Страница 22 из 251
К ужасам голода и тифа добавлялся кошмар беспощадных и непре-кращающихся боев. Французы сражались весь день на суше против австрийцев, а как только наступала ночь, которая прекращала сухопутные атаки, английский, турецкий и неаполитанский флоты приближались к берегу и начинали беспощадную стрельбу по французским войскам, причиняя им ужасающие потери. Таким образом, у нас не было ни минугы передышки.
Гром пушек, крики раненых, стоны умирающих доносились до слуха моего отца и приводили его в крайнее волнение. Он сокрушался, что не может встать во главе своей дивизии. Подавленное моральное состояние ухудшало физическое. Болезнь день ото дня становилась все серьезнее. Он заметно слабел. Ни Колиндо, ни я не оставляли его ни на минуту.
Однажды ночью, когда я, сидя на коленях возле кровати, промывал его рану, он обратился ко мне в полном сознании и, ощущая приближение конца, положив руку мне на голову, погладил меня по волосам. «Бедное дитя, — сказал он, — что с тобой будет, одним, без поддержки, среди ужасов этой осады?» Он еще пробормотал несколько слов, среди которых я разобрал только имя матери, затем его рука упала и он закрыл глаза.
Хотя я был еще очень молод и на военной службе был недавно, я тем не менее повидал уже много смертей на поле брани и много мертвых на улицах Генуи, но они умирали средь белого дня, в своей одежде, что производило совсем другое впечатление, нежели человек, умерший в своей кровати. Свидетелем такой печальной картины я был впервые. Мне казалось, что отец просто уснул. Колиндо догадался об очевидном, но у него не хватало смелости назвать вещи своими именами, и только спустя несколько часов, когда приехал г-н Лашез и я увидел, как он натянул простыню на лицо отца со словами: «Это ужасная потеря для семьи и для друзей!», меня покинули спасительные иллюзии. Только в этот момент я понял размеры моего несчастья. Мое отчаяние было столь велико, что оно тронуло даже Массену, сердце которого нелегко было разжалобить, особенно в тех обстоятельствах, когда он нуждался в исключительной твердости характера. Критическое положение заставило его принять ужасное для меня решение. Но если бы я сам был командиром гарнизона осажденного города, мне трудно было бы поступить иначе.
Чтобы избежать всего, что могло ослабить моральный дух войск, генерал Массена запретил торжественные похороны. Он знал, что моей целью было, конечно, сопровождать его до могилы, и очень боялся, что войска, умиленные видом рыдающего молодого офицера, только что вышедшего из детства, идущего за гробом своего отца, дивизионного генерала, предадутся излишней чувствительности и унынию. На следующий день, рано утром, Массена пришел в комнату, где покоился отец, и, взяв меня за руку, вывел в самые отдаленные покои дворца, в то время как, согласно его приказу, двенадцать гренадеров, сопровождаемые одним офицером и полковником Сакле, молча подняли гроб и понесли его к временной могиле, вырытой в стороне от береговых укреплений. Только после того, как вся церемония была окончена, Массена объяснил мне мотивы своего решения. Нет, я не мог, конечно, выразить своего отчаяния, в которое я впал, услышав его слова. Но в этот момент мне показалось, что я второй раз потерял отца, которого теперь у меня украли. Все упреки были бесполезны. Мне оставалось только пойти и помолиться на свежей могиле. Я, естественно, не знал, где она находится, но мой друг Колиндо издали следил за печальной процессией, и он меня туда проводил. Этот добрый молодой человек в тяжелых обстоятельствах проявил трогательную симпатию в отношении меня, в то время как каждый занимался только своими собственными делами.
Почти все офицеры штаба отца были либо убиты, либо умерли от тифа. Из 11 человек, которые были с ним в начале кампании, оставались в живых только двое: коммандан Р*** и я. Но Р*** был занят своей службой и не оказывал никакой поддержки сыну своего бывшего генерала. Он продолжал жить один в городе. Г-н Лашез меня также оставил. Только добрый полковник Сакле проявил ко мне определенный интерес, но главнокомандующий поручил ему командование бригадой, и он все время должен был проводить на городских стенах. Таким образом, я оставался совершенно один в огромном дворце Центуриона с Колиндо, Бастидом и старым швейцаром.
