Страница 93 из 106
Как мы видим, в 1960-е гг. наблюдался стихийный ответ на долгий запрет свободного обсуждения варяжской темы на археологическом материале и идеологические послабления в исторической науке. Подчеркну, что приведенные многочисленные даты публикаций работ — это именно даты их выхода в свет, предполагающие предшествующие годы исследований и размышлений. К середине десятилетия стало ясно, что роль археологии в разработке проблемы русско-скандинавских отношений постоянно растет. В статье об археологических данных по варяжскому вопросу А. В. Арциховский в 1966 г. справедливо заметил, что эта проблема «чем дальше, тем больше становится предметом ведения археологии» и «археологические материалы по этой теме уже многочисленны и, что самое главное, число их из года в год возрастает» (Арциховский 1966: 40).
В атмосфере новых веяний в исторической науке в 1965 г. была издана монография И. П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (Шаскольский 1965), которой предшествовали несколько авторских статей по этой тематике. Всегда осторожный в жизни и в науке, что вполне понятно, учитывая годы творчества И. П. Шаскольского и затрагиваемую им тематику, очень добрый и семейный по жизни человек, историк построил свою книгу на критической оценке современного норманизма, нор-манистской литературы о Начальной летописи, теории норманнского завоевания, норманнской колонизации в работах археологов и историков. Книга оказалась чрезвычайно ценной для советской исторической аудитории. Дело в том, что И. П. Шаскольский детально излагал концепции западных исследователей по варяжской проблеме и истории Древней Руси, обильно цитировал их труды, привел огромное количество литературы, почти недоступной в СССР, особенно на периферии. При этом не надо скрывать общее весьма посредственное знание иностранных языков, особенно скандинавских, многими историками и археологами, занимающимися отечественной историей. И. П. Шаскольский, если так можно выразиться, «просвещал» отечественную историческую аудиторию от студентов до научных работников, не знакомую или знакомую весьма поверхностно со взглядами западных коллег. Общей эрудиции И. П. Шасколького и его знанию европейских языков можно было только позавидовать. Критические суждения и оценки, в конце концов, каждый должен был делать сам, учитывая время, когда все это писалось. Спасибо Игорю Павловичу.
В этой мозаике стихийного возрождения интереса к варяжской проблеме на кафедре археологии в рамках «Проблемного семинара», руководимого молодым преподавателем Л. С. Клейном, была организована в декабре 1965 г. дисскусиия по «норманнской» проблеме, или «варяжскому вопросу». Она заключалась в обсуждении членами кафедр археологии и отечественной истории указанной выше монографии И. П. Шаскольского. Никаких «оргвыводов» не последовало. Времена изменились.
Через несколько лет в сборнике трудов Ленинградского отделения Института истории СССР была издана обширная статьи «Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения» (Клейн, Лебедев, Назаренко 1970: 226-252), в какой-то степени суммировавшая мысли археологов, высказанные при обсуждении. Г. С. Лебедев справедливо заметил, что ее публикация стимулировала дальнейшее изучение археологического аспекта «норманнской» проблемы (Лебедев 1995: 68). Не так просто статья издавалась. В книге два редактора — Н. Е. Носов и И. П. Шасколький. Для моего отца, хоть и прошедшего блокаду и фронт и не труса по жизни, предстояло опубликовать работу, которая не укладывалась в традиционные рамки, а решающее слово как директора было за ним. Помню визит авторов в нашу квартиру на Гаванской улице и серьезный разговор о статье. Она была опубликована, как и небольшие статьи еще двух участников семинара Л. С. Клейна, — В. П. Петренко и И. В. Дубова.
Являясь участником семинара с 1966 г., я бы отметил его значение не только в том, что он привлек интерес молодого поколения археологов к «варяжским темам» (я показал, что этот интерес стихийно возрастал повсеместно), а в том, что Л. С. Клейну, в силу его несомненного педагогического таланта, уважительного и тактичного отношения к исследованиям студентов, удалось создать подлинную творческую атмосферу научной работы, критической оценки источников и общих построений, показать, что можно и нужно заниматься «непопулярными» в официальной науке темами, ибо без этого картина получается односторонней. Мы казались себе подлинными первооткрывателями. Наш критицизм усиливался и тем, что в эти годы среди участников семинара стали популярными взгляды И. И. Ляпушкина, обратившегося к изучению древностей Северной Руси и пересмотревшего устоявшиеся оценки памятников лесной зоны. Практически всем составом семинара мы приняли участие в раскопках И. И. Ляпушкина 1967 и 1968 гг. на гнездовском поселении.
