Страница 179 из 208
Через день после моего первого посещения граф заехал ко мне на квартиру, познакомился с моей женой и высказал снова такое искреннее желание сойтись покороче, что мы стали видаться довольно часто. В это лето себя он чувствовал настолько порядочно, что всякий день выезжал и, обыкновенно выйдя из экипажа, прохаживался некоторое пространство пешком. Положение его тогда было еще не выяснено, и трудно было считать его окончательно сошедшим со сцены, а потому знакомством его дорожили, и он редко бывал дома один; в Висбадене проживало много русских, и большинство из них, время от времени, навещало его, а из старых знакомых не мало было таких, которые заезжали в Висбаден нарочно для свидания с ним. Лечившиеся в этот сезон в Висбадене датский и греческий короли и приезжавший к ним в гости принц Уэльский также побывали у него: не раз встречал я в его кабинете принца нассауского Николая1 и супругу его — графиню Меренберг, дочь поэта Пушкина2. Я, как человек мало общественный, не с особенной охотой заходил к графу, зная, что у него неизбежно наткнешься на какое-нибудь новое знакомство, а потому тем более бывал редко, когда его ландо подъезжало под балкон моей квартиры и он вызывал меня, чтобы узнать, дома ли я и можно ли с часок поболтать? — тогда можно было с ним беседовать по душе, не стесняясь присутствием незнакомых лиц.
Для общей характеристики взглядов графа Михаила Тариеловича могу повторить только сказанное рке мною раньше о его политических убеждениях относительно благоусгроения России и разве прибавить, что и в обсуждениях западноевропейской политики он всегда оставался на точке зрения последовательного либерала, строго убежденного защитника органического прогресса, с одинаковым несочувствием относившегося ко всем явлениям, задерживающим нормальный рост и правильное развитие народов, с какой бы стороны эти явления ни обнаруживались, со стороны ли нетерпеливых, радикальных теоретиков, спешивших приложить принципы, выработанные работой передовых кабинетных мыслителей, к государственной жизни, или со стороны представителей реакции, не пренебрегающих никакими мерами, чтобы искусственно задержать пробуждающееся самосознание народных масс, вместо того чтобы открыть ему правильные пути для его последовательного развития. Поэтому он одинаково горячо восставал и против нездорового преобладания, приобретенного радикалами на дела Франции, и против той политики железа и ежовых рукавицах, какую с таким успехом применяет Бисмарк3 в делах той остальной Европы, которая входит в орбиту германского влияния. Но доктринером графа назвать было нельзя; от доктринерства его спасали его редкий здравый смысл и та обширная и всесторонняя практическая деятельность, через которую он прошел; он хорошо понимал, что жизнь государства так сложна и разнообразна, что не может быть уложена в известные рамки и подчинена заранее составленной программе, а потому даже для ошибок людей не сочувственных ему взглядов склонен был находить если не оправдание, то объяснение в этих неподдающихся кабинетному предусмотрению условиях жизни. Помню однажды, беседуя по поводу того, как французские радикалы, начиная с Гамбетты4 и кончая Флоке5, лишь только достигали сами кормила правления, неминуемо вынуждены были подменивать свой яркий радикализм — убеждениями более бледных цветов и начинали устраивать разные уступки действительности, граф сказал: «Да, принципы — одно, а власть — другое, и, связавши их вместе, далеко не уедешь; это все равно что запречь в одну упряжку ломовую лошадь с кровным скакуном. У нас это очень наглядно и остроумно объяснил покойный министр народного просвещения Ковалевский: когда он из попечителей Московского учебного округа был назначен министром, то на одном из первых докладов директор департамента представляет ему на утверждение три ходатайства его же, Ковалевского6, по званию попечителя, и на все три Ковалевский-министр кладет резолюцию: отказать; тогда удивленный директор решается ему заметить, — что ведь это его же собственные ходатайства, и на это Ковалевский дал следующий ответ: «Знаю, но я писал эти ходатайства, когда не был министром; когда стоишь внизу, то обыкновенно многого не видишь, а как заберешься на верхушку горы, то горизонт делается шире и тут только лучше начинаешь отличать соотношение предметов, лежащих у тебя под ногами».
