Страница 73 из 96
Признался Зорге 23-го или нет, встреча его с Оттом все равно стала эпизодом напряженным и болезненным. Генерал Отт вспоминает, что Зорге был сдержан и отказывался отвечать на некоторые вопросы, которые ему задавали, и, когда короткая беседа подошла к концу, Зорге попросил передать его наилучшие пожелания фрау Отт и семье посла. Рассказ Йосикавы о встрече между Зорге и Оттом лучше передать его собственными словами:
«Во время встречи Зорге выглядел совершенно опустошенным и лицо его выражало лишь необычайную скорбь и серьезность, и потому, как только Отт взглянул на него, он сразу оценил серьезность ситуации.
Отг сказал: «Ну, как вы себя чувствуете?»
Зорге ответил: «Все в порядке».
Отт: «Как вас кормят?»
Зорге: «Удовлетворительно».
Отг: «Вам что-нибудь нужно?»
«Нет, благодарю вас».
Потом Зорге сказал: «Это наша последняя встреча». После чего Отт, казалось, был явно тронут. Он был в форме и, по-солдатски отдав Зорге честь в прусском стиле, вышел из комнаты».
По словам Йосикавы, Зорге, уже признавшись во всем, неохотно пошел на встречу с послом. Он заявил, что в конце концов они с Оттом были хорошими друзьями, хотя и придерживались разных политических взглядов. Однако Йосикава сказал ему, что он должен встретиться с Оттом. «Японец в такого рода ситуации непременно пожелал бы увидеться, чтобы сказать последнее «прости»[116].
Переломным моментом для Зорге стал день, когда ему показали признания, сделанные Клаузеном и другими членами группы, и когда Йосикава обратился к нему в типично японской манере:
«А как быть с вашими человеческими обязанностями? Ваши сообщники, рисковавшие своими жизнями, работая на вас, признались во всем, надеясь таким образом пусть ненамного, но смягчить свои приговоры.
А вы как руководитель собираетесь бросить их на произвол судьбы? Будь я на вашем месте, я бы признался».
Допрос шел в буддийской молельне тюрьмы Сугамо и главным следователем со стороны полиции был детектив-инспектор Охаси Хидео из Токко.
Неожиданно Зорге попросил бумагу и карандаш. Он написал по-немецки: «Я был членом Коминтерна с 1925 года». Потом смял бумагу в шарик и швырнул его через всю комнату. Вскочил на ноги и стал ходить по комнате. И вдруг разрыдался. «Я побежден, — кричал он. — Впервые в жизни я побежден»
Весной 1949 года американская военная разведка в Токио получила заявления, сделанные под присягой, от судебных чиновников, имевших отношение к этому делу, в которых они утверждали, что Зорге, Клаузен, Одзаки и Вукелич не подвергались оскорблениям или принуждению за все время их заключения, в том числе и в Токийским окружном уголовном суде. Среди сделавших такие заявления под присягой были прокуроры Тамазава и Йосикава, судья предварительного суда, допрашивавший Зорге и Одзаки, а также двое еще живущих судей из трех, судивших Зорге в окружном суде. Аффидевит такого же типа был написан и адвокатом, представлявшим интересы Зорге, Клаузена и Вукелича[117].
Если мы считаем возможным не придавать значения подобным заявлениям, это никоим образом не обвиняет чиновников в намеренном обмане, хотя маловероятно, чтобы, например, прокурор мог преуспеть в сокрытии случаев полицейской жестокости, делая вид, что в его присутствии это бьшо невозможно.
Во времена феодализма в Японии, как и в Европе, пытки считались неотъемлемой частью следствия, равно как и наказанием для изобличенных в отвратительных преступлениях. В обращении, адресованном им окружному суду летом 1943 года, Одзаки писал: «В феодальную эру я бы, вероятно, был в конечном итоге колесован или повешен на виселице, как совершивший политическое преступление против государства и потому приговоренный к вечному проклятию». И он не преувеличивал. Ныне живущие люди еще помнят те дни. Японское феодальное прошлое не столь далеко ушло.
До войны японская полиция имела всеобщую и вполне заслуженную репутацию жестокого учреждения. И особо жестокому обращению подвергались те, кого обвиняли в идеологических преступлениях, особенно те из них, кто отказывался отречься от своих убеждений. Можно привести немало примеров, когда в период между двумя войнами заключенные умирали в полиции в результате жестокого обращения. Да мы и сами видели, что испытал Каваи в подвалах Чунциня[118].
