.)
Любопытные события произошли в период интенсивного изучения Марром истории армянского и грузинского языков и памятников древности. Какими-то неведомыми путями Марр оказался на должности цензора армянских изданий в Главном цензурном управлении Российской империи[62]. Даже став маститым ученым и профессором Санкт-Петербургского университета, Марр соглашался временами, но втайне выполнять оплачиваемые обязанности цензора {6}. Среди большей части прогрессивной российской интеллигенции той поры работа цензора была презираема и приравнивалась к деятельности сексота. Вскоре после того, как Марра выдвинули заведовать кафедрой армянской словесности Санкт-Петербургского университета, часть преподавателей-армян выступила против его кандидатуры, как грузина по национальности. По их настоянию предлагалось провести «расследование» о национальных корнях Марра и знании им армянистики. Только вмешательство его учителя профессора В.Р. Розена спасло положение. К чести Марра надо отметить, что он был далек от любых проявлений национализма и шовинизма[63]. Вопреки всему, Марр получил редкую возможность работать в самом сердце древней армянской письменности и христианства в Эчмиадзине и в других известных древлехранилищах Армении. Знания Марра как армяниста получали все большее признание, а сам он стал пользоваться личным доверием со стороны российской и армянской правящей, духовной и научной верхушки. Когда в 1909 году царь Николай II дал аудиенцию главе Армянской церкви католикосу Матеосу II, именно Марр был назначен при них переводчиком[64]. Дореволюционная связь Марра с кавказским христианским духовенством очевидна. Становятся понятнее и его настойчивые попытки связать свои лингвистические, текстологические и этнографические исследования с библейской историей и ее терминологией. Но не меньшим доверием и не меньшей неприязнью наделяли Марра различные группировки грузинских деятелей.
Одним из первых поставил вопрос о необходимости совместного изучения армянской и грузинской языковой культуры известный швейцарский филолог и лингвист М.Ф. Броссе. Марр подхватил эту мысль и стал практически изучать грузинский и армянские миры в их единстве и во взаимообогащении. Постепенно этот подход он распространил на весь Кавказ, а затем и на всю человеческую цивилизацию. Сам предмет его исследования — языки, духовная и материальная культура разных племен и народов мира — стихийно формировали Марра как интернационалиста и космополита, влюбленного в родной Кавказ и Россию. И такая жизненная и научная установка получала поддержку не только со стороны большинства российских коллег-академиков Императорской академии, в среде которых было много людей смешанных национальностей, но и со стороны пришедших к власти под лозунгами интернационализма большевиков досталинского призыва.
В результате изучения истории языков и литератур Грузии и Армении Марр основал новое научное направление «армяно-грузинскую филологию». Нет возможности рассматривать более или менее обстоятельно все то, что сделал Марр в этом направлении. Ни до него, ни после него ни один исследователь не смог внести в межэтнические проблемы Кавказа столько труда и страсти. За все это Марр еще при жизни получил и до сих пор получает признание многих ученых, как армянских, так и грузинских. Но как при жизни, так и в посмертии шовинисты разных оттенков постоянно преследовали Марра, подвергая сомнению его концепции. В значительной степени именно это послужило скрытным толчком и для начала партийно-государственной лингвистической дискуссии 1950 года. При этом она была отягощена и целым рядом других политико-идеологических обстоятельств.
В своем архиве Марр сохранил печатные материалы разных лет, в которых его обвиняли в предательстве национальных интересов, в подкупе «противной» стороной, в злостном сокрытии или искажении исторических фактов и источников. Особенно сильные атаки начались с 1909 года, после того как Марр провел серию успешных археологических и этнографических исследований, стал членом Академии наук и вполне сформулировал первый вариант своей яфетической теории, согласно которой древнеармянский и древнегрузинский языки имели семитические корни. Как считал Марр, армянский язык восходит к языкам семитских народов Урарту, грузинский к семитическим языкам Передней Азии. Затем они «разошлись», и армянский язык с приходом арийских племен получил наслоение (произошло «скрещение») индоевропейских языковых элементов, а грузинский продолжал развиваться путем синтеза картвельских и близких к нему наречий в русле семитических языков. Тем не менее оба народа всегда жили в теснейшем, взаимопроникающем единстве, которое станет очевидным. «После того как понятие наше о национальном характере грузин, в связи с первоначальным родством их с армянами, получит научное определение, — писал Марр в одном из своих конспектов, — и вместе с тем самобытность тех или иных явлений грузинской умственной и иной жизни не будет лишь пустой парадной фразой, ласкающей известное настроение»[65]. Марр утверждал, что и грузинская письменность ведет свое происхождение от древнеармянской, что первый перевод Библии на грузинский язык был сделан с армянской, что долгое время Армянская и Грузинская церкви были едины. Современная лингвистика отрицает многое из того, на чем настаивал Марр в рамках своей яфетической теории, но археология и история культуры многое подтверждают.
