Страница 46 из 251
Гусары Бланкенштайна ответили на эту приветственную речь своего полковника громким одобрительным «Ура!», но драгуны Розенберга и уланы эрцгерцога Карла сохраняли неодобрительное молчание. Что касается меня, то, хотя я и очень слабо знал немецкий, чтобы полностью понять речь полковника, те слова, которые я все-таки понял, а также общий тон оратора и позиция, в которой он находился, позволили мне догадаться, о чем же шла речь. И признаюсь, был очень удручен тем, что, хотя и не подозревая о том, и я сам послужил инструментом этому чертову венгру.
Жуткий шум, поднявшийся в толпе, окружавшей меня, дал мне почувствовать и понять все неудобства, которые возникают, когда армия состоит из самых различных народов и представляет собой некий неоднородный конгломерат. Именно такой и была австрийская армия. Все гусары венгерского полка Бланкенштайна одобряли, конечно, то, что предложил их соплеменник. Но драгуны были немцами, а уланы — поляками. Венгр, таким образом, не имел никакого морального влияния на эти два полка, которые в этот тяжелый момент слушали только своих собственных офицеров. Те же заявили, что считают себя связанными актом капитуляции, которую подписал маршал Елачич, и они не хотят своим уходом усложнить положение фельдмаршала и тех своих товарищей, которые уже находятся в плену у французов. Действительно, ведь последние имели полное право отправить их во Францию, если бы часть австрийских войск нарушила заключенный договор. На это гусарский полковник ответил, что если командующий армией, теряя голову, уклоняется от своего долга и сдает войска врагу, то подчиненные не должны советоваться с кем-либо другим, кроме чувства собственного достоинства и привязанности к своей стране. Тогда полковник, размахивая саблей в одной руке и схватив другой рукой штандарт своего полка, воскликнул: «Ну что ж, драгуны! Давайте отдадим французам ваши поруганные штандарты и оружие, которое наш император вам дал, чтобы защищать его. Что касается нас, храбрых гусар, мы присоединимся к нашему августейшему правителю, которому мы еще сможем с честью показать наше незапятнанное знамя и сабли наших храбрых солдат». Затем, приблизившись ко мне и бросив презрительный взгляд в сторону улан м драгун, он добавил: «Я уверен, что, если бы этот молодой француз находился в нашем положении и вынужден был бы принять ту или другую сторону, он встал бы на сторону более храбрых. Французы любят славу так же, как и свою страну, и знают, что такое честь». Сказав это, старый венгерский командир пришпорил лошадь и, пустив свой полк галопом, вскоре исчез вдали.
Правда была в каждом из двух суждений, которые я только что услышал, но философия полковника гусар мне казалась более правильной, потому что она больше соответствовала интересам его страны. Внутренне я одобрял его поведение, но я не мог посоветовать драгунам и уланам следовать его примеру. Это значило бы, что я вышел из той роли, в которой находился, и изменил своему долгу. В этой дискуссии я сохранял строгий нейтралитет, и, как только гусары ускакали, я предложил обоим полковникам других полков следовать за мной, и мы отправились по дороге на Линдау. Вскоре на берегу озера мы обнаружили обоих маршалов, французскую армию и два австрийских пехотных полка, которые не последовали за принцем Роаном. Узнав от меня, что гусары Блан-кенштайна отказались признать капитуляцию и направились в Моравию, оба маршала пришли в чувство полного негодования. Негодование Ожеро было связано, главным образом, с тем, что он боялся, как бы гусары не внесли сумятицу в тылы французской армии, поскольку дорога, по которой они должны были двигаться, пересекала местность, где находился император и было оставлено много раненых и целые парки артиллерии. Но полковник гусарского полка Бланкенштайна не посчитал возможным отметить свое присутствие даже простым приветственным жестом, настолько он спешил удалиться из страны, где властвовали французские войска. Поэтому он старался избегать все наши посты, все время выбирать проселочные дороги, днем скрываться в лесу и быстро двигаться по ночам. Таким образом без особых осложнений он достиг границы Моравии, где и соединился с корпусом австрийской армии.