Иностранцы тоже не были застрахованы от полицейской жестокости, хотя в общем с ними обращались более гуманно, чем со многими, если не с большинством японцев. Однако очень много неприятных и даже трагических эпизодов, включая и с находившимися в заключении иностранцами, уже имели место до того, как в декабре 1941 года началась война[119]. В день нападения на Пёрл-Харбор множество американцев и англичан были задержаны и допрошены по подозрению в шпионаже. Наблюдения, сделанные в полиции американским и британским послами нельзя отнести к недобросовестным. «Тупость этой японской полиции, — писал Грю, — была сравнима лишь с ее жестокостью». В заметках сэра Роберта Крэга читаем: «Я поставил себе за правило встречаться со всеми, кто пострадал в заключении…
Было много случаев непростительной грубости и даже физического насилия».
Двое из тех, кто был арестован, — Отто Толишус из «Нью-Йорк Таймс» и британская журналистка Филис Эргол из «Джапан Ньюсуик» — написали отчеты о ходе следствия, проводимого полицией и прокурорами и кончившегося фарсом окружного суда. Записки об испытаниях, через которые пришлось пройти двум журналистам, дают возможность заглянуть за закрытые двери тюрьмы Сугамо, где содержались Зорге и его сообщники».
Так, Толишуса в Сугамо допрашивала Особая высшая полиция в течение, по крайней мере, тридцати восьми дней между 3 января и 11 марта 1942 года, и допросы в среднем продолжались около четырех часов. Во время первых пяти допросов он был объектом жестокости, доходившей до пыток[120]. Однако после второй недели, в январе, его уже не мучили физически. Главный следователь отметил окончание стадии полицейского расследования, пригласив Толишуса тет-а-тет в кабинет, где предложил ему кофе, сигареты и газету, а также подарив ему пару башмаков в качестве прощального дара.
Испытания, перенесенные Филис Эргол в ходе полицейского расследования, были не такими тяжелыми. Находясь в Сугамо, она не подвергалась жестокому обращению или угрозе его, И даже, по ее словам, подружилась со следователем[121].
Отто Толишус и Филис Эргол не встречались с прокурором, пока полиция не закончила свое расследование, тогда как в случае с Зорге, как мы видим, обе эти стадии проходили одновременно.
Отчет прокурора о следствии по делу Толишуса, продолжавшегося три недели, не был переведен с японского до тех пор, пока Толишуса не заставили поставить отпечаток пальца к японскому тексту. А когда Толишус опроверг несколько заявлений, приписываемых ему, прокурор твердо отказался изменить их и предостерег Толишуса против попыток добиться изменения документа в суде![122]
Открытый гамбит, разыгрываемый прокурором на ее допросах, пишет Филис Эргол, навсегда останется в ее памяти «как пример высшей степени глупости и пустоты».
«Однако, как бы ни были дружны мы лично, но наши страны находятся в состоянии войны, и на самом деле мы враги. А потому вы должны говорить мне правду. Мне бы хотелось, чтобы вы были со мной столь же откровенны, как со своей матерью»[123].
Филис Эргол не говорит, заставил ли ее прокурор подписать протокол против ее воли. Но у нее есть несколько красноречивых замечаний о том, как полиция обычно готовит протоколы допросов.
116
Во время интервью Йосикава вспоминает, что он сказал Зорге: «Что до нас, японцев, мы бы встретились, как и положено людям, если идеология и сделала нас врагами».
117
Аффидевиты были получены, чтобы опровергнуть утверждения Агнес Смедли и ее друзей, что показания о ней, сделанные Зорге, Одзаки и другими, не представляют никакой ценности, поскольку были сделаны в ходе японского следствия и потому были даны под давлением.
118
Два громких случая имели место в 1933 году. В феврале романист Кобая-си Такидзи, придерживающийся левых убеждений, был убит в полиции. В конце года известный марксист Норо Эйтаро умер в полиции.
119
Можно привести два примера. Новозеландец Бикертон был жестоко избит в ходе следствия, проводимого Особой высшей полицией в 1934 году. В 1940 году корреспондент агентства Рейтер Мелвилл Кокс выпрыгнул или был выброшен из окна и разбился насмерть в ходе следствия в штаб-квартире Кем-петай в Токио.
120
В ходе этих пяти допросов Толишус вынужден был стоять на коленях, в обычной японской манере, в то время как три детектива без остановки били его ногами или выворачивали ему голову и руки.
121
Из ее отчета можно предположить, что она была арестована Кемпетай (она пишет «жандармерия»). Единственный пример жестокости в ее деле произошел в день ее ареста, когда полицейский, или офицер Кемпетай, ударил ее по лицу.
122
«Если осмелитесь, — сказал прокурор, — изменить этот отчет в суде, будете строго наказаны».
123
Однако она продолжает, что этот человек «был редким дураком». «Его изощренный ум вскоре заставил меня запутаться в своих собственных показаниях».