Право на сон и условные рефлексы: колыбельные песни в советской культуре 1930–1950-х годов

Константин Богданов

Право на сон и условные рефлексы: колыбельные песни в советской культуре 1930–1950-х годов

Фольклористы 1920–1930-х пишут об отмирании и перерождении привычных жанров фольклора. Былина, сказка, духовный стих, обрядовая песня плохо согласуются в своем традиционном виде с прокламируемым радикализмом социальных и культурных перемен в жизни страны. В ряду жанров, обреченных на исчезновение под натиском городской культуры и коллективизации, называется и колыбельная песня[1]. Статья Юрия Соколова о колыбельных, помещенная в пятом томе «Литературной энциклопедии» (1931), прочитывается как некролог. Традиционные «песни, исполняемые матерью или нянькой при укачивании ребенка» (так определяет колыбельные автор этой статьи) в новой социальной действительности не имеют будущего уже потому, что обнаруживают черты пережиточной архаики и социально-предосудительного происхождения. С одной стороны, поясняет Соколов, колыбельные связаны с «идеализацией быта и хозяйства — проявлением магических пожеланий и заклинаний», сферой обрядового фольклора (подблюдными песнями, колядками, свадебными величаниями), а с другой — со «средой господствующих классов старой Руси», патриархальным семейным укладом и классовым неравенством (описанием богатства/бедности, противопоставлением труда и праздности). Есть, впрочем, у колыбельных и такая особенность, которая могла бы оправдать их присутствие в советской культуре, а именно — их ритмическое сходство с «рабочими» песнями, «отображающими в себе ритмы трудового процесса», представленного в данном случае как «ритм движений раскачивающейся колыбели», передаваемый двустрочной строфой с парными соседними рифмами с преобладанием четырехстопного хорея. Но будущее, по Соколову, неотвратимо: «традиционная колыбельная песня или вымрет начисто, или сильно видоизменится и по содержанию и по форме»[2].

О характере таких изменений речь пойдет ниже, но скажем сразу, что будущее продемонстрировало парадоксальную ревизию жанра.

Подобно эпосу и сказке, колыбельные песни могут быть названы жанром, который репрезентирует советскую культуру как культуру фольклорных традиций. В обширной работе о русской колыбельной песне в фольклоре и литературе Валентин Головин бегло отметил, что «советская идеологическая культура охотно использовала такие универсальные жанровые модели, как колыбельная песня, поскольку сила воздействия жанровой формы фольклорного происхождения, имеющей обязательные магические коннотации, очень велика»[3]. Указание на магию как на сферу эмоциональной суггестии, связывающую фольклор и тоталитарную культуру, в принципиальном отношении сомнений не вызывает[4], но представляется недостаточным, чтобы ответить на вопрос, почему неравнодушие тоталитаризма к фольклору проявляется в разных культурах различным образом и избирательно в жанровом плане. Ритмическая основа колыбельных, роднящая их, по вышеприведенному мнению Соколова, с «рабочими песнями» также, вероятно, может быть истолкована как напоминание о «магических коннотациях» архаических форм обрядовых песнопений. Но что это дает, за исключением уже известного вывода о том, что фольклор богат ритмическими текстами, а последние суггестивны в эмоциональном и психологическом отношении?[5] Решение этого вопроса, как я полагаю, надлежит искать в иной плоскости — не в сравнении тоталитаризма с обрядовым фольклором, а в уточнении «ближайшего» пропагандистского контекста (условно соотносимого с медиальным и содержательным функционированием тех или иных текстов в обществе), допускавшего присутствие колыбельного жанра в тоталитарной культуре.

Ревизия жанра

Литературные попытки обновить колыбельные песни в соответствии с задачами пролетарской революции появились в 1920-х годах. Среди первых опытов в этом направлении (если не самым первым) стало стихотворение М. П. Герасимова (1924), где традиционный мотив убаюкивания включает упоминание о фабрично-заводских заботах отца («Завтра раненько гудок / Сон твой оборвет чуток. / Я опять в завод уйду»), а призыв ко сну — уверенность в советской помощи и ласкательное обращение к ребенку как к дизелю:

Стихотворение Герасимова, несмотря на воспроизведение стилистических и мотивных особенностей традиционных колыбельных, может считаться (как справедливо пишет В. Головин) не столько призывноусыпляющим, сколько наоборот — призывно-возбуждающим[7]. Мотивы усыпления и убаюкивания для культуры 1920-х — начала 1930-х годов нехарактерны, хотя отдельные исключения были и здесь — вокальные сочинения Ю. С. Сахновского[8], А. Д. Кастальского[9], колыбельный цикл А. Л. Барто (на муз. М. Красева и Г. Лобачева)[10], «Детский альбом» А. Т. Гречанинова[11]. В литературе и песенной лирике тон в эти годы задают не колыбельные, но, скорее, погудки — наподобие строчек знаменитой «Песни о встречном» Б. П. Корнилова (1931), положенных на музыку Д. Д. Шостаковичем в одном из первых звуковых советских фильмов «Встречный» (в постановке Ф. Эрмлера и С. Юткевича):