Что касается войск, оставшихся с фельдмаршалом Елачичем, то после сдачи ими своего оружия, знамен, штандартов и лошадей они на один год стали пленниками честного слова и направились в мрачном молчании внутрь Германии, с тем чтобы в весьма печальном состоянии достигнуть Богемии. Я вспоминал, глядя, как они уходили, благородную речь старого венгерского полковника, и мне казалось, что на многих лицах улан и драгун я видел выражение сожаления о том, что они не последовали призыву старого вояки. Казалось, что они стонали, сравнивая славный выбор венгерских гусар Бланкенштайна с их собственным унизительным положением. Среди трофеев, которые корпус Елачича был вынужден нам отдать, находилось 17 знамен и 2 штандарта, и маршал Ожеро спешил, согласно тогдашнему обычаю, отослать их императору со своими адъютантами. Для выполнения этой миссии он назначил начальника эскадрона Масси и меня. Мы отправились в Вену через Кем-птен, Мюнхен, Браунау, Линц и Санкт-Пёльтен. За несколько лье до прибытия в этот последний город мы, проезжая по берегу Дуная, полюбовались великолепным аббатством Мёльк, одним из самых богатых в мире. В этом месте четыре года спустя я подвергался страшной опасности и заслужил похвалу императора за свершение у него на глазах одного из самых блестящих военных подвигов моей карьеры. И вы увидите это, когда я буду рассказывать вам о кампании 1809 года. Однако не будем предвосхищать события.
Глава XXIV
Поход на Вену. — Битва при Дюрренштайне. — Маршалы Ланн и Мюрат захватывают мосты через Дунай без единого выстрела
Вы видели, что с мая по сентябрь 1805 года семь корпусов, составляющих Великую армию, совершали переход с берегов океана на берега Дуная, они заняли уже Баден и Вюртемберг, когда 1 октября император Наполеон собственной персоной проехал через Страсбург. Часть многочисленной армии, которую послали русские на помощь Австрии, прибывала в этот момент в Моравию. Венский кабинет должен был из осторожности подождать прибытия этого могучего подкрепления, которое соединилось бы с австрийскими войсками. Но, увлеченный страстью, которая никогда не была ему свойственна и которую раздул в нем фельдмаршал Макк, бросил восемьдесят тысяч солдат против Баварии, о захвате которой Австрия мечтала уже многие века. Только политика Франции без конца защищала эту территорию от нашествия австрийцев. Курфюрст Баварский, вынужденный покинуть свои земли, удалился со своей семьей и войсками в Вюрцбург, откуда он умолял Наполеона о помощи. Наполеон заключил с ним союз, так же как с правителями Бадена и Вюртемберга. Австрийская армия под командованием фельдмаршала Макка заняла Ульм, когда Наполеон, перейдя Дунай в Донауверте, захватил Аугсбург и Мюнхен. Таким образом, французская армия, оказавшаяся в тылу у Макка, разорвала все связи между австрийцами и русской армией, о которой было известно, что ее передовые колонны уже прибывали в Вену и форсированным маршем двигались дальше. Фельдмаршал Макк слишком поздно признал совершенную им ошибку, позволив окружить себя французским войскам. Он постарался выйти оттуда, но, последовательно разбитый в нескольких битвах при Вертингене, Вюрцбурге и при Эльхингене, Макк, все более и более зажимаемый в кольцо, был вынужден полностью запереться в Ульме со своей армией, лишившись корпуса эрцгерцога Фердинанда и Ела-чича, которым удалось вырваться: первому — в Богемию и второму — к Констанцскому озеру.
Ульм был окружен императором. Это место, хотя и не очень укрепленное, могло тем не менее долго сопротивляться благодаря своему удачному положению, а также многочисленному гарнизону. Таким образом, австрийцы вполне могли бы дождаться прихода русских войск, следующих им на помощь. Но фельдмаршал Макк, переходя от экзальтиро-