Не прошло и недели с момента смерти отца, как главнокомандующий Массена, которому были нужны в большом количестве офицеры свиты, поскольку каждый день их во множестве убивало или ранило, приказал мне идти к нему адъютантом, так же как г-ну Р*** и всем другим офицерам из штабов убитых генералов. Целый день я сопровождал главнокомандующего во время сражений. Когда же меня больше не задерживали в штабе дела, я возвращался ночью к Колиндо, мы вместе шли среди заполнявших улицы тел умирающих и трупов мужчин, женщин и детей к могиле отца, чтобы помолиться над ней. Голод распространялся с ужасающей быстротой. По приказу главнокомандующего каждому офицеру оставлялась только одна лошадь, все остальные животные должны были быть отправлены на бойню. После отца осталось несколько лошадей, и мне было чрезвычайно тяжело узнать, что этих несчастных животных должны были убить тоже. Я спас им жизнь, предложив офицерам штаба обменять их на своих старых лошадей, которые и были отосланы на бойню. Позднее потеря этих лошадей была оплачена государством по представлении приказа о поставках, и я сохранил эти приказы как удивительный памятник того времени. На нем стоит подпись генерала Удино и главнокомандующего Массены.
Тяжелая утрата, которую мне пришлось понести, положение, в котором я оказался, вид кошмарных сцен, при которых приходилось мне присутствовать каждый день, заставили меня значительно быстрее возмужать, нежели многие годы прежнего безоблачного существования. Я понял, что нищета, голод и лишения осады сделали бессердечными эгоистами всех тех, кто еще несколько месяцев назад расточал любезности перед моим отцом. Я должен был найти достаточно сил, не только чтобы выжить самому, но также чтобы служить поддержкой Колиндо и Ба-стиду. Самым важным было изыскать способ, как их накормить, поскольку они не получали продовольствия от армии. Будучи офицером, я имел право на две порции лошадиного мяса, две порции хлеба. Но все это, взятое вместе, составляло не более фунта плохой пищи, а нас было трое. Теперь нам редко удавалось поймать голубей, число которых быстро сокращалось. В качестве адъютанта главнокомандующего я имел место за его столом, где один раз в день подавали небольшие порции хлеба, жареной конины и гороха. Но я был настолько обижен тем, что генерал Массена меня лишил печального утешения проводить гроб моего отца, что никак не мог решиться пойти и занять свое место за его столом, хотя все мои товарищи советовали мне это сделать. Однако желание помочь двум своим несчастным товарищам заставило меня смириться и пойти обедать за стол командующего. С этого момента Колиндо и Бастид каждый имели по четверти фунта хлеба и столько же лошадиного мяса. Однако мне все равно недоставало пищи, поскольку за столом главнокомандующего порции были очень маленькими, а служба была тяжелая. Я чувствовал, как силы постепенно оставляют меня. Мне случалось, например, даже ложиться на землю на несколько минут, чтобы не потерять сознание.
Провидение еще раз пришло нам на помощь. Бастид родился в Кан-тале21, и прошедшей зимой он встретил еще одного овернца, своего старого знакомого, который занимался небольшой торговлей в Генуе. Он отправился повидать его и, войдя в дом, был потрясен запахом, который царил в бакалейной лавке. Он поделился своим впечатлением со своим другом и добавил: «У тебя что, есть продукты?» Тот подтвердил, но попросил его об этом молчать, поскольку, как только у частных лиц находили какие бы то ни было припасы, их тотчас же реквизировали на склады армии. Бастид сразу же пообещал ему, что у него купят часть продуктов и заплатят тут же, сохраняя при этом полную тайну. После чего он отправился рассказать мне о своем открытии. Отец оставил несколько тысяч франков. Я сразу же согласился на сделку и попросил принести мне побольше трески, сыра, фиников, сахара и шоколада. Все это было страшно дорого. Овернец забрал у меня почти все мои деньги, но я чувствовал себя слишком счастливым, чтобы думать об этом, потому что каждый день в штабе я слышал, что осада должна продолжаться еще довольно долгое время. А голод в ее продолжении мог только усиливаться, что, к несчастью, и происходило с нами. Что удваивало мое счастье, так это то, что, обладая этими продуктами, я мог спасти жизнь моему другу Колиндо, который без этого буквально умер бы от голода, поскольку не знал в армии никого, кроме меня и полковника Сакле, которого вскоре постигло ужасное несчастье, и вот при каких обстоятельствах.