Однако «варяжский» вопрос не существует сам по себе, он существует только в рамках общих концепций истории Древней Руси. Если меняется отношение к оценке роли скандинавов в той или иной сфере жизни древнерусского общества, это значит, что меняются в целом научные ориентиры. Я думаю, что в 1960-е гг. мы, участники семинара, до конца этого не осознавали. Хотя весьма показательно, что, отталкиваясь от «варяжских тем», обращая на них особое внимание, многие участники семинара все больше уходили в историю финнов, балтов, славян, а их исследовательские интересы охватывали значительные территории Восточной Европы и широкие хронологические периоды.
Эту связь варяжского вопроса и общих представлений о ранней истории Древнерусского государства прекрасно иллюстрирует пример со статьей двух участников семинара В. А. Булкина и Г. С. Лебедева «Гнездово и Бирка» (Булкин, Лебедев 1974: 11-17). Эта небольшая статья, по существу, открыла совершенно новую страницу в послевоенной историографии, посвященной проблеме происхождения городов на Руси (Носов 1993: 66-67). Некоторая непоследовательность ряда заключений и декларативность выдвинутых тезисов не снимают значимости отстаиваемых в статье взглядов. Во-первых, в ней впервые в советской историографии за многие годы было четко заявлено о значительной (а иногда даже определяющей) роли международной торговли в процессе становления первых городов, во-вторых, выделен на территории Восточной Европы особый тип торгово-ремесленных предгородских поселений, аналогичных по типу североевропейским викам, а в-третьих, процесс становления городов на Руси, по крайней мере располагавшихся на крупнейших международных путях, был сопоставлен и увязан с аналогичным процессом в Скандинавии.
Существование на Руси особого типа торгово-ремесленных поселений было сразу напрямую отвергнуто лишь Д. А. Авдусиным. По его мнению, «рассуждения» о виках и открытых торгово-ремесленных поселениях — это не «исследование исторической закономерности возникновения древнерусских городов», а «приспособление к русским условиям построений западных археологов» и почти не прикрытый норманизм. Эти «рассуждения», отмечал Д. А. Авдусин, «перекликаются с давно разбитой 'теорией торговых городов" В. 0. Ключевского» (Авдусин 1980: 39-42). Последнее замечание нам особенно ценно, поскольку оно верно. Действительно, имеется определенное сходство построений В. А. Булкина и Г. С. Лебедева и идей В. 0. Ключевского, сходство, которое сами авторы, тогда не поняли и о нем не писали.
Стоит напомнить некоторые ключевые моменты концепции нашего знаменитого историка. В. 0. Ключевский тесно увязывал возникновение первых городов с процессом славянского расселения, рассматривал их генезис как генезис экономических центров (торговых средоточий), а движущей силой в этом признавал внешнюю торговлю, прежде всего восточную, имея в виду выходы славян к черноморскому, азовскому и каспийскому рынкам (Ключевский 1956: 127, 128, 148-150; 1994: 20-38). Историю Руси В. 0. Ключевский начинал с VI в., когда о славянских племенных союзах в районе Карпат можно уже говорить достаточно определенно. Аварское нашествие вызвало передвижение славян в восточном и северо-восточном направлении, и в VII—VIII вв. мы застаем славянское общество на стадии разложения племенных и родовых союзов. На новых местах, занятых в процессе колонизации, славяне селятся отдельными дворами, прежние связи распадаются, родство заменяется соседством, начинает формироваться «новое сцепление», обусловленное уже экономическим интересом, движущей силой которого была внешняя торговля с Востоком. Торговля стягивала одиночные дворы в сельские торговые средоточия (погосты), потом в большие торговые города с тянущимися к ним областями. Эти города возникли в VIII в. как сборные места торговли, пункты склада и отправления русского вывоза, они были посредниками между городскими округами и приморскими рынками. В IX в. города окружаются укреплениями, в них сосредотачивается военная сила общества, одна из основных целей которой была охрана торговых путей, сплачиваются тянущие к городам территории. «Вооруженный торговый город, — полагал В. 0. Ключевский, — стал узлом первой крупной политической формы, завязавшейся среди восточных славян на новых местах жительства» (Ключевский 1994: 23). В одно время с превращением уже существующих городов в политические центры, а прилегающих к ним областей в государственные территории на торговых путях Восточной Европы появились норманны. Их присутствие начинает ощущаться в первой половине IX в., а в дальнейшем приток заморских выходцев усиливается. Норманны активно включились в процесс сложения новых правящих социальных групп Руси, которые В. 0. Ключевский называл «торгово-военной аристократией». Местами пришлый элемент в составе правящего класса преобладал, и город с тянущейся к нему областью получал характер варяжского владения.