Страница 56 из 208
В то время как либеральная группировка пребывала в некотором расслаблении и успокоенности после заседания 21 апреля, ее противники напряженно ожидали от нее таких же заговорщических действий, какие сами предприняли.
Верный информатор М.Н. Каткова Е.М. Феоктистов сообщал в Москву, что в итоге гатчинского заседания было решено обсудить меры для успокоения общества, и пересказывал предложение Лорис-Меликова о созыве выборных представителей от общества, по-своему его формулируя. «Вот начнется болтовня по всей России», — сокрушался Феоктистов и звал Каткова на помощь в Петербург523. Катков отнесся к этому сообщению очень серьезно и через пару дней уже был в столице. 28 апреля — в самый день совещания министров — он спешит предупредить Победоносцева: «На совещании, к которому Вы приглашаетесь сегодня, будет идти речь о нелепом, возмутительном, глупом представлении, на которое согласились Игнатьев с Лорисом, равно как и Милютин с Абазой». Далее он передает суть проекта
Лорис-Меликова, хорошо известного Константину Петровичу. «Боюсь, чтобы это представление, которое обдумывалось в тайне от Вас, не застало бы Вас врасплох», — объясняет он цель своего письма524. Но Победоносцев, как говорилось, был начеку.
Программа совещания, собравшегося у министра внутренних дел на Фонтанке, в том же составе, что и в Гатчине, предусматривала обсуждение ряда практических вопросов, в том числе и о призыве земских деятелей к законодательным работам, как это имелось в виду в проекте Лорис-Меликова525. Совещание отвергло предложение великого князя Владимира Александровича о создании высшей центральной следственной комиссии. Лорис-Меликов доказал, что при достигнутом объединении всех полицейских сил в ней нет надобности. Не вызвал особых прений и вопрос о функциях Департамента государственной полиции. Они возникли при обсуждении предложения об участии представителей земств в законодательной разработке мер по улучшению положения крестьян. Победоносцев стал доказывать вред выборного начала. Решено было временно ограничиться приглашением с мест известных правительству деятелей для обсуждения вопроса «о порядке участия представителей земств в рассмотрении некоторых законопроектов, которые правительство сочтет нужным им предоставить»526. По окончании этого вечернего заседания, в первом часу ночи, министр юстиции Д.Н. Набоков объявил об опубликовании 29 апреля (которое уже наступило) манифеста, текст которого он получил. Царь объявлял в нем, что намерен править с верой «в силу истинно самодержавной власти» , которую будет «утверждать и охранять от всяких на нее поползновений». Это провозглашение основной задачей начавшегося царствования сохранения принципов самодержавной власти в чистоте и неприкосновенности закрывало путь любым политическим преобразованиям, в том числе и на самодержавие не покушавшимся527. Для либеральных министров, успокоенных и умиротворенных дворцовыми заговорщиками, манифест явился неожиданностью. Они рассчитывали на дальнейшее обсуждение проекта Лорис-Меликова, что, по сути, хотя и неопределенно, было обещано им 21 апреля в Гатчине. Сообщение о нем вызвало небывалый в стенах кабинета министра внутренних дел всплеск эмоций.
А.А. Абаза предлагал всем экстренным поездом ехать в Гатчину для объяснений с царем, раздавались предложения о коллективной отставке. «Гр. Лорис-Меликов и А.А. Абаза в сильных выражениях высказывали свое негодование и прямо заявили, что не могут оставаться министрами, — записал Милютин 29 апреля о происходившем в тот день. — Я присоединился к их мнению. Набоков, Игнатьев, барон Николаи, хотя сдержаннее, также высказали свое удивление. Победоносцев, бледный, смущенный, молча стоял как подсудимый перед судьями»528.