Политических споров между нами не возникало, так как мы мало расходились в основных убеждениях, а если иногда и встречались разногласия в мелочах, то граф, не терпевший мелочных и праздных препирательств, обыкновенно первый же старался прекратить их миролюбивым образом. Кроме рассуждений о политике, он любил также передавать разные эпизоды из всего им пережитого, слышанного или читанного, много сообщал о Кавказе, не только о современном по своим личным впечатления, но и из прежней его истории, почерпнутой им из источников печатных и не печатных. Рассказчик он был увлекательный, умел схватить выдающуюся сторону передаваемого и представить так рельефно и обстоятельно, что, слушая его, казалось, читаешь интересно написанную книгу; при его богатой памяти, запас этих рассказов был до того неистощим, что редкий день я уходил от него, не выслушав чего-нибудь нового, оригинального, и крепко теперь упрекаю себя, что не записывал тотчас же всего, оттого многое мною или позабыто, или не может быть восстановлено в той блестящей, талантливой передаче, которая давала этим рассказам особенный интерес, обрисовывая лучше всего замечательную личность самого рассказчика. Конечно, со временем личность графа и вся его деятельность будет подробно и со всех сторон изучены будущими биографами на основании официальных документов; я же постараюсь сообщить то немногое, что сохранилось у меня в памяти из рассказов графа о его детстве и ранней молодости, полагая, что и эти скудные данные могут пригодиться для выяснения образования его характера, а также отчасти познакомить современников с его, так сказать, доисторическим периодом жизни.
Белоголовый ИЛ. Воспоминания и другие статьи. М., 1897. С. 186—202.
1 Нассау — германское герцогство, существовавшее до 1866 г. Затем вошло в состав прусской провинции Гессен-Нассау.
2 Пушкина Наталья Александровна (1836—?) — по первому браку Дубельт, по второму — графиня Меренберг как супруга принца Нассауского Николая.
3 Бисмарк Отто фон Шенхаузен (1815—1898) — князь, первый рейхсканцлер Германской империи в 1871 —1890 гг. На прусско-милитаристской основе осуществил объединение Германии.
4 Гамбетта Леон (1838—1882) — премьер-министр и министр иностранных дел Франции в 1881 —1882 гг. Лидер левых буржуазных республиканцев, член «Правительства национальной обороны» (сентябрь 1870 г. — февраль 1871 г.). В 1870 г. выступал против клерикалов и монархистов.
5 Флоке Шарль-Тома (1828 —1896) — французский политический деятель. С 1871 г. — депутат-радикал. В 1885—1888-м и 1889—1893 гг. — президент палаты депутатов. В 1888 —1889 гг. занимал пост министра-президента.
6 Ковалевский Евграф Петрович (1790—1886) — государственный деятель. В 1856 г. попечитель Московского учебного округа; в 1856—1861 гг. — министр народного просвещения, проявил заботу о народных училищах. В дальнейшем — член Государственного совета.
№ 83
«ДЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ У НЕГО НЕ ХВАТАЛО ЗНАНИЯ РОССИИ»
Находясь в апогее своей власти и влияния, Лорис-Меликов очень дорожил советами сенатора Михаила Евграфовича Ковалевского1, первоприсутствующего в уголовном кассационном департаменте Сената, и часто виделся с профессором А.Д. Градовским, с которым меня связывали старая дружба и единство взглядов на многие вопросы. Глубокий и многосторонний ученый, последней исходною точкою и целью всех своих научных трудов считал личность в ее правовых условиях, ту личность, о которой так часто забывает современное государство, опираясь лишь на свои права и подавляя отдельного человека, которому предоставляется лишь исполнение обязанностей. Такое умаление личности, одинаково свойственное, хотя и по разным основаниям, и абсолютизму, и социал-демократическому строю, не раз отмечалось Градовским. Вот почему не образ правления, а задачи и способы управления преимущественно привлекали к себе его внимание. Он настаивал на необходимости политического воспитания личности и, следовательно, целого общества. Отсюда его горячее отношение к внутреннему смыслу реформ Александра II. Видя в Лорис-Меликове человека, желавшего на практике осуществлять его идеалы, Градов-ский относился к нему с величайшим сочувствием и, заходя ко мне или встречаясь со мною, рассказывал о нем с восторгом, передавая мне содержание своих с ним бесед. При этом не раз и настойчиво повторял он мне, что Аорис расспрашивает его обо мне и нередко упоминает мое имя в своих беседах. Однажды, после такого рассказа, Градовский на мой вопрос: «К чему ты мне об этом постоянно говоришь?» — воскликнул: «Боже мой! Да неужели ты не понимаешь, что ему, очевидно, хочется ближе с тобою познакомиться и что тебе следовало бы пойти к нему?» Я объяснил моему увлекавшемуся другу, что последнее сделать невозможно: Лорис-Меликов, как его называют, — «полномочный диктатор», а я — судья, деятельность которого постоянно подвергается суровой и односторонней служебной критике и упорным нападкам со стороны влиятельного московского публициста. Все это, а также и достоинство носимого мною звания делают немыслимым личный почин с моей стороны в нашем знакомстве. Мой приход к Аорису может быть истолкован как желание достигнуть, путем личного знакомства со «всемогущим», по общим отзывам, министром, повышения или других «великих и богатых» милостей. Но судья, подобно жене Цезаря2, — Ье с1о к раз ё!те зоирдоппе*.