Спор о варягах

III. Отношение к антинорманизму

Второе важное положение книги И. П. Шаскольского касается отношения к антинорманизму.

До недавнего времени обстановка характеризовалась так: советские ученые являются воинствующими антинорманистами — продолжателями традиций дореволюционных антинорманистов, хотя и на новой, высшей ступени. И. П. Шаскольский отказался от этой упрощенной альтернативы (либо норманист, либо антинорманист, 1ег1п‘ит поп с1а1иг). По его новой трактовке, есть норманисты, есть антинорманисты, а есть позиция советских ученых: ни норманизм, ни антинорманизм, а нечто третье.

Прямо это у него нигде не сказано, но последовательно выдержано во всей книге. О дореволюционных антинорманистах говорится, что они, как и норманисты, тоже стояли на «ошибочных методологических позициях», исходили из идеалистических представлений о процессе формирования государства» (стр. 10). И еще более определенно: «Антинорманизм как течение русской буржуазной историографии (кстати, надо бы: исторической науки. — Л. К.) просуществовал до самой революции и в послереволюционные годы вместе с эпигонами буржуазной науки переместился в зарубежные страны и умер естественной смертью в 1930-х гг.» (стр.11). (Попутно вопрос: почему именно в 1930-х? А как быть с антинорманистскими работами русских эмигрантов более позднего времени? То ли они уже не русские, то ли уже не буржуазные? Кстати, как видно будет из дальнейшего, это вопрос не праздный.) и так как позиция советских ученых ни разу в книге не названа антинорманистской, то для читателя совершенно ясно, что эта позиция антинорманистской не является, а является чем-то третьим.

Ну что же, такая постановка вопроса вполне правомерна, ибо отвечает ленинскому пониманию партийности советской науки: «Материалист... последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм», и в то же время «материализм включает в себя, так сказать, партийность» (В. И. Ленин, Соч., т. 1, стр. 380-391). Называя буржуазных профессоров «приказчиками буржуазии», В. И. Ленин указывал: «Задача марксистов... суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими приказчиками... и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и классов» (Там же).

Но всегда ли мы умеем вести свою линию, бороться со всей линией враждебных сил?

Хоть в книге И. П. Шаскольского декларируется третья позиция, и обе концепции (как норманистская, так и антинорманистская) определяются как не наши, борьба идет только с одной из них. Вторая не просто оставлена без внимания — нет, к ней вообще явно другое отношение: она, конечно, тоже ошибается, но все же какая милая! Какие у нее наивные и трогательные ошибки!

Это пронизывает всю книгу, проявляется в тоне, в содержании, в положениях, в аргументации.

Если говорится о норманистах, то сколь бы солидны ни были их труды, это «штудии» (в кавычках), «объемистые сочинения», авторы которых «стараются во что бы то ни стало доказать», «пытаются объяснить», «стремятся отстоять хотя бы», предпринимают «попытки спасти свое построение», «огульно объявляют», «создают у читателя впечатление о... серьезном научном подходе», «вынуждены признать» и в лучшем случае «сохраняют известную долю объективности» (стр. 10, 51, 59, 69,102,120,146,164,173).

Если же речь идет об антинорманистах, то стиль иной: они «подвергли резкой критике», «дали серьезную и основательную критику главных положений норманнской теории», вели «полемическую деятельность», выступали с «конкретной источниковедческой критикой», которая «сохранила в ряде случаев свое значение до наших дней», хотя и «не смогли противопоставить отвергаемой ими норманнской теории сколько-нибудь убедительное положительное построение» (стр. 11).

Из главных положений защищаемой И. П. Шаскольским концепции, по существу, новым, марксистским, является только одно положение — о классовых, социально-экономических корнях Древнерусского государства. Остальные заимствованы у антинорманистов в достаточно полном объеме (и о ничтожности варяжского элемента в культуре восточных славян, и о южном происхождении термина «Русь», и др.). И лишь немногие из старых антинор-манистских положений не повторяются в этой концепции — те, от которых давно отказались и дореволюционные антинорманисты.

В этом вопросе произошло какое-то смещение позиций: третий лагерь передвинулся на место второго и стал в значительной мере перенимать его черты. И вот снова два лагеря. Где третья позиция? Ее плохо видно. На месте бывшей второй — какой-то сплав третьего лагеря со старым вторым. Борьба со всей линией, со всем фронтом враждебных сил и традиций (от Погодина до Иловайского) не получается.

Вы скажете, это естественно: второй лагерь умер, что с ним бороться? Что его опасаться?

Но, во-первых, Шульгин был тоже «за подъем России», как и большевики, но с распадом его лагеря мы не заняли его позицию и не заимствовали его аргументацию, а продолжаем четко отграничивать свои позиции от его.

Во-вторых, когда о таких различиях забываешь, то появляется опасность в чем-то утратить свое лицо и скатиться на позиции покойника. Намеки на это можно увидеть в применяемых И. П. Шаскольским приемах аргументации. В систему аргументации И. П. Шаскольского иной раз включаются явные методические анахронизмы: топо- и этнонимические операции с термином «Русь», слегка завуалированные ссылки на устаревшие определения археологов (дореволюционных и советских), в настоящее время археологами не поддерживаемые (стр. 127-138).

И. П. Шаскольский осуждает антинорманистские крайности Д. А. Авдуси-на как необъективные и ...принимает его конкретную аргументацию. В частности И. П. Шаскольский принимает выдвинутую Д. А. Авдусиным (употреблю здесь юридический термин) «презумпцию» славянской принадлежности неопределенных курганов. Т. Арне был готов всякий курган, в котором найдена скандинавская вещь, объявить варяжским, а славянских не видел вообще — это, конечно, нельзя признать строго научным подходом. Д. А. Авдусин противопоставил этому другую крайность: по одной славянской находке он весь курган объявляет славянским, а достоверные скандинавские вещи славянскими. Это столь же неубедительно. И. П. Шаскольский это отвергает.

Но Д. А. Авдусин пошел еще дальше: по его мнению, не только те курганы, в которых найден хотя бы малейший славянский элемент, но все неопределенные курганы, в которых ничего вообще не найдено, надо зачислить в славянские, поскольку они найдены на славянской территории и не имеют опознавательных признаков иной принадлежности. Т. е. если не доказано, что курган иной, значит, он славянский. И, как это ни странно, И. П. Шаскольский принимает этот принцип, считая его правильным. Но ведь с таких позиций любой беспаспортный незнакомец, задержанный на русской земле, должен быть признан русским! Не ясно ли, что, поскольку письменные источники знают о проживании на этих землях не одних лишь славян, этническую принадлежность курганов позволительно определять только по достоверным признакам: курган с безусловно скандинавскими признаками — варяжский, с безусловно славянскими — славянский, а без четких признаков — неизвестно чей и в расчет этнического состава населения приниматься не должен.

Вот это был бы объективный подход.

Необъективность проявляется и у самого И. П. Шаскольского в том, например, что один и тот же факт оценивается по-разному, когда речь о нем идет при проверке положений норманистов и при проверке положений антинор-манистов. Так, дата прибытия варягов, сообщенная летописью (860-862 гг.), когда речь идет о призвании варягов (норманистское положение), признается недостоверной как и весь эпизод призвания, а когда речь заходит о доваряж-ских находках в государстве Руси (положение антинорманистов), то эта дата принимается за достоверную: по ней именно определяется, до какого времени продолжается доваряжский период.