Страница 148 из 249
Тезис о моцартовской страсти к сочинению как первичном жизненном импульсе его натуры — излюбленный мотив многих исследований. Из характеристик, данных Абертом, рождается вполне цельный психологический портрет Моцарта-композитора, чья истинная жизнь разворачивалась в сферах, чрезвычайно удаленных от обыденного существования, чья творческая фантазия работала без остановки, не зависела ни от внешних побуждений, ни от житейских помех, и проявлялась стихийно:
> В его творчестве нет ничего от произвольных, обусловленных извне побуждений, а лишь самое первичное жизненное проявление. Его музыкальное вдохновение — не сгусток каких-то находящихся за пределами искусства переживаний, а само переживание1’.
Во многом сказанное подтверждается воспоминаниями современников. Моцарт действительно был натурой страстной. Хорошо известно, что еще в детстве он почти с маниакальной увлеченностью отдавался заинтересовавшему его делу — будь то игра на клавире или занятия арифметикой. Позднее Леопольд по-бюргерски осмотрительно предостерегал сына от чрезмерного увлечения новыми знакомыми. В письмах времени парижского путешествия он раз за разом возвращал Вольфганга на землю, критикуя его утопические идеи. Свояченица Моцарта, младшая сестра Констанцы Софи Хайбель вспоминала, что он мог выглядеть веселым или печальным, но при этом казалось, что его мысли заняты чем-то другим3. Сосредоточенность на том, что в данный момент, сию минуту занимало все его мысли, в принципе была свойственна Моцарту. Вопрос в том, как интерпретировать эту увлеченность, и связывать ли ее исключительно с процессом творчества — замыслом произведения и его реализацией. Если принять точку зрения Аберта, то в Моцарте узнаются черты, скорее, не музыканта XVIII века, а романтического художника, чье вдохновение целиком зависит лишь от внутренних импульсов, замысел же произведения является следствием божественного откровения, а истинная жизнь протекает в сферах свободной фантазии, воспламененной его гением. Таков ли был Моцарт?
Единственное прямое и обширное высказывание о творческом процессе содержится в моцартовском письме к некоему барону, опубликованном Рохлицем в 1815 году в АЩетете тиыкаИзсНе 2ейип§. В нем неожиданно детально и весьма откровенно описано то, как работает его фантазия и что становится побудительным импульсом для создания произведений. Вот один из фрагментов:
> Если бы я был состоятельным господином, я бы сказал себе: «Моцарт, напиши-ка что-нибудь, но только то, что ты хочешь и что у тебя хорошо получается. Ты не получишь у меня ни крейцера, пока не закончишь. Однако хорошую рукопись я у тебя выкуплю». [...] Когда я по-настоящему
а Рохлиц. С. 111.
Ъ Аберт 11,1. С. 122.
с Мззеп С. N. уоп. Вю§гарЫе V/. А. Могат. 5. 627.
сч
оо
сЛ один и в хорошем настроении, например в карете во время путешествия или на прогулке после хорошего обеда — или ночью, когда я не могу уснуть, тут лучше всего, целыми потоками, приходят ко мне мысли. Откуда и как, этого я не знаю, да тут от меня ничего и не зависита.