После таких заявлений в различных кавказских изданиях стали появляться статьи, авторы которых подвергали сомнению научные выводы и оценки Марра о грузинской литературе[66]. Посыпались обвинения в том, что он ненавидит грузин и любит армян, что, согласно его теории, большинство грузинских слов имеет армянское происхождение[67], что Марр прекратил раскопки Ани из-за протеста Эчмиадзина (католикоса), недовольного этническими наблюдениями Марра, поскольку в древнем городе преобладало грузинское население[68], наконец, о том, что авторство средневековой грузинской поэмы «Витязь в тигровой шкуре» Марр приписывает персам[69] и т. д. и т. п. Марр хлопотал о том, чтобы открыть на Кавказе первый археологический и культурный центр, чтобы в Тифлисе появился университет (был открыт и назван его именем после революции, а после 1950 года переименован), наконец, чтобы Грузинская православная церковь получила автокефалию (автономию) от Российской церкви. Накануне мировой войны для обсуждения последнего вопроса он бы приглашен в качестве эксперта в Предвыборное присутствие Священного Синода Российской православной церкви, но злопыхатели с разных сторон не унимались. В одном из писем к секретарю Академии наук академику С.Ф. Ольденбургу (1913 год), с которым он находился в дружеских отношениях, Марр с горечью писал: «Я совершенно разбит нравственно недостойной кампанией, ведомой против меня в армянском обществе. Когда грузины порочили и клеветали, я еще понимаю: они могли думать, что у меня в научных изысканиях должна быть грузинская психология, хотя бы наполовину. Но почему и у армян претензия требовать от меня националистической программы и настроения, я не могу понять. Оказывается, что я „Ани отнимаю у армян и передаю русским“, что в Ани я „умаляю значение армянской культуры и преувеличенно пропагандирую славу грузинской“ и даже турецкой»[70]. Разумеется, большинство обвинений такого рода не имели никаких оснований. В советское время от вульгарной критики с националистическим оттенком оппоненты Марра перешли к более серьезным профессиональным и идеологическим атакам, но и они очень часто подспудно мотивировались (и мотивируются) шовинистическими чувствами. Одним из таких критиков был молодой лингвист-грузиновед, работавший в классических традициях Арн. Чикобава. В конце 20-х годов он, как и многие, выступил с критикой лингвистических построений Марра на грузинский язык с позиций сравнительно-исторического подхода в книге «Проблема простого предложения в грузинском языке». Очевидно, эта работа Чикобавы Марра задела. Став маститым и обласканным советской властью ученым, Марр решил все же «не опускаться» до открытой полемики с менее известным коллегой, но, скорее всего, именно Марр инспирировал отрицательные отзывы на книгу Чикобавы со стороны своего сторонника П. Чанашвили. В советские времена Марр, как и многие члены Академии наук СССР, уже не стеснялся использовать закулисные приемы борьбы со своими научными оппонентами. Знал бы он, к чему приведут спустя многие годы после собственной смерти эти закулисные стычки с Чикобавой, то, возможно, поостерегся бы «затаптывать» молодого драчливого коллегу. Уровень полемики, которая велась на грузинском языке, характеризуется заголовками. Чанашвили: «Грамматика или схоластика»; Чикобава: «Сенсационное открытие или несенсационное невежество» и т. д. Марр бережно собрал эти «полемические» статьи[71]. Конечно, в 1930 году, в том самом, в котором появились эти заметки, Марр не мог предвидеть того, что через двадцать лет именно Чикобава будет принят лично Сталиным, что Чикобава выскажет ему претензии к теоретическим построениям давно умершего академика и что лично от Сталина Чикобава получит задание написать застрельную статью, открывшую антимарровскую всесоюзную кампанию в «Правде».
61
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 4–7. Ед. хр. Г-37.
62
Миханкова В.А. Николай Яковлевич Марр. Очерк его жизни и научной деятельности. М.—Л., 1948. С. 33.
63
В архивном фонде Марра сохранилась анкета, разосланная М. Горьким, Л. Андреевым, Ф. Соллогубом, об отношении к антисемитизму в России и ответы на нее // СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 855.
64
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 4–7. Ед. хр. Г-67.
65
Марр Н.Я. Об истоках творчества Руставели и его поэме. Сб. статей. Тбилиси, 1964. С. 57.
66
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 5. Д-8, 18, 19, 20.
67
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 5. Д-133—135.
68
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 5. Д-175—177.
69
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 5. Д-189 и др.
70
Цит. по кн.: Миханкова В.А. Николай Яковлевич Марр. С. 143.
71
СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп. 6. Д-221, 222, 223.