Собор

Я продолжаю делать свое дело. Занимаюсь ее ногтями.

— У вас прекрасные ногти, — говорю я. — Вот, посмотрите. Видите вот эти лунки? Значит, у вас кровь хорошая.

Она подносит свою руку к глазам.

— Откуда вы это знаете? — И пожимает плечами. Снова протягивает мне руку. Она еще не выговорилась. — Когда я училась в школе, меня однажды пригласила к себе в кабинет директриса. Она по очереди всех девушек приглашала. «О чем ты мечтаешь? — спросила она у меня. — Кем ты хочешь быть через десять лет? А через двадцать?» Мне было шестнадцать или семнадцать. Совсем еще ребенок. И я не знала, что ответить. Я просто сидела перед ней как истукан. Директрисе было приблизительно столько, сколько мне сейчас. Мне она казалась старой. Она старая, говорила я себе. Я понимала, что ее жизнь наполовину прошла. И у меня было чувство, будто я знаю что-то такое, чего она не знает. Чего она никогда не узнает. Чего никто знать не может и о чем нельзя говорить. Вот я и молчала. Только качала головой. Но сказать ничего не могла. Она, должно быть, приняла меня за дурочку. Но я ничего не могла сказать. Понимаете? Мне казалось, что я знаю такое, о чем она и не догадывается. А теперь если бы меня снова спросили, о чем я мечтаю и так далее, то я бы ответила.

— Что бы вы ответили, дорогая? — Я уже держу ее другую руку. Маникюр не делаю, а просто держу. Жду, что она ответит.

Она подается вперед. Пытается отнять у меня свою руку.

— Что бы вы ответили?

Она вздыхает и снова откидывается на спинку кресла. Перестает вырывать руку.

— Я бы сказала: «Мечты — это то, что с годами проходит». Вот что я сказала бы. — Она разглаживает юбку на коленях. — Если бы меня спросили, я бы так и ответила. Но меня не спрашивают… — Она снова вздыхает. — Долго еще? — говорит она.

— Уже скоро, — отвечаю я.

— Такого не объяснишь.

— Отчего же, — говорю я. Придвигаю стул к ее ногам и начинаю рассказывать, как мы жили до переезда сюда и как теперь живем. Но Харли приспичило выйти из спальни именно в этот момент. Он не смотрит на нас. Я слышу, как за дверью бормочет телевизор. Он подходит к раковине и наливает стакан воды. Закидывает голову и пьет. Кадык ходит вверх-вниз.

Я поднимаю колпак сушилки, слегка притрагиваюсь к прическе. Поправляю один локон и говорю:

— Вы будто бы заново родились, дорогая.

— Именно этого мне и хотелось.

Мальчики плавают целыми днями до начала школьных занятий. Бетти, как и прежде, работает. Но волосы укладывать почему-то больше не приходит. Может, ей не понравилась моя работа. Иногда мне не спится — рядом Харли лежит как колода, — и я пытаюсь представить себя на месте Бетти. Интересно, что бы я делала.

Первого сентября Холитц присылает одного из сыновей заплатить за квартиру. И первого октября тоже. Он по-прежнему платит наличными. Я беру у мальчика деньги, пересчитываю их у него на глазах, а затем выписываю квитанцию. Холитц нашел себе работу. Так мне, по крайней мере, кажется. Теперь он каждый день ездит куда-то на своем «универсале». Я вижу, как он уезжает рано утром и возвращается ближе к вечеру. Бетти проходит мимо моего окна на работу в половине одиннадцатого, а с работы — в три. Она машет рукой, когда замечает меня. Но не улыбается. Потом я вижу ее в пять — она снова идет в ресторан. Холитц приезжает чуть позже. Так продолжается до середины октября.

Холитцы знакомятся с Конни Нова и ее длинноволосым другом Риком. А также с Коротышкой и новой миссис Кобб. Иногда по воскресеньям я вижу их всех вместе: они сидят возле бассейна, пьют и слушают приемник Конни. Однажды Харли сказал, что видел их всех за домом, там, где у нас площадка для костра, на котором жарят мясо. Они все были в купальных костюмах. Харли сказал, что швед этот здоров как бык. А еще он сказал, что все они ели вареные колбаски и пили виски. И что все перепились.

