Страница 8 из 16
Валентине здесь сначала не очень понравилось, но незаметно она стала патриоткой Марса. Неудивительно, что визит Прокеша и его предложение ее насторожили. Да и я не рвусь отсюда, хотя наши отношения с женой сейчас не самые лучшие.
Она очень изменилась за эти пять или шесть лет. Тогда в нее, как и во всех нас, после того как сняли карантин, мертвой хваткой вцепились историки. От Валентины ничего не добились, она молчала, хмурилась, в общем, не желала выступать в роли реликта.
Этим она мне и понравилась. Я бы так не смог. Попади в будущее, века на два, уж я бы изобразил памятник эпохи. А что, есть о чем порассказать! Одно освоение Марса чего стоит! Лет через двести здесь курорты будут. Кроликов приручат.
С Валентиной мы встречались каждый день в Институте, потом в Центре. В Базмашен я летал редко, пропускал воскресенье за воскресеньем. Потом ко мне прилетела Римма, младшая сестра, и сказала, что обижается Зара, моя знакомая, и если нет времени ее повидать, то есть же видео! Я что-то рассеянно ответил, сестра сунула мне гостинцы из дома, попросила связаться с отцом и убежала смотреть старую Прагу.
Я стал чем-то вроде гида при Валентине. Водил, показывал, хвастал. Один раз без ведома руководства взял двухместную платформу и устроил гранд-вояж по Европе. Валя смотрела, кивала, молчала. Ни вопросов, ни удивления! А однажды сказала со странной интонацией: «Хорошо живете, сыто».
Потом мне влетело за самовольную экскурсию, потом меня жалели за то, что влетело, – словом, все завертелось.
Отец отнесся к нашему браку сдержанно, мать одобрила и улетела на региональную конференцию. Кнарик и Римма косились сперва на Валентину, потом успокоились. Бабушка была недовольна. «Ваше дело, ваше дело», – только и сказала она. Когда она говорит с такой интонацией «ваше дело», это означает одно – ничего путного из затеи не выйдет, но она не желает вмешиваться.
Помню разговор с Зарой, хорошей знакомой, можно сказать, почти подругой. Она искренне, даже слишком искренне поздравила, а под конец – ехидный прищур и улыбка: «Тебя всегда тянуло на экзотику».
Она была не права. Валентина во всем не похожи на Зару. Зара – большая крупная женщина, от нее прямо исходило ощущение доверия, теплое чувство уюта и надежности. Она даже подушку взбивала, как моя мать, – двумя сильными точными ударами. И вместе с тем – подспудное состояние зависимости. Хотелось вырваться из-под мягкой, но неизбежной опеки.
С Валентиной иначе – мне льстила ее беззащитность. В большом и незнакомом мире она могла рассчитывать на помощь любого человека, но рядом с ней оказался я и стал для нее опорой. Потом она привыкла, даже слишком быстро.
Иногда я ловил себя на мысли, что уговорил ее рвануть на Марс только для того, чтобы продлить крошечное свое превосходство. Но уже тогда что-то пошло не в лад.
Воспоминания были прерваны сильным толчком. Двигатель запел, машину кинуло вперед. Я отлетел к заднему борту. Прокеш, держась за поручень, протянул свободную руку и помог встать.
– Кажется, приехали, – сказал он.
Темная стена леса надвинулась почти вплотную, но мы еще не были в джунглях. Остановились на опушке, в нескольких метрах от переплетения стволов, лиан и ветвей.
– Что случилось? – спросил я Романенко. Водитель поднял машину и повел ее вдоль зарослей.
– Чуть в нору не провалились, – наконец сказал водитель, – продавили свод, еле успел поднять.
Прокеш поднес к глазам ночной прицел.
– Что это за кузнечики? – спросил он.
Я взял с пола свою «лейку» и посмотрел на дисплей. На темном фоне еле заметные тонкие черточки деревьев, а вот еще белые точки, подскакивая, быстро вырастают в размерах. За нами гонятся.
– Внимание, – сказал Романенко, – в случае чего бейте сразу. Купол не поднимать! Купол не под…
Одна из догоняющих белых теней прыгнула и обрушилась на машину. В какое-то мгновение я успел разглядеть жуткие красные глаза и огромные зубы. Машину кинуло в сторону, завертело. «Шпок, шпок» – дважды полыхнула «лейка» Прокеша. Я поймал в прицел выскочившую из-под машины тушу, нажал на кнопку. Еще несколько раз выстрелил Прокеш, я тоже один раз. Кажется, попал. Через минуту наша платформа была завалена грудами дымящегося мяса. Купол похож на решето из-за дыр с оплавленными краями.
