Ничейная земля

Завиша наблюдает за Ольчаком; все же это ловкий тип, с ним ухо нужно держать востро.

— А когда, по вашему мнению, истек срок? И какое это имеет значение? Я же ведь никогда не говорил, что не заплачу.

— Послушайте, пан Ольчак. Самый глупый следователь сопоставит несколько фактов: просроченные векселя, встреча с Юрысем, он требует заплатить — и убийство…

— У меня есть алиби.

— Да, да, конечно… Но вам нужны были деньги. И поэтому, — здесь Завиша должен пойти на риск, но этот риск, по его мнению, оправдан, — вы пошли к Ратигану.

Ольчак взял рюмку; теперь ему надо дать передышку, пусть подумает, прежде чем капитулировать. Конечно, это будет не полная капитуляция — иллюзий тут строить нечего! Он уже знает, что Завиша — противник опасный, но знает и то, что до сих пор Завиша не сказал об этом ни следователю, ни Наперале, значит, ведет свою игру и ему нужны сведения, значение которых он не может проверить, во всяком случае пройдет какое-то время, пока он их проверит… Отсюда вывод, что Ольчак будет говорить неправду… Но важно другое: как он будет лгать? Не станет возражать, что ходил к Ратигану, сразу видно, что не станет… Интересно, знает ли Наперала об этих контактах? И знал ли Ольчак содержание рапортов Юрыся? Сообщил ли о них Ратигану?

Завиша почувствовал острое желание выпить; не какого-то там вина, а солидные сто граммов чистой. Если Ольчак был посредником в контактах Юрыся с французской разведкой, то он должен многое знать… Боится? А может, сейчас он уже боится меньше?

— Сто «Выборовой»! — бросил Завиша в пространство.

Он уже не думал об Ольчаке, он думал о Ратигане. Завиша чувствовал, что запутался в паутине, что его душат, впиваются в тело нити сетки, что нужно ее разорвать, но разорвать нельзя, следует развязывать узелок за узелком, пока не дойдет до места, которое… которое увидел Юрысь, и за это его…

Он выпил.

— Я знаю Ратигана, пан Поддембский. И действительно, я с ним встречаюсь, редко, но встречаюсь. И все же не понимаю…

Завиша стукнул кулаком по столу.

— Выбирайте, пан Ольчак: или мы договоримся и вы не будете со мной играть в прятки, или я сделаю все, чтобы у вас было достаточно неприятностей…

— Это шантаж.

— Можно и так назвать. — Завиша стал снова медлительным и ленивым. — Вы говорили об Юрысе с Ратиганом?

Минута молчания.

— Его фамилия упоминалась, — пробормотал Ольчак.

— Кто начал?

— Ратиган, — сказал быстро Ольчак. — Ратиган. Он просто спрашивал, знаю ли я Юрыся.

— Вы к Ратигану пошли за деньгами?

— Речь шла о кредите.

— А что говорили об Юрысе?

— Ничего. Ничего особенного.

Завиша придвинул свое лицо к лицу Ольчака.

— О Берлине говорили, правда? У вас с Юрысем там были общие знакомые. Хотя бы некий Вогт…

Наконец-то он увидел страх; теперь Завиша мог взяться за Ольчака и начать его четвертовать, зная прекрасно, что при этом четвертовании он сам окончательно себя раскроет.

— Разговор с Ратиганом был в октябре?

Молчание.

— В октябре, — повторил Завиша. — Вот тогда-то ты и продал ему то, что узнал в Берлине.

Ольчак вытирал лицо носовым платком. Глубоко вжавшись в диван, он, казалось, не имел ни мышц, ни костей. Завиша заказал еще два раза по сто.

— Что я продал?

— Мы оба это знаем.

Торговый агент влил в себя водку, и это ему немного помогло.

— Пан Поддембский, — прошептал он. — Я вам скажу, ведь вы не все знаете. Это Юрысь велел мне идти к Ратигану.

Наконец-то ему удалось удивить Завишу.

— Юрысь? Зачем?

На него смотрели маленькие глазки.

— Вы ничего не понимаете, пан Поддембский. Вы как человек, который держит в руке пистолет и не знает, что пистолет стреляет и патрон уже в стволе.

— Ну говорите скорее. Что хотел Юрысь?

— Выяснить, что Ратиган о нем знает, — заявил Ольчак как-то равнодушно и бесцветно.

