Ничейная земля

Теперь он между сном и явью. Нет, еще нет. Нет. Ни Мостицкий, ни Славой ничего не смогут сделать, у одного только величественный вид, а другому не хватает даже чувства собственного достоинства. Следовательно, только Бек и Щенсный смогут реально смотреть на вещи, они поймут раньше всех — видимо, уже в первый день, но будут еще рассчитывать на Францию, — что война проиграна, а потом, когда фронт будет прорван и придется сообщать о том, что Познань, Гдыня, Краков… Они решат спасти то, что останется, не считаясь с параграфами союзнического договора, начнут вымаливать мир, мир на любых условиях. Лучше продержаться и сохранить хотя бы видимость независимости, чем исчезнуть с лица земли, так они скажут. Безумцы! Глупцы! Гданьск, «коридор», Познанское воеводство, Силезия — Гитлер на меньшее не согласится. Если они уступят, Гитлер, возможно, оставит их у власти, но это только начало…

Вацлав Ян не знал, сколько времени прошло; он погасил свет и полулежал в кресле в полной темноте, потому что окна были плотно завешены толстыми шторами. На границе сна и яви он увидел Маршалковскую улицу, совершенно изменившуюся, лишенную внешнего лоска, без ярких витрин, без огней, окна заклеены темными полосками бумаги, казалось, что дома опустели, вымерли, что фасады зданий стоят словно театральные декорации. На углу улицы Вильчей Вацлав заметил пустой трамвайный вагон, но когда картина переместилась в сторону площади Збавителя, там он увидел целую вереницу брошенных трамваев; неожиданно завыла сирена, и через мгновение вой раздавался уже со всех сторон, он помнил такой рев сирен во время похорон Матеуша в 1905 году в Лодзи, но сейчас все было гораздо страшнее, безумный голос в пустыне, простирающейся от площади Унии, ибо он сейчас видел и площадь Унии, до Иерузолимских аллей и дальше, до Саского сада, Крулевской улицы, на которой почему-то не было домов, до Краковского Предместья, но его Вацлав уже не видел.

Это продолжалось долго, очень долго, пока откуда-то не вынырнул газетчик, самый обычный, в кепке, сдвинутой на затылок, он выскочил на середину мостовой, а газеты вырвались у него из рук и начали разлетаться в разные стороны, как огромные воздушные змеи. На больших листах, парящих между домами, Вацлав видел заголовки, одни и те же — внизу, вверху и посередине газетных страниц. «Бек заключил мир… мир… мир. Поморье, Познань, Силезия на вечные времена, на вечные времена…» Газеты облепляли пустые трамвайные вагоны, но это уже были не газеты, а плакаты, вместо черных заголовков — красные буквы. Он прочитал: «Измена!»

По мостовой, по тротуарам двигалась толпа, сирены выли не переставая. Вацлав Ян не знал, идет ли он в толпе или откуда-то сверху наблюдает за процессией, а может быть, один бежит по пустой улице; ему казалось, что он одновременно смотрит и бежит, в какой-то момент, чувствуя во всем теле усталость, он подумал: я бегу по полю, а за мной идут немецкие танки; однако это были не бронированные машины; Вацлав видел людей, и ему даже казалось, что он узнает лица: вот Матеуш, который погиб в 1905 году, рядом с ним старик Вихура, Барылко с завода Шайблера, Вацлав помнил, как он тогда призывал к забастовке, кто-то развернул знамя СДКПиЛ[44] (откуда сейчас СДКПиЛ?), неожиданно он увидел их совсем рядом, услышал крик и почувствовал, что его охватывает страх, страх гораздо более сильный, чем тот, который он когда-либо испытывал на фронте.

Они топтали газетные листы, шли лавиной, заполняя улицу, пока наконец где-то около Саского сада перед ними не выросла зеленая стена пехоты. Солдаты стояли твердо, готовые на все, словно каменные столбы, вросшие в мостовую. Толпа напирала, но офицер уже выхватил саблю из ножен. Вацлав Ян понял, что это он, именно он через мгновение отдаст приказ, увидел еще лицо Вихуры, перерезанное шрамом от уха до левого угла рта, след казацкой сабли, услышал свой голос: «Огонь!» И еще раз: «Огонь!»

Толпа приближалась, он ждал. И ничего не произошло. Ничего. Выстрелов не было. Лопнула стена пехоты, как лопается от большой нагрузки бетон; только что он видел ровную шеренгу, ощетинившуюся остриями штыков, потом изогнувшуюся линию, удерживаемую из последних сил, но толпа поглотила солдат, и только среди шапок, шляп и платков кое-где поблескивали на касках белые орлы.

Вацлав Ян уже не понимал, где он: в толпе или где-то сбоку, на каком-то непонятном командном пункте, а может, его просто втоптали в мостовую и в полной темноте он ждет решения своей судьбы.

