Страница 107 из 125
До войны Сталин поддерживал К.Э. Циолковского не столько как изобретателя космических ракет, казавшихся тогда забавными игрушками, которые, впрочем, можно было использовать в военном деле, сколько за головокружительные идеи космополитического космизма (заселение иных планет), столь близкие тогда идеям интернационального строительства планетарного коммунистического общества. В 1935 году они обменялись приветственными письмами, причем Сталин ответил «знаменательному деятелю науки» всенародно, через «Правду». Но, будучи хоть и романтиком, но в еще большей степени политиком-практиком, Сталин довольно скоро перестал всерьез принимать эти идеи. Ведь даже сейчас, в XXI веке, вектор национализма кажется много мощнее вектора космополитизма (интернационализма). Еще перед войной Сталин решительно отвернулся от космополитического романтизма своих былых соратников. Война стала лучшим доказательством чудовищной силы национального «духа» при ныне существующем планетарном устройстве. И после войны Сталин продолжал сводить последние счеты со своим «интернациональным» прошлым. Однако в великой битве за будущее судьба человечества решается не только на полях межнациональных мировых и региональных войн, не только в ожесточенной драке за государственные границы и национальный суверенитет. Она еще в большей степени и на очень отдаленную перспективу решается кабинетными учеными, конструкторами, мыслителями, типологически схожими с Марром. Без всякого сомнения, Марра, как и идейных большевиков ленинского призыва, как Н. Федорова, К. Циолковского, В. Вернадского, Н. Вавилова, А. Сахарова и других «космополитов», следует включить в сонм провозвестников общечеловеческого «русского космизма». Но Марр, подойдя к самой границе земного культурно-исторического пространства, так и не перешагнул через нее.
Похвальное слово жесту
Скупой на жесты человек обычно сдержан и в других проявлениях эмоций. У Сталина были некрасивые руки и невыразительная жестикуляция. В день его кончины известный скульптор снял гипсовые слепки лица и обеих кистей рук. Я видел их в музее Сталина на его родине в Гори в 1973 году, а через тридцать лет, весной 2003 года, в Москве, на выставке, посвященной пятидесятилетию со дня смерти. Особое впечатление производят пальцы. Не знаю, видел ли поэт Осип Мандельштам живые руки Сталина вблизи. Скорее всего, наблюдал их не только на кадрах кинохроники, поскольку не столько воображением поэта, сколько зорким глазом художника он подметил в них особенное шевеление, как и всю специфическую сталинскую пластику:
Так писал Мандельштам о тех самых пальцах «кремлевского горца», которыми был сделан роковой жест, обрекший поэта на безумие ГУЛАГа и смерть. Другой крупнейший художник сталинской эпохи, за неожиданную творческую проницательность также попавший в смертную опалу, кинорежиссер Сергей Эйзенштейн в своем фильме «Иван Грозный» воспроизвел особый клюющий сталинский жест указательным пальцем, которым царь «заказывает» опричникам свою родную тетку — княгиню Старицкую. Мандельштам живо интересовался яфетической теорией происхождения общечеловеческого языка и мышления академика Н.Я. Марра. Возможно, им довелось все же встретиться на любимом обоими Кавказе, на земле «сестры Иудеи» (Мандельштам), в древней Армении, куда они оба приехали в августе 1930 года[601]. Во всяком случае, достоверно то, что Мандельштам написал несколько замечательных произведений о яфетидах и яфетидологии, и, поэтому, жестовая символика вождя сказала ему много больше, чем «пудовые гири слов».