Символика «пробуждения» в общем виде поддерживалась инерцией революционной прессы и речей самого Ленина, не устававшего говорить о «пробуждении» народных масс и затянувшемся сне России. Словарь Ленина-полемиста пестрит ругательствами по адресу товарищей, склонных «убаюкивать себя словами, декламацией, восклицаниями»[13]. Высказывание Ленина о декабристах, которые «разбудили Герцена» («Памяти Герцена», 1912), стало в этом контексте особенно расхожим[14]. Однако при всех похвалах революционному бодрствованию и пролетарской бдительности к середине 1930-х годов советская культура демонстрирует очевидное оживление колыбельного жанра как в сфере классической музыки и печатной литературы, так и — что представляется особенно занятным — в сфере кинематографа и песенной эстрады. Почин на этом пути положил в 1936 году фильм Александрова «Цирк», по ходу которого герои исполняли сразу две колыбельных. Первую из них (слова В. И. Лебедева-Кумача, муз. И. О. Дунаевского) поет Мери — картавящая на американский лад Любовь Орлова («Спи, мой бэби»)[15], а вторую — «Сон приходит на порог»[16] — воодушевленные посетители цирка, передающие по рядам ее чернокожего ребенка. Представительствуя разные национальности СССР, солирующие граждане обрушивают при этом на маленького мулата каскад языков и наречий — русского, украинского, грузинского, татарского и даже идиша (вероятно — в ознаменование основанной в 1934 году в Приамурье Еврейской автономной области). Колыбельное многоязычие иллюстративно к многоязычию страны, строящей новую социальную действительность.

1

Гагенторн Н. Колыбельная песня как отражение быта русской деревни // Художественный фольклор. 1930. № 6–7.

2

Соколов Ю. Колыбельные песни // Литературная энциклопедия. М., 1931. Т. 5 (цит. по: http://feb-web.ru/feb/litenc/ency-clop/ les). О «ритмах трудового процесса» Соколов вспоминает, оглядываясь, скорее всего, на знаменитую книгу К. Бюхера «Работа и ритм» (в русских переводах издавалась дважды: в 1899 и 1923 годах).

Бюхер писал о колыбельных как о пении, «почти всегда неразрывно связанном с ритмическими движениями» применительно к психофизиологическим основам трудовой и (resp.) культурной деятельности человека: «В этих случаях ребенок <…> пассивно участвует в ритме песни, так как его телу сообщается движение качания, производимое рукою матери» (Бюхер К. Работа и ритм / Пер. с нем. С. С. Заяицкого. М., 1923. С. 248).

3

Головин В. Русская колыбельная песня в фольклоре и литературе. Äbo: Äbo Academis Förlag, 2000. С. 307.

4

Lane C. The Rites of Rulers: Ritual in Industrial Society: The Soviet Case. New York: Cambridge University Press, 1981; Urban M. E. The Ideology of Administration: American and Soviet Cases. Albany, 1982; Riegel K.-G. Konfessionsrituale im Marxismus-Leninismus. Graz, 1985; Глебкин В. В. Ритуал в советской культуре. М., 1998. См. также: Clark К. Soviet Novel: History as Ritual. Chicago, 1981; Добренко E. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. München, 1993. С. 58.

5

Ср., например: Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Новик С. Е. Статус слова и понятие жанра в фольклоре // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания / Отв. ред. П. А. Гринцер. М., 1994. С. 43–44, 53.

6

Герасимов М. П. Колыбельная // Обо всем понемногу. 1924. № 3. С. 5; вошло в сборники М. П. Герасимова «Северная весна» (Кн. 3. М., 1924), «Покос» (М., 1924), «Стихи о заводе и революции» (Харьков, 1924).

7

Головин В. Указ. соч. С. 328–329.

8

Сахновский Ю. С. Колыбельная песня: Для меццо-сопрано с сопровождением ф-п. Ор. 7, № 1. М.: Госиздат, 1925.

9

Кастальский А. Д. Колыбельная: Для голоса с сопровожд. ф-п. М.: Госиздат, 1925.

10

Барто A. Л. Четыре колыбельные. М.: Госиздат, 1928.

11

Гречанинов А. Г. Детский альбом. Для ф-п. Ор. 98. М.: Гос. муз. изд-во, 1933.

12

Корнилов Б. Избранное. Горький, 1966. С. 41. В 1948 году «Песня о встречном» стала (с новыми словами) гимном ООН (Фрумкин В. Легкая кавалерия большевизма // Вестник Online. 2004.17 марта. № 6 (343) [http://www.vestnik.c0m/issues/2004/0317/ win/frumkini.htm#@P*]). См. также сборник стихотворений В. Б. Азарова с характерным названием «Спать воспрещено. Стихи 1930–1932» (Харьков; Киев, 1933).

В музыковедческой публицистике 1920-х — начала 1930-х годов те же «антиколыбельные» настроения диктуются декларациями пролетарских композиторов, сурово обличавших «усыпляющий» характер дореволюционной и буржуазной музыки: Edmunds N. The Soviet Proletarian Music Movement. Oxford et al.: Lang, 2000. P. 18–38ff. См. также: Nelson A. Music for the Revolution: Russian Musicians and Soviet Power, 1917–1932. University Park: Pe

13

Казанский Б. Речь Ленина: Опыт риторического анализа // Леф. 1924. № 1. См. также в «Шаг вперед, два шага назад» (1904): «Мы станем убаюкивать себя маниловскими мечтами, если вздумаем уверять себя и других, что каждый стачечник может быть социал-демократом и членом социал-демократической партии».

14

«Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию» (впервые: Социал-Демократ. 1912. 8 мая [25 апреля].№ 26).

15

Нотная публикация: Дунаевский И. О. Романсы и песни: Для голоса с ф-п. Л.: Гос. муз. изд-во, 1941.

16

Дунаевский И. О. Колыбельная из кинофильма «Цирк»: Для смешан, хора a capella. В обработке А. Сапожникова. Слова В. И. Лебедева-Кумача. М.: Гос. муз. изд-во, 1939 ; Дунаевский И. О. Колыбельная: Для джаза. Л.: Гос. муз. изд-во, 1940.