Кто ответит?

- Это ты точно, старый павиан... - Матерый постоял на крыльце, глубоко вдыхая влажный воздух. И опять легонько укололо в груди, будто иголочкой кто ткнул. Вот незадача...

Он размашисто прыгнул вперед, побежал по тропинке в осиннике - густом, мокром. Ветхая прошлогодняя листва шуршала под ногами, вминаясь в осклизлый налет начинавшей оттаивать почвы.

С каждой секундой приходили бодрость и ощущение силы, однако иголочка в сердце, существуя как бы независимо, покалывала все настойчивей и чувствительней. Матерый остановился.

“Ну к черту, эту физкультуру, - подумал испуганно, утихомиривая дыхание. - Лучше прогуляюсь, а то в самом деле, как шандарахнет, так и останешься тут подыхать - здоровеньким, что обидно...”

Неторопливо побрел обратно к дому. Мысли крутились неотступно возле одного и того же: каким образом остановить дела? А может, не стоит останавливать, обойдется? Вряд ли... Да и Мишка Коржиков вчера сообщил: разрыли траншею... Значит, извлекли пулю из Левы... И почему не ножом он его?.. “Вальтер” ныне в болоте, но что толку? Леву опознают, в Ростове публику тряхнут, и выплывет, конечно, многое... То-сё, следствие, бумаги; запас по времени вроде бы есть... Чтоб и дачу продать, и деньги содрать с должников, наконец, остановить дела и уйти спокойно на дно. Программа максимум. Но опять-таки - дела! Много людей задействовано в них, да и управляют они многим и не захотят от жирных кусков отказываться. Теперь другое: придется все, как есть, изложить Хозяину. Это надо. Но страшно... морально страшно идти каяться - ан, придется. Во всем на пару они повязаны, вместе и выбираться, думать вместе. Конечно, хорошо бы наскоро обратить недвижимость в дензнаки и - к Маше под бок. А там - пусть жизнь сама себе жертвы избирает. Но тогда возьмут Хозяина тепленьким. А Хозяин ведает, где примерно искать канувшего в неизвестность гражданина Монина, да и обидится Хозяин, что не пришел к нему за советом, не предупредил... Запутался, запутался... Меч - точно - занесен, и пощады от меча не будет; на исключительную меру с лихвой наработано: убийства, оружие, а если до конца грехи прояснят, то и валюта, и рэкет, и хищения в особо крупных, и... весь кодекс практически!

Знать бы, кто ведет дело... Знать бы, что они знают - сыщики, прокуроры. А если бы еще и договориться с ними... Нет. Свой народ есть в органах, но всех концов он не обрубит. А засветиться на покрытии организованной преступности...

Но даже не в этом дело. За Левой стояли и стоят высокопоставленные родственнички. Его смерть принесла им конкретный финансовый урон. И разобраться в причинах его гибели они милицейских заставят. Обязательно заставят! Сам-то Лева - никчемный тип, и факт его убийства никто бы всерьез раскручивать не стал, но вот с родственничками ему повезло. Уже начались поиски концов среди криминала, уже задавались вопросы ему, Матерому, авторитетами. Покуда он отбрехался, покуда доказательств на него нет. Но ведь будут же, наверняка отыщутся! И попробуй потом докажи ментам, прокурорам и судьям, что убивал, ибо не существовало выбора, попробуй объясни, что покоя хочется и искупления - хочется ведь, правда! Только смешно для них будет все это, из анекдота просто... Хорошо, скажут, жить хотите, господин Монин! Да, хочу. Все, между прочим, хотят. Но не все, скажут, убивают и наживают миллионы преступным путем! Да, но эти “не все” расплачиваются скромным, сереньким существованием... Правильно, ответят. Зато вы - дырками в теле от пистолетных выстрелов в камере исполнения приговора, где уткнетесь носом в присыпанный опилочками цементный пол...

Впрочем, Матерый, у тебя что, очень яркое существование было? Ну, курорты, бабы, ресторанные блюда, вещицы... Сон! Не задалась жизнь! Все ведь теперь готов отдать, все, лишь бы сидеть в яме какого-нибудь автохозяйства слесарем, крутить гайки, радоваться левой купюрке за честные труды и ни о какой камере исполнения не думать...

А! Чушь мелешь, Матерый, пустое. Все случилось, как и должно было случиться. Карма такая, судьба, натура.

