Страница 175 из 208
— Ну, нет, пока жив теперешний государь, о возврате Лорис-Меликова не может быть и речи.
Когда я заявился к Лорис-Меликову, оказалось, что он уже поджидал меня; кажется, был предупрежден письмом Лихачева. Принял он меня очень просто.
Разговор сначала вращался на второстепенных петербургских новостях, а потом перешел на Амур, на отношения к Китаю, с которым незадолго перед тем было установлено соглашение насчет Кульджи.
Лорис-Меликов и тогда рке не производил впечатления не только крепкого человека, но и здорового, — поминутно кашлял. Да он и сам жаловался на свое здоровье. При прощаньи он спросил меня, долго ли я остаюсь в Ницце, и, получив в ответ, что может быть, две-три недели, выразил надежду, что еще раз загляну к нему.
— В такие-то часы я всегда бываю дома, да и вообще выезжаю, чтобы прокатиться да изредка отдать кому-нибудь визит.
Но прежде, чем я собрался вторично побывать у него, он заехал ко мне, но не застал меня.
В этот приезд я был у Лорис-Меликова раза три (видался также с ним в конце 1883 г. и тоже в Ницце). Сначала он был весьма сдержан в своих отзывах и сообщениях: тогда он, по-видимому, еще не считал, что его песенка навсегда спета. Впрочем, раз, как бы мельком, заметил:
— Удивительный народ эти эмигранты, ведь у них в «Черном переделе» (или, может быть, в «Набате» —- не помню) работает, да еще видную роль играет агент департамента полиции, — и назвал его фамилию, к сожалению, не удержавшуюся в моей памяти.
В моих тогдашних разговорах с Лорис-Меликовым для теперешнего времени почти нет ничего нового, и они имеют лишь некоторое значение для характеристики бывшего диктатора в положении человека «не у дел».
— Я знаю, меня обвиняют в том, что я хотел установить в России визириат. Какой вздор! все дело сводилось к тому, что проектировались регулярные заседания совета министров; но при этом даже и речи не было о постоянном председателе. Должны были собираться по очереди у того или другого; у кого происходило заседание, тот и председательствовал. Далее, предполагалось дела, до того времени восходившие на высочайшее утверждение, разделить на две категории: одни по-прежнему должны были докладываться государю, но предварительно заслушивались в совете министров и только им одобренные представлялись для доклада государю; другие, второстепенные, окончательно решались в совете министров. Ведь трудно себе представить, какие пустяки иногда требуют высочайшего утверждения, например, назначение губернской акушерки. Когда в одном из заседаний совета министров, уже после 1 марта, под председательством самого государя, ему было объяснено это дело, он сказал: «Да это гора свалится с моих плеч», был очень доволен и обнял меня.
— То же насчет конституции, — продолжал Лорис-Меликов, — ничего подобного! Вот что проектировалось. Обыкновенно в декабре бывает сессия губернских земских собраний; так вот в январе депутаты от этих собраний и должны были съезжаться в Петербург для рассмотрения тех проектов, которые правительство считало нркным передать на их предварительное заключение. Эта комиссия имела лишь совещательное значение; ее работы вместе с правительственными проектами должны были поступать в Государственный Совет. Государь (Александр II) говорил мне, что это найдут недостаточным, а я отвечал: «Поверьте, государь, по крайней мере, на три года этого хватит». Будет сделан опыт, который и покажет, насколько есть надобность в дальнейших реформах, насколько в России есть достаточно политически развитой класс.
— С моей точки зрения, — говорил не раз Лорис-Меликов, — для данного момента несравненно большее значение имели другие мероприятия: надо было реформы 60-х годов не только очистить от позднейших урезков и наслоений циркулярного законодательства, но и дать началам, положенным в основу этих реформ, дальнейшее развитие. Только планомерная работа в этом направлении могла создать настоящую почву для более фундаментальной реформы.
В моей памяти отчетливо сохранилась лишь сущность разговоров, детали, которые проводил Лорис-Меликов в подтверждение своих взглядов, конечно, улетучились, да в них и нет особенной важности. Не лишним, однако, нахожу указать на его отношение к польскому вопросу. Тогда лишь этот вопрос, да отчасти остзейские бароны, тревожили покой наших патриотов.