Лгал? Конечно. Завиша был в этом уверен, но в этой лжи содержалась какая-то правда, какие-то сведения, к которым он не мог подобраться. Юрысь решил спровоцировать Ратигана? Заставить этого господина разоблачить себя? Ольчак выполнил поручение и на свой страх и риск продал капитана запаса? Завиша чувствовал, что торговый агент вот-вот ускользнет из его рук, что они подошли к границе, но чтобы ее перейти — одного страха мало.

— И что же вы сумели выяснить?

— Они оба знали все друг о друге.

И это, собственно говоря, был конец. Завиша встал.

— Вы заплатите все тридцать тысяч.

— Заплачу, — подтвердил Ольчак тем же самым тоном, безразличным и бесцветным. И даже не взглянул на выходящего Завишу.

Его охватывало разочарование, потом злость: нет, он не отступит. Ночью, когда Завиша закрывал глаза, а мир не переставал кружиться, он приводил в порядок те сведения, которые ему удалось собрать. Он видел пробелы, недостатки. Эти пробелы, думал он, проистекают из самой сути дела, они являются неизбежной особенностью хода событий. Отсюда точная реконструкция невозможна. (Эта невозможность является не фиктивным, а действительным свойством материи, вынужденным ограничением, которому должен подчиниться, хочет он того или не хочет, даже самый изобретательный рассказчик.)

А ведь Завиша стремится реконструировать как можно добросовестнее, не собираясь добавлять ничего от себя, только факты, факты, факты, пусть с ними познакомится Вацлав Ян и пусть скажет то, чего Завиша сказать не хочет, что отталкивает от себя, даже не пытаясь коснуться в темноте слов, которые еще не существуют, а уже кажутся неизбежными, как движение пальца перед тем, как снять пистолет с предохранителя.

— Господин Ратиган, — сказала Янина Витынская, — прекрасный человек и всегда говорит правду. Примите это к сведению, пан Поддембский.

Образцовая секретарша? Хрупкое создание, лишенное чуткости и воображения? Сидит неподвижно на стульчике, ножка на ножку, глаза прикрыты ресницами, такое впечатление, что этот разговор ее утомляет, что она согласилась на него по необходимости, ее заставили, и она хочет закончить его как можно скорее. Все самого лучшего сорта: костюмчик, туфельки, прическа; тонкие пальчики, один перстенек и маленькие швейцарские часики. Роскошный предмет в секретариате; звонит по телефону, записывает в блокнот, «слушаю, пан директор», скрытое от чужих глаз рандеву, ужин в отдельном кабинете, завтра вместе летим в Лондон, и вдруг Зденек, Эдвард Зденек, никто, кандидат в инженеры, полустудент и полукоммунист, нужда, комнатка на Козьей улице… Может, она просто сентиментальная дура? История из бульварного романа: несчастный любовник убивает из ревности, а она открывает сахарницу и пододвигает песочное пирожное…

Он позвонил в секретариат Ратигана.

— Говорит ротмистр Завиша-Поддембский, — это звучало неплохо, — друг покойного Станислава Юрыся. Не могли бы вы?..

Могла. Неохотно и с удивлением, ведь, собственно говоря… но если пан ротмистр настаивает…

Еще когда Завиша шел на Беднарскую, ибо она пригласила его к себе, он думал: зачем? Скорее, по привычке; если бы он вел это дело по службе, то ему необходимо было бы поговорить с Яниной Витынской…

Она не проявила ни малейшего любопытства. Видимо, безразличию Витынская научилась в секретариате Ратигана; несколько лет тренировки, чтобы ни один клиент не догадался по лицу и движениям секретарши, что шеф собирается делать, каково его настроение. Стакан чаю? Пан ротмистр будет, вероятно, разочарован, но вряд ли она может ему помочь. Какое теперь имеет значение, как она познакомилась с Юрысем? Пан Ольчак его представил. Да, правильно, пан Ольчак, она хорошо помнит. Это сосед по дому, очень симпатичный пожилой человек, ну, еще не очень пожилой, средних лет. Улыбка. Пан Станислав умел прекрасно рассказывать. Этим он ее и очаровал. Она сказала: «Очаровал». Сказала: «Мы дружили».

— Что это значит: дружба между красивой молодой женщиной и еще не старым мужчиной? Нет, я не хочу быть бестактным, поймите меня правильно, просто мне хотелось бы как можно больше узнать о последних месяцах жизни Станислава Юрыся.