– Валлона бы сюда, – вдруг сказал Романенко.
– Да, неаппетитно.
– Что это за монстры? – спросил Прокеш.
– Кролики.
Прокеш недоверчиво посмотрел на меня.
– Это что-то вроде анекдота?
– Попадете ему на зуб – сжует быстрее, чем успеете произнести слово «анекдот», – обрадовал его водитель. – Вот у нас однажды…
Он не успел договорить, как на пульте мигнул вызов и голос Галайды произнес: «Отбой, всем отбой. Нашлись».
– Вот так! – наставительно сказал Романенко. – Заигрались, наверно, на терриконах. Там в глыбах можно весь день прятаться, не найдет никто. А родители седеют!
Узоры на потолке струились, обтекали выступы кондиционера, перемешивались, усыпляли, навевая приятные мысли о том, что все хорошо…
– Уговорил он тебя возвращаться? – спросила Валентина. Я думал, она давно спит.
– Не до разговоров было.
– Да-а? – недоверчиво протянула она. – Темная личность!
– Кто? – удивился я.
– Прокеш твой – темная личность!
– Не понимаю.
– И я не понимаю. Вот ты – монтажник. Я преподаю историю. А он? Чем он занимается?
– Ах, вот оно что! – выдохнул я. – Он же эксперт.
– В какой области?
«Действительно», – подумал я и тут вспомнил его слова: «Экспертом учцентра я стал позавчера, после вашего возвращения». Или что-то в этом роде. Где же он работал до происшествия? Спросить прямо – неудобно и неэтично.
– Он и психолог, и историк, и физик. Как он тогда разделал Покровского! Знаем мы таких экспертов!
– Что ты имеешь в виду? – Я удивился неприязни, прозвучавшей в ее голосе.
– Сыщик он!
– Э-э…
– Ну, следит за нами, за мной…
– Не понимаю!
– Зато я понимаю! У нас в общежитии однажды белье пропало, приходил такой один добрый, тоже шутил, улыбался, а через день Шуру Мирошниченко в угро повели. А потом узнали, что кастелянша сама белье украла и продала на толкучке.
Некоторое время я не соображал, о чем говорит моя жена. Потом дошло, что ее не очень приятные воспоминания ассоциируются с Прокешем, кого-то он ей напоминает. Из тех времен.
– Вряд ли Прокеш имеет отношение к пропаже белья, – осторожно пошутил я, но она уже отвернулась к стене.
Поговорили! Лучше бы молчали. Нехорошие слова она говорила, отдавали они какой-то духотой, спертостью и пылью.
Светящиеся линии на потолке медленно таяли, а я все не засыпал. Валентина в последнее время все чаще и чаще молчит, и все дольше тянутся полосы молчания. С Прокешем действительно странно получается. Столько лет знакомы, а практически ничего о нем не знаю.
Был у нас небольшой разговор после рейда. Он спросил, не связывались ли со мной из Института, приезжали ли на Красную Лыков или Коробов, а как насчет видеоконтактов, часто ли, и все это с многочисленными извинениями. Не люблю неясности. Не люблю бестактности, причем больше, чем неясности. Если можно промолчать, лучше промолчу. Но все-таки завтра обязательно спрошу его.
С этими мыслями я заснул.
Утром жену не застал – учебный ярус начинает работу рано.
Вроде бы я выспался, но самочувствие неважное. И сны какие-то странные. Я шел по коридору и вспоминал сон. Будто я нахожусь в огромном помещении, обшитом длинными, широкими, плохо обструганными досками. Я бегу по наклонному полу к дверям, спотыкаюсь о неровности, падаю, снова бегу. Вдоль стен громоздкие машины, устройства, соединенные друг с другом трубами, на длинном ряду стульев сидят люди. Среди них Прокеш, он и указывает мне на свободное место рядом с ним. Но под сиденьем в темноте светятся волчьи глаза, и я не понимаю, существуют ли эти странные машины, или они снятся наяву волчице. Бегу к выходу, там стоит Валентина и подзывает меня, а в открытую дверь видно голубое небо, белые облака, зеленая листва, я бегу к ней, спотыкаюсь, падаю на спину и не могу подняться. Потолок огромного зала мне кажется небом – воздух, облака, птицы. Но вот я замечаю, что это такие же доски, что и на полу, аляповато раскрашенные облака, видны рейки, которыми они сбиты, а на вырезанных из досок облаках грубо намалеваны птицы. Я вскакиваю и снова бегу.