Страница 52 из 71
Я болен, думал Вацлав Ян, встану, зажгу свет, вызову Эльжбету, но он знал, что этого не сделает, что хочет позволить воображению продолжить этот сон и остаться в состоянии, когда все видишь с двух сторон, ему казалось, что такое может случиться только раз в жизни. Он знал людей, стоящих на трибуне, и их присутствие там причиняло ему мучительную боль. Они после нас! Круглая, как будто немного опухшая, физиономия Витоса, продолговатое лицо Недзялковского, его глаза за стеклами пенсне, знакомый профиль Вихуры, в глубине, трудно различимые Багинский, Барлицкий и, кажется, Путек… Неужели и Корфанты[47] тоже?
Они после нас! Его охватила холодная ненависть. Кто же из них возьмет на себя ответственность? Кто будет командовать? Сикорский? Красный Мох? Какой-нибудь неизвестный полковник новой формации? Они сожрут друг друга в спорах, прежде чем успеют что-либо решить. Начнут грызть друг другу горло при разделе портфелей. А если нет? Лицо Вихуры выглядело так, словно оно было высечено из камня. Зачем они взяли коммуниста? Чтобы было кому лететь в Москву? Вихура год провел в Березе. Я его туда не посылал, подумал Вацлав, это Славой, я бы старого товарища легионера… Теперь он видел их более отчетливо, даже Багинского и Барлицкого, как тогда на фотографии брестских узников, а толпа проходила по всей ширине площади, он увидел Эльжбету, несущую винтовку, и его захлестнула волна боли, острой вершиной коснувшись сердца. Вацлав погрузился в темноту, как будто погас свет и пропало изображение, а потом увидел картину, которая еще долго не давала ему покоя. Он бежал вдоль высокой стены, нетерпеливо и безнадежно ища нишу, лазейку, щель, в которую можно было бы втиснуться. Стена доходила до горизонта; когда Вацлав проводил по ней рукой, он чувствовал, какая она прочная, твердая и шершавая. Вацлав Ян знал, что ему ничего не найти, что никакое чудо не перенесет его на ту сторону, и все же он бежал, потому что так нужно было, и ему даже в голову не приходило, что все это не имеет смысла. Вацлав не отдавал себе отчета в том, один ли он или за ним бегут другие, он шел в толпе рабочих, несли красные знамена, на его плече лежала рука Вихуры, но тут налетели казаки, значит, если он обернется, если у него хватит смелости, то увидит догоняющих конников, нагайки, развевающиеся офицерские накидки. Ноги не слушались его, пот стекал по лицу, ему нужно было оглянуться, он оглянулся… Казаков не было; немецкие танки лавиной въезжали на площадь Маршала Пилсудского. Вацлав не хотел смотреть, не мог, но ничего другого не оставалось. Он слышал скрежет гусениц, пожирающих мостовую, а люди все шли и шли, несли винтовки и гранаты, все еще проходили перед деревянным помостом, на котором снова появились виселицы. Он хотел крикнуть: «Прячьтесь, убегайте!», но не мог произнести ни слова. Слишком поздно, подумал он, слишком поздно, они меня не услышат.
На мостовой лежала Эльжбета; стальное чудовище величиной с дом, немного покачиваясь, как бы даже танцуя, неотвратимо приближалось, а Эльжбета, прижав к плечу винтовку, ждала; и он видел только ее и танк, казалось, что они неожиданно застыли на месте. Наконец-то Вацлав снова мог двигаться, он встал рядом с Эльжбетой и поднял вверх карбидную лампу, которая через минуту должна была взорваться у него в руках…
Раздался телефонный звонок; полковник протянул руку к трубке и, придя в себя, подумал: они тоже ничего не могут, они тоже бессильны, и вместе с возвращающейся волной страха им овладело чувство горького удовлетворения.
— Может быть, мне все же прийти? — услышал он голос Эльжбеты.
— Нет, сегодня не приходи.
Вацлав Ян остался один в своем «наблюдаемом одиночестве». Взглянув на часы, он удивился: еще не было девяти.
Шел снег, в Уяздовских аллеях было уютно и светло, большие белые цветы оседали на волосах и шляпках женщин. Полковник шел быстро, не глядя по сторонам, узнаваемый и неузнаваемый, и только тогда, когда он подошел к углу Вильчей улицы, он понял, куда идет и зачем вышел из дому. Вихура уже много лет жил все в той же квартире…
Вацлав Ян свернул в темный коридор Вильчей, пересек Мокотовскую и вспомнил теплый, сыпучий песок и сосновый лес где-то недалеко от Отвоцка. Он как раз приехал из Кракова в Королевство Польское. Это были самые тяжелые годы, иссякали силы революции, все меньше оставалось людей, веривших в победу, каждое готовящееся выступление, казалось, уже не имело смысла.
