Страница 37 из 60
— Не отвергнет.
— Вы чересчур самоуверенны.
— Да. Все решат несколько факторов: разочарование в правительстве периода санации и лондонском правительстве, обнищание народа, всеобщая жажда глубоких реформ, на которые не пойдет ни один Сикорский.
— Может, вы и правы.
— Поэтому оставайтесь с нами. — Это уже сказал Тадеуш.
— Нет, — ответил Рашеньский, — есть вещи, о которых нужно не только писать, но и подтверждать своим собственным поведением. Мне не хватает той уверенности, что присуща вам. А кроме того… я — за дружбу, но боюсь… боюсь, что вы позаимствуете в этой стране то, что труднее всего выдержать.
— А именно? — тихо спросил Тадеуш.
— Невозможность защиты своего собственного мнения и… — Рашеньский заколебался.
— Говорите до конца.
— Я сидел в лагере и видел осужденных, но не верил в их вину. Видел депортацию десятков тысяч…
— Вы сами писали…
— И буду писать, что нужно дружить, понимать Друг друга, а это нелегкое дело.
По пути в посольство Рашеньский чувствовал полную неудовлетворенность весьма дипломатической беседой, прошедшей слишком общо, как будто ему и им не хватило смелости затронуть самые важные вопросы. А какие самые важные?
Он прошел через ту самую, что и в предыдущий раз, большую комнату и постучал в дверь Евы Кашельской.
— И все-таки вы беседовали с ними, — сказала она. — Советник-посланник Сокольницкий уже знает об этом. Я думаю, что вы правильно сделаете, если сообщите ему суть данного разговора.
— Я даже опубликую его, — рассмеялся Рашеньский и тут же стал серьезным. — Если, конечно, напечатают.
— Да садитесь же! У меня к вам просьба, но это потом… Пришло письмо из Лондона, оно гонялось за вами по всему свету, а привез его связной из Янгиюля. — И подала ему конверт.
Рашеньский нетерпеливо разорвал его и быстро пробежал глазами первые строки. Лицо его вдруг посерело и изменилось неузнаваемо. Он бросил письмо на стол и отошел к окну. Ева испугалась, что Рашеньский сейчас упадет, потому что тот беспомощно шарил по стене руками и, наконец опершись о нее, ухватился за подоконник.
— Что случилось?! — воскликнула она. Он не ответил.
Ева быстро плеснула коньяку в стакан и подала Рашеньскому. Он залпом выпил.
— Спасибо, — прошептал в ответ. Взгляд его стал более осознанным. — Марта, моя невеста, — наконец произнес он, — погибла в Англии во время налета немецких самолетов.
Проговорив это, Рашеньский бросился к двери.
— Оставайтесь у меня, в таких случаях лучше…
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — сказал он, — со мной все в порядке. — И вышел.
Оставшись одна, Ева села за стол, минуту сидела неподвижно и вдруг рассмеялась. Правда, этот смех, прерываемый кашлем, посторонний наблюдатель свободно мог принять за плач.
Рашеньский пил, не понимая, что пьет. Старый официант принес ему еще сто граммов коньяка, постоял минуту, покачал головой, но не осмелился ничего сказать. Зал «Гранд-отеля» был полон, за соседним столиком расположилась шумная компания. Он, похоже, не замечал всех этих англичан, американцев; большинство из них были в форме и чувствовали себя здесь уверенно, выкрикивали названия населенных пунктов в прифронтовой полосе, а часто произносимое в этом зале слово «Сталинград» звучало как лозунг. Появились оркестранты. Музыка начала доходить до сознания Рашеньского, слова же солдатской песни «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага» как бы окончательно пробудили его. Он не мог теперь понять, как оказался в этом зале, наполненном шумом голосов, табачным дымом и грохотом оркестра.
Закрыв глаза, он попытался представить Марту, но не смог. Как и в тот вечер, когда впервые увидел ее на приеме у супругов К…Он получил приглашение на посещение салонов правящих кругов санации, это его даже забавляло, он считал, что они хотят купить молодого бунтаря-журналиста. Жена заместителя министра плыла в голубом платье, да, он помнит цвет платья и декольте, показавшееся ему слишком глубоким, если учесть, что… А сбоку, в нише двери, стояла Марта. Он не мог вспомнить ее лица, образ исчез, вместо него появилось пустое место. «Ты мне улыбалась, а локон падал на твои глаза». — «Неправда, я не улыбалась, потому что тебя со мной не познакомили».