Ученые, основываясь на анализе биографических фактов, подвергают сомнению подлинность этого письма, хотя и допускают, что кое-что в нем выглядит правдоподобноь. Что поразительно — в ряду скептиков самым ярым оказывается как раз Аберт. Он называет послание «глупой болтовней» и считает очевидной фальсификацией0. Почему, собственно, «глупой болтовней», не вполне ясно, так как пассажи из него, по своей сути, подтверждают многие идеи самого Аберта. Здесь и тяга к свободному творчеству, и музыкальные мысли, которые появляются неизвестно откуда, и постоянное погружение в процесс творчества — на прогулке, ночью, в карете. Почему же Аберт открещивается от письма? Только ли из-за сомнительного происхождения документа? Вряд ли. Очевидно, ученого насторожила совершенно несвойственная Моцарту детальность описания, тщательный анализ собственного творческого процесса. В письме сказано далее:
> Те [мысли], что мне нравятся, я запоминаю и даже напеваю их про се
бя... Если же я удержал мысль, то вслед за этим ко мне является то одно, то другое относительно того, на что пригоден этот кусочек, чтобы изготовить из него паштет согласно контрапункту, звучанию различных инструментов е1 сае1ега... Это распаляет душу, особенно если мне никто не мешает; кусок разрастается и разрастается, и я все распространяю его вширь и проясняю; эта штука поистине становится почти готовой в голове, если даже она и длинна, так что после этого я обнимаю ее в духе единым взором [...] и слышу ее в воображении вовсе не последовательно, как она будет потом исполняться, но как бы все сразу. И это настоящий пир. Все изобретение и изготовление совершается во мне только как в ясном сновидении, — однако слышание всего сразу все же самое наилучшее4.
О соотношении сочинения и нотной записи, о музыкальной памяти Моцарта речь пойдет ниже. Здесь обратим внимание на другое: фантазия композитора, согласно этому описанию, действует совершенно непроизвольно, спонтанно. Придумав «мысль», «кусочек», он лишь затем размышляет, куда бы его приспособить. Сказано иными словами, но все о том же: музыкальное произведение рождается из свободного полета фантазии, свободного излияния художественной воли, не обремененной никакими условиями — ни жанровыми, ни оркестрово-инструментальными.
а Впе/еОА IV. $. 529. Начиная со слов «Когда я по-настояшему один...» — пер. А. Михайлова. См.: Михайлов А. Вольфганг Амадей Моиарти Карл Филипп Мории // Михайлов А. Языки культуры. М., 1997. С. 748.
Ь В Примечаниях к Полному собранию писем Моцарта разъяснена вся длительная история публикаций, приводятся вероятные датировки этого письма: Вена, 1789 или Прага, 1790, но в целом авторство Моцарта все же считается сомнительным. И. В. Гёте и К. Ф. Цель-тер, напротив, считали его подлинным, принадлежащим Моцарту. См. Впе/еСА VI. 5. 674. с Аберт II, I. С. 118.
с1 Цит. по: Михайлов А. Вольфганг Амадей Моцарт и Карл Филипп Мориц. С. 748.
РЛ
оо
О.
О
н
5
го
О
С
2
О
О
Д
н
о
аэ
Р
Он
о
д
н
В какой степени принцип, сформулированный неизвестным автором «моцартовского» письма, подтверждается фактами моцартовской творческой биографии? Ответ на вопрос напрашивается сам собой. В XVIII веке замысел музыкального произведения был весьма жестко обусловлен жанром и практически всегда — той или иной конкретной целью: оказией или заказом. Композитор мыслил в русле жанра, подчиняя ему не только самые общие черты формы, но и стилистику своего опуса. И Моцарт не был в этом смысле исключением. Письмо же, в котором явный упор сделан на спонтанность творческого процесса, выражает представления более позднего, романтического времени. Оно модернизирует моцартовский творческий процесс, что можно считать еще одним доводом в пользу сомнений в его подлинности.
...В 7 часов я уже полностью одет. — Пишу до 9 часов [...]. Перед сном отправляюсь еще поработать и часто пишу до 1 ночи — А потом снова в 6 вставать". О том, что у Моцарта было излюбленное время для сочинения, мы знаем не только из его распорядка дня, приведенного в письмах к отцу и Наннерль, но и из воспоминаний сестры. Она рассказала, что Вольфганг с детства любил сочинять рано утром, до 9 часов, еще не встав с постели и не одевшись, а днем писал только в случае крайней необходимости, если поджимали сроки и нужно было закончить какую-то работу11. По-видимому, график ежедневных занятий композицией у него сохранился на всю жизнь. Несмотря на порывистость и пылкость натуры, в этом Моцарт педантичен и усерден, регулярная работа для него — норма.