Была суббота, двенадцатый час ночи. Харли спал в кресле. Вскоре мне надо будет встать и выключить телевизор. И тогда Харли обязательно проснется и скажет: «Зачем ты его выключила? Я же смотрел эту передачу». Именно это он всегда и говорит. Как бы то ни было, телевизор работал, я сидела в бигуди, пристроив журнал на коленях. Время от времени поглядывала на экран телевизора, но не могла сосредоточиться на передаче. Они все были у бассейна — Коротышка и Линда Кобб, Конни Нова и длинноволосый, Холитц и Бетти. По правилам, после десяти купаться запрещено. Но в тот вечер им было наплевать на правила. Если бы Харли проснулся, он бы, конечно, вышел и сказал им. Я понимаю, людям надо иногда расслабиться, но пора было и честь знать. Я то и дело вставала и подходила к окну. Все, кроме Бетти, были в купальных костюмах. Она так и не сняла свою форму, но уже скинула туфли и пила наравне со всеми. Я все медлила и не выключала телевизор. Вдруг один из них что-то выкрикнул, другой подхватил и засмеялся. Я посмотрела в окно и увидела, как Холитц выпил залпом свой стакан. И поставил его на землю. Потом пошел к раздевалке. Подтащил стол, влез на него. Потом — без малейших усилий — перебрался на крышу раздевалки. А он и вправду силен, подумала я. Длинноволосый захлопал в ладоши, будто все это ему очень нравилось. Остальные тоже подбадривали Холитца. Я поняла, что мне пора выйти и прекратить это безобразие. И пошла к двери.

Харли по-прежнему спал в кресле. Телевизор работал.

Я открываю дверь, выхожу наружу, дверь за мной захлопывается. Холитц стоит на крыше раздевалки. Они подзадоривают его. Говорят: «Смелее, ты сможешь». — «Только пузом не шмякнись». — «Не трусь». И тому подобное.

Затем я слышу Бетти:

— Холитц, думай что делаешь.

Но Холитц просто стоит на краю крыши. Смотрит вниз, на воду. Вроде бы прикидывает, как ему надо разбежаться, чтобы допрыгнуть до воды. Потом отступает к дальнему краю. Плюет на ладони и потирает руки. Коротышка кричит:

— Молодчина! Вот увидите, он обязательно допрыгнет.

Я вижу: Холитц грохнулся прямо о деревянный настил на краю бассейна.

— Холитц! — кричит Бетти.

Все бросаются к нему. Пока я подбегаю, его успевают усадить, поддерживая за плечи. Рик орет ему в лицо:

— Холитц! Эй, дружище!

На лбу у Холитца глубокая рана, глаза остекленели. Коротышка и Рик перетаскивают его в шезлонг. Кто-то дает ему полотенце. Холитц держит его так, словно не знает, зачем вообще нужны полотенца. Кто-то другой протягивает ему стакан с виски. Но Холитц не знает, что делать и с виски. Люди наперебой говорят ему что-то. Холитц прижимает полотенце к лицу. Потом отнимает его и смотрит на кровь. Смотрит и смотрит. Но кажется, ничего не понимает.

— Дайте-ка взглянуть на него. — Я подхожу поближе. Дело дрянь. — Как вы себя чувствуете, Холитц?

Холитц бессмысленно смотрит на меня и вдруг закатывает глаза.

— Его надо отвезти в больницу, — говорю я.

Бетти смотрит на меня и качает головой. Потом снова смотрит на Холитца. Дает ему другое полотенце. По-моему, она трезвая. Зато остальные пьяны вдрызг. И это еще слабо сказано.

До Коротышки наконец доходит, что произошло, и он повторяет мои слова:

— Давайте отвезем его в больницу.

Рик говорит:

— Я тоже поеду.

— Мы все поедем, — говорит Конни Нова.

— Лучше держаться вместе, — говорит Линда Кобб.

— Холитц, — снова обращаюсь я к нему.

— Мне не осилить, — говорит Холитц.

— Что он сказал? — спрашивает меня Конни Нова.

— Он сказал, что ему не осилить, — отвечаю я ей.

— Чего не осилить? О чем он говорит? — допытывается Рик.

— Чего-чего! — говорит Коротышка. — Я не расслышал.

— Он говорит, что ему не осилить. По-моему, он сам не понимает того, что говорит. Лучше отвезите его в больницу, — говорю я. И тут вспоминаю о Харли и правилах. — Здесь нельзя было находиться в такое время. Никому. Это запрещено. А теперь отвезите его в больницу.

— Давайте отвезем его в больницу, — говорит Коротышка так, будто эта мысль только что пришла ему в голову. Его, кажется, развезло больше всех. Прямо на ногах не стоит. В свете прожекторов, висящих над бассейном, волосы на его груди совершенно седые.