Вероятно, до переселения в Петербург Лорис-Меликов никогда и не задумывался над польским вопросом. Здесь он в числе членов совета мин. вн. дел нашел Александра Ивановича Деспота-Зеновича6, убежденного поляка, но выросшего в Москве, в русской семье Тучковых. По своему широкому образованию и высоким нравственным качествам своей безупречной административной деятельности, — он был кяхтинским градоначальником и потом тобольским губернатором. Деспот-Зенович пользовался всеобщим уважением, даже в кругах строго консервативных. Лорис-Меликов сблизился с Деспотом-Зеновичем и нередко обращался к нему за содействием по разным делам, например, хотя бы по вопросу о поднятии Архангельского края. Весьма вероятно, что влияние Деспота-Зеновича сказалось и на взглядах Ло-рис-Меликова на польский вопрос.
— Я говорил государю, что нельзя оставлять поляков под постоянным режимом исключительных законов, нельзя вести бесконечную борьбу против их национальности и веры; что и на поляков следует распространить блага общественных реформ. И государю угодно было одобрить мои взгляды.
Как первый шаг в этом направлении было решено установить более нормальные отношения с римской курией, прерванные после событий 1863 г. (конкордат, заключенный 22 июля 1847 г., был отменен 25 ноября 1866 г.)* С Деспотом-Зеновичем Аорис-Меликов до конца сохранил лучшие отношения.
Хотя во время моих ниццских бесед с Лорис-Меликовым влияние Победоносцева еще далеко не достигло того апогея, как впоследствии, но в знаменательном заседании совета министров, предшествовавшем манифесту 29 апреля, он был главным противником Лорис-Мелико-ва; ему же, не без основания, приписывали и самую редакцию манифеста. Понятно, что Лорис-Меликов не мог без раздражения говорить о Победоносцеве.
— На свою голову уговорил государя назначить Победоносцева обер-прокурором; государь не любил его, считал ханжой и обскурантом. Победоносцев, конечно, человек большого знания, владеет даром слова, выдержанной логикой, и вы легко поймете, какое он может иметь влияние.
Когда Д.А. Толстой подал в отставку (увольнение состоялось не сразу — 24 апреля 1880 г.), к Аорис-Меликову приехал наследник и просил его представить на пост обер-прокурора Победоносцева. Аорис-Меликов исполнил желание наследника, причем при докладе пояснил, что инициатива этого представления принадлежит наследнику. Александр II, ничего не сказав, взял доклад. Прошло некоторое время, опять же по желанию наследника Лорис-Меликов напомнил государю о своем докладе. И вот что получил в ответ:
— В доказательство того, что я не забыл о твоем докладе, вот он, подписанный мною; делай с ним что хочешь, но запомни, что в лице Победоносцева ты имеешь своего злейшего врага.
Я знал, что все начальное образование Лорис-Меликова не шло дальше школы гвардейских подпрапорщиков (нынешнее Николаевское кав. училище). Из бесед с ним вынес, однако, впечатление, что от природы он обладал большим умом, способностью быстро усваивать новые для него идеи и находить для них соответствующие слова для выражения. О чем бы ни шла речь, — можно было соглашаться с ним или нет, — это другое дело; но он ни разу не проговорился так, чтобы выдать свою лишь весьма недавнюю осведомленность в данном вопросе. Напротив, как это почти всегда бывает у людей, прошедших практическую школу, мысль его высказывалась отчеканенно, так и казалось, что она прямо вынесена из опыта жизни. Говорил Лорис-Меликов свободно, без потуг, но в то же время не замечалось и той болтливости, которая так нередка у людей, кое-что схвативших на лету.
Узнав, что я дважды был на Кавказе, причем всякий раз прожил по нескольку месяцев, что в числе моих друзей был В.Г. Гогоберидзе7, пользовавшийся всеобщим уважением, Лорис-Меликов охотно пускался в рассказы о Кавказе, особенно о горцах, о том, как, собственно, легко ими управлять, если только бережно относиться к их народным обычаям. А я в таких случаях старался втянуть его в разговор насчет войны 77 года. На мой осторожно поставленный вопрос, в достаточной ли степени он пользовался самостоятельностью, Мих. Тар. только махнул рукой да прибавил: мало ли что было. Но тут же разразился резкой филиппикой по адресу тогда еще здравствовавшей великой княгини Ольги Федоровны.