Страница 8 из 108
рошо переносят жажду.
Мы торопились и потому позволяли себе отдых лишь между полуденным и
вечерним намазом — в самое жаркое время суток. И еще наши лошади получали
небольшую передышку перед рассветом.
Из Каира мы выезжали в новолуние. И вот через день после рождения но-
вого лунного ятагана наши кони без всяких понуканий вдруг ускорили свою
прыть и к ночи примчали нас к воротам шумного и грязного караван-сарая.
И ночью это заведение хитроумного и неопрятного араба, бессовестно оби-
рающего путников, не успокаивалось, жило своей суматошной жизнью. Храпели,
валяясь у костров, только стражники, призванные наводить ужас на пиратов пус-
тыни. Купцы проверяли тюки с товарами, их слуги и охранники возились с мула-
ми и верблюдами; матросы, занимающиеся перевозом путешественников в Джид-
ду — на другой берег моря, играли, несмотря на религиозный запрет, в кости и
громко бранились; вокруг булькающих котлов и шипящих жаровен крутились
завшивевшие дервиши: их лица были отмечены печатью святости и благочестия.
Верблюжий помет, отбросы пищи, зловонные помои, тучи надоедливых
мух, едкий кизячий дым, крики людей, рев ишаков — и за все это надо еще и пла-
тить звонкой монетой, если хочешь дать отдых лошади, съесть, наконец, кусок
свежей козлятины и провести ночь под крышей. Без особого труда, но с помощью
двойной платы, нам с Тузаром удалось попасть на единственное судно, стоявшее в
это время в бухте. Хозяин — опытный мореход из Кувейта — соглашался взять на
борт только двух лошадей, и я решил оставить свою свиту в караван-сарае — на
этом берегу. Ведь от Джидды до Мекки — всего один переход для опытного наезд-
ника: мы с Тузаром должны были скоро вернуться. Ведь и корабль пересекал уз-
кое море не больше чем за два дня.
В Джидде нам пришлось купить по паре кусков белого полотна, чтобы
обернуть ими наши грешные тела, и продолжать путь к священной Мекке уже в
ихраме — одежде паломника. Только у меня под ихрамом был панцирь Саладина,
под панцирем — легкий кожаный иодкольчужник. Тузар прятал под своим по-
крывалом увесистый мешочек с золотыми монетами и острый кинжал Паши
обычные одежды и доспехи были увязаны и крепкие вьюки и приторочены к сед-
лам.
На следующий день, чуть только на востоке стало светлеть небо, копыта
наших коней уже вздымали пыль кпд дорогой, ведущей к городу пророка Магоме-
та.
Еще издали завидели мы знаменитые меккские холмы, названия которых —
Анаба, Хира, Тура, Сафа (трех остальных не помню) — были знакомы нам с детст-
ва. Мы ускорили бег наших скакунов и к заходу солнца уже въезжали в ворота
Мекки. Сотворив молитву и оставив коней на постоялом дворе, расположенном у
южной пены юрода, мы отправились к центру, где чуть в стороне от торговых ря-
дов возвышалось квадратное строение, все четыре стены которого были снаружи
задрапированы черной тканью. Так вот он, священный храм Кааба!
На небольшой площади перед входом в мечеть стоил разноголосый гомон:
как полчища вшей над одеждой дервиша, здесь кишели толпы нищих, бормочу-
щих молитвы; легионы крикливых мелких торговцев, продающих ячменные ле-
пешки, шарики сушеного сыра, финики каленые орехи, всевозможные чудодейст-
венные снадобья для лечения ран, желудочных болезней и слабоумия; водоносы,
бьющие звонкими медными чашечками о пузатые бока тонкогорлых кувшинов;
сборщики пожертвований, наделенные во славу аллаха особо тонкими и пронзи-
тельными голосами. Пробившись сквозь толпу, я вошел в мечеть. Тузар остался на
площади. Мы решили, что прирожденному воину не стоит связывать себя теми
ограничениями и условностями, которые сан хаджи может наложить на его, Туза-
ра, основное жизненное призвание. Со мной это проще, так как князь, даже
имеющий духовный сан, в любых случаях остается в первую голову князем, а уже
во вторую — хаджой.