Ну конечно, он помнил огромный салон и мундиры, окружавшие Марту. Она увидела его в зеркале, пробиравшегося к ней с рюмкой в руке. Кто-то толкнул его, сказал: «Извините», и рюмка мягко упала на ковер; он неуклюже наклонился, но тут же появился слуга, они подняли рюмку вместе… и Марта рассмеялась.
На Королевской улице падал снег, они свернули на Краковское предместье, на Новом Святе она взяла его под руку. «Я живу на улице Вильчей, а хотелось бы на Саской Кемпе». Нет, это она сказала значительно позже. И не раз говорила об этом в Лондоне.
Его вдруг охватил страх, он потянулся за рюмкой, пил, не чувствуя вкуса коньяка. Как умирают люди? Как умерла Марта? Если снаряд разорвался неподалеку, она ничего не почувствовала, но ведь так легко не умирают, на это требуется время: сначала, наверное, чувствуешь боль и испытываешь надежду, что пронесет, затем понимаешь, что надо принимать смерть, соглашаться с ней, и это самое трудное. «Смог бы я, — подумал он, — сейчас принять смерть? Да, я готовился к этому много месяцев и постоянно повторял: миллионы и миллионы умирают, и ты сможешь».
Он снова подозвал официанта.
— Еще одну рюмку.
Тот грустно поглядел на него и отошел. В этот момент около его столика появился господин в гражданском костюме, представительный, тоже слегка навеселе. В руке он держал огромный черный портфель.
— Разрешите, уважаемый пан поручник? — спросил он.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — буркнул Рашеньский.
Если бы он не был таким пьяным и так занят своими переживаниями, то наверняка заметил бы пристальный взгляд двух не похожих на иностранцев мужчин, сидевших за столиком у двери.
— Моя фамилия Янецкий, представитель из Акминска, — произнес господин, присаживаясь к столу. — Не приходилось ли нам…
— Рашеньский, — буркнул он и потянулся за рюмкой.
На Янецкого такой прием, казалось, не подействовал.
— А я ведь знаю вас, уважаемый пан, — залился он соловьем. — Читал, читал… Официант! — крикнул он. — Никудышное здесь обслуживание, где им тягаться с Европой.
Но официант явился тут же — Янецкий заказал ужин и спиртное.
— А вы тут в полном одиночестве, — забеспокоился он, глядя на Рашеньского. — Я бы не прочь провести время в дамском обществе… В Лондоне совсем другое дело, правда?
Рашеньский слегка приподнялся и посмотрел на представителя таким взглядом, что тот умолк и застыл в неподвижной позе с открытым ртом.
— В чем дело? — заикаясь, спросил он наконец.
— Вон отсюда! — рявкнул Рашеньский.
Янецкий вскочил со стула.
— Сумасшедший! — крикнул он. — Самый настоящий безумец! Официант! — Увидев, что тот несет его заказ, распорядился: — Отнесите все вон на тот столик.
Рашеньский заказал еще коньяку. Слушал русские песни, которые фактически не слышал, и не заметил даже, как Янецкий нашел себе новую компанию — польского и английского офицеров. К ним подошла женщина, и вскоре все четверо покинули ресторан.
Зал постепенно пустел, оркестр уже не играл. Рашеньский больше не заказывал коньяку, он даже немного пришел в себя.
— Ресторан закрывается, — долетел до него голос официанта.
Рашеньский тяжело поднялся и только сейчас заметил черный портфель. Он лежал на стуле, там, куда его положил Янецкий. Рашеньский окинул взглядом зал, но представителя нигде не было видно.
— Тот пан, что сидел с вами, — услужливо проговорил официант, — уже давно ушел.
Рашеньский машинально взял черный портфель и поплелся к выходу. Когда подошел к двери, двое мужчин преградили ему дорогу.
— Просим вас пройти с нами, — сказал один из них.
— По какому праву, зачем?
— Мы из контрразведки, — пояснил другой, показав удостоверение, и протянул руку за портфелем, который Рашеньский все еще держал в руке. — Нужно кое-что выяснить.