Никогда до этого он так сильно не ощущал тщетность усилий, до смешного ничтожных по сравнению с могуществом поработителей. А они что? Горстка людей. А если даже толпа, если массы пойдут за ними, то кто? Безоружные, слабые, битые, расстреливаемые, гниющие в тюрьмах, сдыхающие в ссылках или влачащие жалкое существование под кнутом. Они достойны только презрения.
В тот свой приезд он привез из Кракова в Варшаву экземпляр написанной Юзефом Катерлей драмы «Роза»[48] и, прежде чем отдать книгу Вихуре, сам прочел ее несколько раз, потом постоянно в мыслях возвращался к ней со все усиливающейся горечью. Выходит, ждать только чуда? Выходит, нужно чудо, чтобы человек по фамилии Траугутт, человек по фамилии Монтвилл[49]… Во сне, лежа на деревянной лавке вагона, в тесноте и в зловонии, он снова переживал эту сцену, которая давала выход его ненависти и жажде мщения. Вот он сам, как Чаровиц, грознее Чаровица, стоит на пулавском плато. «Блеснула молния (он знал эти слова наизусть), огненная коса хлестнула раз, второй, третий, ударила справа и слева по собравшимся войскам. ‹…› Валятся шеренги сожженных трупов. Батальоны людей с пустыми глазницами, полки… разбегаются во все стороны с отчаянными воплями». И предсмертный крик Чаровица: „Его ждут немцы! Немцы! Немцы!“»
Нет, этого не будет.
Они шли втроем по отвоцким пескам, он, Вихура и Роберт, который потом погиб в первой же стычке их легиона. Солнце заглядывало им в глаза, они молчали, пока наконец не дошли до лесной сторожки, сели на лавку у стола, сбитого из неструганых досок, и пили холодную простоквашу, принесенную из погреба. Вот тогда-то Вацлав и сказал Вихуре об отчаянии, которое не дает ему покоя, и спросил, как он относится к «Розе». И запомнил ответ Старика, который, казалось, ничего не понял. «Видишь ли, дело в том, какой станет Польша. Нужно в будущее смотреть». И сам же процитировал «Розу»: «И снова панские набеги на русских и литовских крестьян, и снова насилие над Жмудью и евреями?»
Если так, то остается только ждать чудесного оружия Чаровица. Ибо нужно искать союзников в русской революции, в революции немецкой, в свержении монархий, в народно-освободительном движении на Украине и в Белоруссии…
Уже в то время Вихура не понимал главной мысли Коменданта. Так зачем же Вацлав Ян идет к нему сейчас, чего ищет, на что рассчитывает после стольких лет, каких слов ждет, какая надежда ему нужна?
И все же он не повернул обратно. У ворот дома номер тридцать два прохаживался шпик. Полковник узнал его сразу, глаз у него был наметанный, а сыщик поднес даже руку к шляпе, но, испугавшись этого жеста, отскочил в темную подворотню и прижался к стене. Вацлав Ян подумал, что завтра Наперала, а следовательно, Щенсный и Бек, а может, даже Рыдз получат рапорт о его визите к Вихуре и будут пытаться выяснить, какие тайные намерения или безумные замыслы привели его туда. Пройдя темным двором, он свернул к правому флигелю. По узкой, крутой, плохо освещенной лестнице полковник поднялся на четвертый этаж. Если шпик стоит в подворотне, то Вихура должен быть дома, подумал он, остановившись перед грязной дверью, на которой не было таблички с фамилией. Вацлав Ян постучал, и раздавшийся звук показался ему таким громким, словно он ударял не согнутым пальцем по дереву, а молотом по металлу. Прошло довольно много времени, прежде чем он услышал знакомый голос Старика:
— Кто?
— Вацлав Ян.
47
Недзялковский, Мечислав (1893—1940) — деятель и теоретик Польской социалистической партии. Багинский, Казимеж (1890—1966) — деятель крестьянской партии «Вызволение», на Брестском процессе осужден на два года. Барлицкий, Норберт (1880—1941) — деятель рабочего движения, член руководства ППС, выступал за единый рабочий фронт. Путек, Юзеф (1892—1974) — деятель крестьянского движения. Корфанты, Войцех (1873—1939) — политический деятель в Силезии, один из руководителей Силезского восстания 1921 года.
48
Драма известного польского писателя Стефана Жеромского (1864—1925), опубликованная им в 1909 году под псевдонимом Юзеф Катерля.
49
Траугутт, Ромуальд (1826—1864) — один из руководителей польского национально-освободительного восстания 1863 года. Монтвилл (Мирецкий, Юзеф, 1879—1908) — видный деятель рабочего движения, член ППС.