Однако он все видел: площадь Пилсудского от здания штаба и памятника князю Юзефу Понятовскому[45] до дома «Без углов» и до Вежбовой улицы затопила несметная толпа. Уже смеркалось, но свет в окнах не зажигали, такими же темными были уличные фонари. Царила необыкновенная тишина, только с той стороны, где стояла толпа, слышался глухой гул, как от моря, которое незаметно, но грозно колышется перед бурей. Посреди площади поставили помост, а скорее, огромную деревянную сцену, тут же сколоченную из досок и освещенную факелами. Какие-то люди без лиц деловито хозяйничали, были слышны удары молотков и визг пил. Вацлав Ян со страхом и любопытством ждал результата их работы, хотя уже прекрасно знал (не отдавая себе отчета в том, откуда он это знает), что он на этом возвышении увидит. Виселицы выросли неожиданно; грозные, высокие, они возвышались не только над толпой, но и над памятником князю Юзефу, сидящему на коне.

Вокруг было тихо, а в этой тишине ощущалась серьезность и сосредоточенность, толпа все теснее окружала помост, толпа одинаковых лиц, похожих на лица солдат перед атакой, когда необходимо выполнить тяжелую и неизбежную работу. Палачей он не видел; фигуры, которые повисли на веревках, могли быть и людьми и куклами. Ему все же казалось, что это куклы, сделанные необыкновенно умело. Серое, как грязный песок, лицо Щенсного, рот широко открыт, рубаха разорвана на груди. Лицо Бека. Лицо Складковского. Ему казалось, что он где-то видел эту сцену: да, как будто это было вчера, как будто он сам в этом участвовал, ведь все происходит не первый раз, ведь были: инфляндский епископ Коссаковский, гетман Ожаровский и Забелло, маршал Постоянного совета Анквич[46]. Вацлав видел толпу, которая валила по улице Узкий Дунай, шарманщика, все быстрее, неумолимее крутящего ручку своей шарманки, как вдруг сердце остановилось, словно кто-то сжал его в кулаке и держал, он не мог вздохнуть, хотел крикнуть, но голоса не было слышно; он увидел себя, петля сжимала шею, смешно подрыгивали ноги. Конечно, это была кукла, кукла, сделанная очень похоже, даже свет факела вырвал из мрака только его знаменитый профиль. И все же не это, не его мнимая и театрально фальшивая смерть — подрыгивающая кукла перед безразличным маршалом императора — была в этом кошмаре самым страшным. Зажгли костер, бросили доски в огонь, и неожиданно Вацлав увидел сверхъестественной величины фигуру Коменданта. Серые глаза смотрели из-под лохматых бровей, рука в белой перчатке подскакивала к козырьку фуражки. «Нет!» — крикнул Вацлав. «Нет!» — и понял, что это святотатство не может произойти, ничто не может сгореть в Коменданте, он должен быть сохранен любой ценой, даже ценой… Огромная кукла над площадью, над кучей пылающих досок появилась только на какое-то мгновение, словно при магниевой вспышке, потом неожиданно пропала, и тут же кончился сон, но кончился как будто бы не насовсем, Вацлав Ян существовал одновременно во сне и наяву… Таким образом, он мог рассматривать свой ужасный кошмар, который был своего рода причудливым продолжением его логических предвидений, с холодной рассудительностью (добавим слово «почти») и в то же время понимать все то, что происходит во сне. Он подумал: «правдоподобно», вопреки самому себе, все еще не зная, признал бы он это «правдоподобно» наяву, смог бы принять, хотя бы только как угрозу, как страшную возможность; раздумывая над этим, он все еще стоял на площади Пилсудского, но уже при ярком солнце. Виселиц не было, а с Крулевской, Вежбовой, с Краковского Предместья и с Маршалковской двигались толпы вооруженных людей, мужчин и женщин, неловко выстраивались в шеренги по четыре и по восемь человек; неровно поблескивали стволы винтовок, гранаты оттягивали карманы курток и пиджаков, а над головами, словно на аллегорической картине, развевались бело-красные и красные знамена. Это напоминало молчаливый парад без военных оркестров и лихих команд: «Смирно, равнение направо», а на помосте, том же самом, на котором он недавно видел виселицы, стояли те, кто этот парад или, скорее, демонстрацию принимал, если слово «принимать» можно здесь считать подходящим.

44

Социал-демократия Королевства Польского и Литвы — революционная партия польского пролетариата, основана в 1893 году, в 1918 году на объединительном съезде СДКПиЛ и ППС (левицы) была создана Коммунистическая партия Польши.

45

Князь Юзеф Понятовский (1763—1813) — племянник последнего польского короля Станислава Августа, военный министр Варшавского герцогства, принимал участие в наполеоновских войнах, маршал Франции, прикрывая отход французских войск под Лейпцигом, бросился на коне в реку Эльстер и погиб.

46

Участники Тарговицкой конфедерации, содействующей разделу Польши, в 1794 году во время восстания Т. Костюшко по обвинению в измене были повешены.