Страница 212 из 251
Предательство Жомини, начальника штаба маршала Нея, предоставило в руки союзникам приказы, продиктованные Наполеоном и касающиеся передвижения наших войск. Это было для Наполеона одним из самых ужасных ударов, потому что многие из его армейских корпусов подверглись атакам во время их движения к местам соединения с другими корпусами. Им в ряде случаев пришлось уступить врагу очень важные позиции, поскольку не хватило времени для того, чтобы приготовиться к их защите.
В планах императора было идти в Богемию, однако он везде обнаруживал уже предупрежденного неприятеля, державшегося в направлении Богемии настороже. Поэтому Наполеон решил идти на прусскую армию, стоявшую в Силезии, и возобновить там наступление французских корпусов, которым только что пришлось отступить перед Блюхером. В результате 20 августа Наполеон отправился в Лёвенберг, где атаковал значительные силы союзников. Здесь были войска пруссаков, русских и австрийцев. 21, 22 и 23 августа в окрестностях Гольдберга, Градицберга и Бунцлау произошли сражения. Неприятель потерял 7 тысяч человек убитыми и взятыми в плен и отступил за реку Кацбах.
Во время одного из многочисленных столкновений, происходивших в течение этих трех дней, бригада Ватье, преследовавшая противника, была вдруг остановлена широким и бурным ручьем, притоком Бобера. Через него можно было переправиться лишь по двум деревянным мостам, расположенным на расстоянии 1/8 лье один от другого. Оба эти моста русская артиллерия обстреливала градом ядер. 24-й конно-егерский полк, который перешел под командование храброго полковника Шнейта, получил приказ атаковать левый мост и бросился туда со своей обычной решимостью. Но совершенно иначе вел себя 11-й полк голландских гусар. Он был только недавно включен в состав бригады, и пе-
Мемуары генерала барона де Марбо
ред ним стояла задача занять правый мост. Напрасно командир этого полка полковник Льежар, очень хороший, смелый офицер, единственный француз в этом полку, призывал своих кавалеристов последовать за ним. Ни один из них не шевельнулся, настолько силен был страх, владевший ими. Но поскольку мой полк, расположенный в данный момент во второй линии, получал почти столько же артиллерийских ядер, что и 11-й гусарский полк, я бросился к голландцам, чтобы помочь полковнику заставить гусар атаковать вражескую артиллерию. Это был единственный способ заставить ее прекратить огонь. Но, видя бесполезность моих усилий и предвидя также, что трусость голландцев приведет к большим потерям в моем полку, я приказал полку пройти перед голландцами и готов был начать атаку, как вдруг увидел, что левый мост провалился под первым взводом 24-го полка, многие люди и лошади утонули. Отступая, русские приготовили такой ход событий. Они очень умело подпилили основные балки, которые должны были держать на себе настил моста. Это было сделано столь тщательно, что ничего нельзя было заметить, если вы не были предупреждены.
Видя столь ужасное происшествие, я испугался, как бы противник не расставил похожую ловушку и на том мосту, куда я направлял голову моей колонны. На короткое время я остановил движение полка, чтобы послать разведку для осмотра моста. Это было очень трудным делом, поскольку на этот мост враг не только нацеливал свою артиллерию, но на него также летели пули одного из вражеских батальонов. Поэтому я попросил, чтобы кто-либо из людей добровольно отправился на это трудное дело. Я был уверен, что найду такого человека. В этот момент аджю-дан Буавен, которого я некоторое время назад разжаловал за то, что он по недосмотру дал убежать приговоренному к смерти егерю, спешился и подошел ко мне, говоря, что «было бы несправедливо, если бы кто-то из его товарищей был убит, отправившись в разведку на переправу, и что он просит меня позволить ему выполнить это поручение, чтобы искупить свою вину». Мне понравился этот благородный порыв, и я ответил: «Идите, г-н Буавен, и вы вновь обретете ваши эполеты, когда окажетесь на другой стороне моста...»