Обер-прокурор Синода, скромно признавшийся, что манифест писал он, чувствовал себя отнюдь не подсудимым, а скорее судьей, который произнес приговор, не подлежащий обжалованию. Разумеется, ему было неуютно стоять перед негодующими министрами, и он поспешил уехать. Но он и на совещании в Гатчине, и в дни, когда спешно писал манифест, знал, что Лорис-Меликов и его ближайшие соратники обречены. Константин Петрович недвусмысленно давал понять Каткову, призывая его к выдержке, что дни «людей, которые ныне у кормила», сочтены, поскольку они не могут дать «руководящей нити» и у них «все понятия в голове переворочены»529. В этих оценках либеральных министров слышатся отзвуки бесед с царем его советника. 29 апреля Победоносцев доносил, что министры были разобижены тем, что царь нарушил состоявшееся соглашение, не посоветовался с ними, даже не предупредив их, подготовил манифест.
На случай какой-либо демонстрации со стороны либеральной группировки, их коллективной отставки обер-прокурор Синода шлет краткий конспект ответной речи царя министрам. Доводы ее были весьма существенны: «Вы не конституционные министры. Какое право имели Вы требовать, чтобы Государь в важных случаях обращался к народу не иначе чем через вас или по совещанию с вами?» Но коллективной отставки не произошло. Лорис-Меликов, Абаза и Милютин (только они подали прошения об отставке) ушли без шума, не демонстрируя протеста. Михаил Тариелович выдвинул основанием об отставке состояние здоровья, которое и вправду было расшатано.
Михаил Тариелович 29 апреля чувствовал то же, что должен чувствовать человек, неимоверными трудами почти достигший, наконец, своей заветной цели и неожиданно оказавшийся отброшенным от нее на непреодолимое расстояние. По образному выражению графа, пройдя весь путь и разрешив свои задачи, он «потерпел крушение в самой пристани»530.
Причины крушения лорис-меликовских реформ советская литература вслед за Лениным объясняла отсутствием в стране массового движения и неспособностью «Народной воли» после 1 марта 1881 г. продолжать борьбу. Однако сравнительно успешное продвижение планов Лорис-Меликова, в основном одобренных царем, происходило при отсутствии сколько-нибудь широкого народного движения. А народовольцы на год (с февраля 1880 г. до 1 марта 1881-го) прервали террор. В зарубежной литературе акцент при анализе причин гибели реформаторских замыслов Лорис-Меликова порой делают на позиции власти — ее недальновидности, негибкости, неспособности понять собственные выгоды. М. Раефф, опубликовавший проект Лорис-Меликова и обстоятельно его прокомментировавший, в этом смысле воспринимает его отклонение Александром III как «трагическое недоразумение». О «трагедии взаимного непонимания власти и общества» говорит и другой исследователь российских реформ531. Но у власти, отождествляющей свои интересы с интересами страны, есть свое понимание целесообразности и пользы, диктуемое обостренным чувством самосохранения и, как правило, не совпадающее с «прогрессивными» общественными представлениями.
В том, что исторический шанс, выпавший России на рубеже 1870—1880-х гг., был упущен, повинны, думается, и власть, и общество. Самые разные общественные течения выдвинули идею представительного правления, по-разному понимая ее содержание и формы, но признавая невозможность управлять страной по-старому. Но они так и не смогли объединить усилия, чтобы отстоять ее в общем натиске на самодержавие. Механизм воздействия общества на власть при отсутствии элементарных гражданских свобод не был выработан. Либеральная оппозиция оказалась неспособной к роли лидера сторонников реформ перед лицом нового поколения бомбометателей. Манифест 29 апреля не случайно не встретил общественного противодействия. В обществе на смену подъему пришли пассивность и равнодушие. Общество устало от революционного террора, политических судов и казней. Все большее сочувствие находит мысль о жесткой руке, способной навести порядок.
В такой обстановке мысль о реформах была беспрепятственно от-брошена властью, решившей законсервировать Россию, «подморозить» ее, по выражению К.Н. Леонтьева.