Внутри мечети было тихо и сумрачно. На полу, устланном коврами, стояли
на коленях и отбивали поклоны правоверные ревнители ислама. У северной и
восточной стен сидели муллы; перед ними на деревянных подставках лежали ог-
ромные книги в черных переплетах. Устремив взоры в окрытые страницы, муллы
беззвучно шевелили губами. Между святыми людьми как раз в северо-восточном
углу храма, на уровне груди человека, в стену, сложенную из белых камней, был
вделан Черный камень величиной с кабардинское седло. Именно этот камень,
драгоценней которого не был бы и алмаз того же размера и тысячи таких же ал-
мазов — пусть бы их даже хватило, чтобы только из них сложить стены мечети,
именно этот камень аллах сбросил с неба, когда увидел, что для строительства
храма не хватит одной гранитной глыбы.
В центре Черного камня, гладкого, как сталь моего панциря, оказалось уг-
лубление, получившееся, как я после узнал, от прикосновения множества губ. Не-
земной восторг овладел мною, слезы готовы были пролиться из моих глаз, оза-
ренных небесной благодатью. Сначала я прильнул к камню губами, а затем, чуть
отогнув сверху полотно ихрама, дотронулся до камня панцирем. Тихий короткий
звон стали прозвучал для меня райской музыкой. Ближний мулла встрепенулся и
подозрительно покосился в мою сторону. Однако я уже отошел от камня и звенел
теперь другим металлом. В окошечко портика для сбора пожертвований потекли с
моей ладони золотые арабские диргемы и персидские туманы. (Десяток этих мо-
нет я взял накануне у Тузара). Мулла зачарованными глазами проводил золото,
вздохнул и вновь погрузился в священную черноту Корана.
Главное дело было сделано. Оставалось встретиться с шейхом, принять от
него напутствие, выслушать благочестивые наставления и советы. Не забыл я и о
надписи, которая должна была украсить панцирь и умножить его чудесную силу.
Высокостепенный служитель ислама весьма любезно принял меня в своем
доме. (Этому приему содействовал, конечно, и крупный рубин в массивной золо-
той оправе, посланный шейху через его слугу). Крепкий белобородый старец в ог-
ромной чалме важно восседал на подушках, разбросанных по мягкому ковру. Его
цепкие узловатые пальцы неторопливо перебирали зерна гранатовых четок, а ма-
ленькие слезящиеся глазки бегали из стороны в сторону. Когда он узнал о цели
моего прихода и увидел панцирь, его приветливое лицо слегка вытянулось, паль-
цы стали перебирать четки с удвоенной скоростью, а глаза заслезились еще боль-
ше.
— Сын мой, — ласково сказал старик. — Теперь, когда ты приобщился к
главной святыне мусульманства, не возникают ли в тебе мысли о суетности и ни-
чтожество твоих мирских устремлений?
— Отец, каждый из нас просто следует своему долгу, — ответил я. — А этот
долг определяется нашим происхождением, а также интересами рода и племени,
к которым мы принадлежим...
— Все это правильно, — перебил меня шейх. — Но я имею в виду и другое.
Пристало ли тебе, доблестному мусульманскому витязю, носить вместе с зеленым
тюрбаном гяурские доспехи? Ведь панцирь твой выкован и, дамасскими оружей-
никами? О чем кричит и на кого щерится эта мерзкая львиная морда? Не вызов
ли это исламу, запрещающему делать изображения живых существ! Оставь пан-
цирь здесь. Мы выставим его на всеобщее обозрение и каждый правоверный смо-
жет (за небольшую, конечно, плату) бросить в презренную сталь камень или ко-
мок помета во имя аллаха милостивого, милосердного и пророка его Магомета. А
львиная морда пойдет на переплавку и пополнит тот небольшой запас золота, ко-
торый нами предназначен для украшения мечетей.