Буавен спокойно пробрался среди ядер и пуль к мосту, разглядел как следует его настил, спустился с моста и вернулся ко мне, сообщив о том, что можно быть уверенным: мост прочен, полк может переправляться. Я вернул ему его чин. Он сел на лошадь и, заняв свое место во главе эскадрона, который должен был пройти по мосту, первым переправился через ручей и бросился на русских, не ожидавших нашей атаки и потому быстро отступивших. В следующем месяце император устроил смотр нашего полка и многих повысил в званиях. Я при этом представил г-на Буавена к чину младшего лейтенанта.
Наш новый генерал г-н Ватье сумел в различных сражениях завоевать уважение и любовь своих солдат. Что до генерала Экзельманса, командира дивизии, мы знали о нем лишь то, что было достоянием армейской молвы. Мы слышали, что он блестящий командир, но та же самая
армейская молва сообщала, что он не всегда последователен в своем командовании. Доказательство этого мы получили при следующих обстоятельствах, которые оказались связанными с возобновлением военных действий.
В тот момент, когда дивизия отступала, а мой полк должен был прикрывать ее, генерат Экзельманс под тем предлогом, что хотел устроить ловушку прусскому авангарду, приказал мне предоставить в его распоряжение мою лучшую роту и 25 моих самых метких солдат. Командование ими он доверил начальник)' эскадрона Лакуру. Затем он разместил этих людей, в количестве 150, посреди равнины, окруженной лесом, и запретил им двигаться без его приказа, а сам удалился и полностью забыл о них. Появился неприятель и, видя оставленное таким образом посреди равнины подразделение, остановился, опасаясь, что эта часть стоит там для того, чтобы завлечь врага в ловушку. Чтобы убедиться в этом, противник направил нескольких человек в лес направо и налево. Не слыша ни единого выстрела, в лес с обеих сторон входило все больше и больше неприятельских солдат, так что в конце концов они полностью окружили наших кавалеристов. Напрасно несколько офицеров замечали своему командиру Лакуру, что этот обходной маневр со стороны неприятеля имеет целью полностью отрезать для Лакура путь к отступлению. Ла-кур, очень смелый военный, был совершенно лишен инициативы и буквально последовал приказу, полученному от Экзельманса, не думая о том, что генерал Экзельманс забыл о них и что лучше всего было бы послать кого-то предупредить генерала или, по крайней мере, отправить разведку. Ему приказали оставаться здесь, он здесь и остался, хоть его люди и рисковали быть взятыми в плен или погибнуть.
В то время как эскадронный начальник Лакур выполнял полученный приказ скорее так, как это делает простой сержант, чем как должен был бы делать это старший офицер, дивизия уходила все дальше! Мы с генералом Ватье не видели возвращения отряда Лакура. Мы не знали также, где найти Экзельманса, ускакавшего галопом через поля, поэтому мы были полны самых мрачных предчувствий. Тогда я попросил у генерала Ватье разрешения вернуться к начальнику эскадрона Лакуру и получил согласие генерала. Я поскакал галопом вместе с одним из моих эскадронов и прибыл на место, где стал свидетелем жуткого зрелища, особенно ужасного для командира, дорожащего жизнями своих солдат!
Враг обошел наш отряд с флангов и даже сзади и с фронта атаковал его большими силами, так что наши 150 человек были окружены 700— 800 прусскими уланами, а у наших кавалеристов, в довершение всех несчастий, для отступления был только плохонький дощатый мостик, перекинутый через ручей, вытекавший с соседней мельницы и имевший крутые берега! По этому узкому переходу наши кавалеристы могли переправляться только по одному, так что на мостике получилась свалка и моя элитная рота потеряла многих своих кавалеристов. В этот момент несколько кавалеристов заметили обширный двор и подумали, что он имел выход на ручей. В надежде найти мост в этом месте они кинулись во двор, и весь отряд последовал за ними. На самом деле ручей тек вдоль этого двора, но в этом месте находился мельничий водозабор, и берега его были облицованы большими скользкими плитами. Это делало доступ к ручью очень трудным для лошадей и давало громадное преимущество противнику. Чтобы взять в плен всех французов, вошедших в этот широкий двор, враг закрыл ворота во двор.