Он грузно ступил на крыльцо, рассеянно погладил резные, из дуба, перила. Навек строил, для себя... А теперь - чужому дяде. Хоть и за деньги, а - чужому. Ради чего тогда суетился? А ради того же, наверное, что и все, ради того, что и сыщики и прокуроры: своего оплота хотелось, любви, близкой женщины, детей, какого-то постоянства, покоя в душе... А может, и впрямь - в душе это колет, не в сердце?

- Вскипело там, - коротко сообщил Акимыч, угловато усаживающийся обратно в кресло.

Матерый вскользь оглянулся на старика. Вот - тоже проблема! Этот анахронизм куда девать? С собой не потащишь, да и проку от него... Но верный барбос, просто на улицу выкинуть жаль, да и человек ты все же, Матерый, помнишь, как в зоне еще мальчишкой очутился возле него - старого вора, с авторитетом, с властью, по тем временам непререкаемой... Тут бы согласно логике, прилепившись к нему, отправился бы ты вместе с ним под откос со всей рухлядью блатной морали и законов, но от природы был мудр старичок, дальновиден, завидным чувством современности обладал, мимикрии, желанием выжить, а потому и сам от гнилых устоев отказался, и его, волчонка, уберег: кормил, пестовал и умного волка из него взрастил, чтобы потом возле него же на старости и кормиться - пусть крохами, но надежно...

Так и вышло. Квартиру Акимычу он оставит, необходимые связи тоже, единственное - требуется укрепить бюджет старика на случай все того же черного дня.

Чай был крепок - старик не жалел заварки, очевидно, сказывалась тюремная привычка. Матерый, сплюнув, долил в чашку кипятка, надкусил бутерброд с толстым ломтем пресной баночной ветчины.

- Акимыч, - позвал негромко.

Припадая на хромую ногу, изувеченную автоматной пулей при попытке побега из лагеря, старик вошел в кухню. Вздыбил кустистые брови. Молчал. Чуял - предстоит разговор.

- Акимыч, - Матерый увлеченно жевал, - придется нам вскорости расстаться. Сыграна игра, на отдых пора, на дно, а на нем знаешь как отлеживаться: друзья по прошлому - без надобности, стремно.

- Спалился, значит, - угрюмо молвил старик, громоздко усаживаясь на изящную кухонную табуреточку.

- Не спалился еще, но тяжело в природе, грозу ощущаю близкую. - Матерый сел к нему вполоборота, уставившись взглядом в пол. - Дачу продаю. Не хочу, душой болею, но надо...

- Дно-то... надежное, мутное? - глухо спросил старик.

- Э... - болезненно покривился Матерый. - Кто ж знает? Вроде... Ну да ты мне тут не советчик, о другом давай толковать... Жилье в городе у тебя есть. Теперь. Сколько денег надо, скажи? Вообще, какие проблемы? Без связи будем, а я не хочу, чтоб...

- Вот чего боялся я, Лешка... - Старик надсадно закашлялся. - Вот чего... Надеялся я... крепко надеялся: на верные ты стежки вышел, с большими людьми отношения заимел, ну, думал, пронесет... Машка тут появилась - ладная деваха, уважительная. Ну, мечтал в дедах походить...

- Приметный ты больно дед, в том и беда, - сказал Матерый откровенно горько.

- Точно. Не набиваюсь. Ну а срок-то какой набрал?

- Выше крыши. И еще раз. И еще раз два. А то и вовсе со счета собьешься. Астрономию в самый раз изучать, чтобы, по Млечному гуляя, не заблудиться.

- Сегодня отрываешься? - Старик встал, направился к двери.

- Нет... Так, готовлю тебя, чтоб по чести...

- Ясно. Денег не надо. Или пусть они залогом станут - те, что дать хочешь. Залогом, что навестишь еще, не забудешь. Ты ж мне как сын, Лешка... Беда в пахане твоем: вор я был, вором и остался, хоть пятнадцать лет уже не грешу. А тебя жизни научить не мог, не знал я ее, жизнь. А когда узнавать случай сподобился, поздно было, мозги уже закаменели в дерьме... Так что не серчай на меня, хотя... из-за меня же все это...

Он еще постоял у двери - спиной к Матерому, будто размышляя о чем-то... Сгорбленный, с палкой под мышкой, разведя локти рук, неловко засунутых в карманы пиджака. Затем ушел.

Матерый в отрешенном раздумье поднялся из-за стола. Скрипя зубами от бессильной, раздирающей душу тоски, спустился вниз, в подвал, в бильярдную. Зажег свет, достал кий, принялся зло и упрямо, не целясь, гонять пестрые капризные шары по зеленому сукну.