Из-за наследственной болезни Сталин левой рукой почти не владел. По той же причине был сильно ограничен и в других телесных движениях, обычно используемых людьми в процессе общения. Прохаживаясь по кабинету, покачивал в ритм собственных слов костенеющей левой рукой с зажатой в ней папиросой или трубкой. В разгар выступления на партийном съезде указательным пальцем правой руки назидательно тыкал в сторону слушающих или, без видимых причин, держал паузу, в течение которой брал стакан с водой, из которого шумно отпивал. Зал замирал, наблюдая, а страна благоговейно прислушивалась к далекому микрофону. На кадрах кинохроники видно, как, стоя на трибуне Мавзолея, он, собрав «хмурые морщинки» у глаз (Мандельштам), доброжелательно тычет тем же самым указательным пальцем в проплывающие мимо транспаранты и в дефилирующих физкультурниц. В другой раз, во время военных парадов, видно, что он, как рысь в клетке, короткими рывками, припадая на левую ногу, мечется вдоль трибуны, замерзая или раздражаясь. Но красиво или хотя бы выразительно ни жестикулировать, ни двигаться, ни позировать не умел. И хотя у него была приятная, зачаровывающая улыбка (когда он ставил перед собой цель очаровать, о чем я уже писал, ссылаясь на свидетельства современников[602]), он не признавал разницы между подчеркивающей, усиливающей звучащее слово пластикой и — картинным позерством. Зная о своей малой мимической и пластической выразительности, не любил чужую яркую кинетику, называя ее позерством. Экспрессивного Л. Троцкого, чья фигура во время публичных выступлений напоминала натянутую до отказа вибрирующую струну, на чьем лице горками вздымались мускулы, а правая рука в момент усиления речи делала перед лицом цепкое движение сверху вниз, Сталин с завистью называл «красивой ненужностью». И Ленин, несмотря на свою картавость и тренированную адвокатскую артикуляцию, позволял себе залповые словесно-жестовые выстрелы с резким выбросом правой руки и наклоном туловища в направление внемлющих. Скульптуры, изображающие Ленина с указующей за «коммунистический» горизонт рукой, до сих пор стоят в центрах больших и малых городов России. Муссолини, символизируя возрождаемую мощь древнего императорского Рима, во время парадных речей бугром складывал руки на квадратной груди, выдвигая до упора и без того брыкалистый подбородок. Твердая, каменная маска с внимательными глазами наполовину парализованного Рузвельта или улыбчивое овальное лицо и мягкие округлые движения пухлой рукой с дымящимся стволом ароматной сигары Черчилля — все это не только характерные детали внешности государственных деятелей, но и символы, стили и языки мышления и культур вождей и представляемых ими на тот исторический момент народов.
Ведущий государственный деятель всем своим существом, в том числе пластикой, а не только публичными речами и поступками, обречен манифестировать «свой» народ. Народ, которому навязывается очередной вождь, каким бы способом это ни происходило — насильственно или по демократическом выбору, принимает тем самым на себя его образ или его личину как архетип, в котором он (народ) предстает в данный исторический момент перед другими народами и их вождями. И это, пожалуй, единственный способ персонификации бесконечно разнообразной, многоликой и многомиллионной народно-человеческой массы. Поэтому каждый лидер тщательно занимается своим образом с тем, чтобы людское большинство захотело узнать в нем себя. Не будет большим преувеличением сказать, что лидер — это не только «дирижер», в меру способностей гармонизирующий общество (нередко какофонично и прибегая к насилию и жестокостям), но он еще и зеркало для народа. Недаром всемирная история с древнейших времен чаще всего описывается через галереи образов исторических героев, вождей, полководцев, подвижников, революционеров и других деятелей. Через них индивидуализируется, «одушевляется» и интеллектуализируется коллективное, то есть народная масса, государство, общество, политические движения. Так гоббсовский бездушный и без-образный Левиафан-государство маскируется, прячется за идеализированные образы человеческих ликов. В фильме Эйзенштейна любимый опричник царя Федор Басманов прячет свое распаленное державной жесткостью лицо за размалеванной маской непотребной девки.
601
См.: Мандельштам О. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи. Тбилиси, 1990. С. 396.
602
См.: Илизаров Б.С. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма. 3-е изд. М., 2004.