Страница 98 из 110
Австрийский фельдмаршал Крей нанес такое поражение старику Шереру при Маньяно, что наша Итальянская армия, в которой осталось теперь всего двадцать восемь тысяч человек, вынуждена была отойти за Адду, и там Моро, как истинный патриот, принял над ней командование. Тут на место действия прибыл Суворов с сорока тысячами русских солдат и сорока тысячами австрийцев, которые тоже находились под его командованием. С помощью неожиданного маневра он захватил переход через Адду у Кассано и вынудил Моро оставить Милан и отойти за По, — таким образом три четверти северной Италии оказались в его руках. Моро заранее знал, что так оно и будет, он знал, что двадцативосьмитысячная армия, уже терпевшая поражения и разуверившаяся в себе, не может противостоять восьмидесятитысячной победоносной армии, верящей в своих военачальников. Но он знал также и то, что хороший полководец не может быть на голову разбит, что ему всегда удастся что-то спасти, — что ж, пусть будет хотя бы так. Тем самым он поставил долг и спасение родины выше собственной славы, чего никогда не делал Бонапарт.
Суворов следом за ним перешел По и хотел преследовать его и дальше, но был отброшен. Все итальянцы восстали против нас и осадили наши крепости. Макдональду, отступавшему из Неаполя вдоль побережья с восемнадцатью тысячами человек, грозила встреча с неприятелем, чьи силы вдвое, а то и втрое, превышали его собственные. Моро пошел на соединение с ним, но 28 июня мы узнали, что Суворов после трехдневных боев разбил Макдональда у Треббии, а Моро, воспользовавшись тем, что русские оттянули свои силы, нанес поражение Бельгарду при Кассина-Гросса и затем соединился в окрестностях Генуи с остатками Неаполитанской армии.
Воспользовавшись этим, Сийес, ставший членом Директории, тотчас же сместил Макдональда. Отозвал он и Моро и назначил Жубера, одного из приспешников Бонапарта, командующим Итальянской армией. Дотоле Жубер командовал семнадцатым военным округом. Это был ставленник Сийеса, шпага, на которую тот опирался, чтобы протащить свою конституцию, человек, которого он собирался сделать своей правой рукой. Как генерал он не имел еще большого опыта, и тем не менее Сийес решил послать его в Италию против Суворова, который занял эту страну куда быстрее, чем Бонапарт, и теперь в своих прокламациях, какие мог написать только варвар, угрожал, что пройдет по нашей стране огнем и мечом, явится в Париж и посадит на трон Людовика XVIII. Таким образом, одержи Жубер над ним победу, они с Сийесом могли бы причислить себя к сонму великих: один — как законодатель, другой — как герой республики.
Об эту пору мы получили еще два письма от Мареско, менее хвастливые, чем в 96-м году: при переходе через Треббию Лизбета потеряла почти все, что награбила в Риме и Неаполе, но для нас главное было то, что они живы.
Само собой, поражения наших войск в Италии болью отзывались у нас в душе, но куда больше волновало нас то, что надвигалось на нашу страну из Швейцарии и с берегов Рейна. После поражения Журдана при Штоккахе и отступлении его в Эльзас, Массена, командовавший теперь тремя армиями, не мог оставаться в Швейцарии на прежних позициях и вывел войска из Форарльберга, а поскольку эрцгерцог и генерал Готце наседали на него, мешая отступать, он дал им бой при Фрауенфельде, разбил их войска и тогда уже спокойно отступил за Линту и Лиммат.
Однако враг продолжал его преследовать. Массена дал два боя перед Цюрихом и, хотя вышел из них победителем, оставил город, чтобы занять более выгодную позицию на горе Альбис, за Цюрихским и Валленштадтским озерами. Тут, на нашу беду, против нас поднялись кантоны, они не желали ничего нам давать, к тому же страна была так разорена, что даже насильственными поборами дела было не поправить. Немцы же, стоявшие у самого герцогства Баденского, получали все оттуда.
Отступил и Лекурб: под напором превосходящих сил противника он оставил Сен-Готард и вынужден был спуститься вниз по течению Ройса. Нам же надо было содержать себя и содержать все эти войска. И. вот начались реквизиции: отбирали все — зерно, муку, фураж, скот. Поставщики шныряли по Эльзасу, Лотарингии, Вогезам, покупая что ни попало по любой цене, но расплачивались они бонами, ибо денег не хватало, а потому жители все прятали. Пшеница, которой шло по двести сорок фунтов на сетье, поднялась в цене с тридцати четырех до пятидесяти франков; рожь, которой шло сто шестьдесят фунтов на сетье, — с пятнадцати до тридцати; ячмень, которого шло двести фунтов на сетье, — с восемнадцати до тридцати пяти франков; фунт говядины поднялся с тринадцати до двадцати трех су; баранины — с четырнадцати до двадцати четырех и все остальное — солонина, сало, растительное масло, вино, пиво — соответственно. Стоимость ста вязанок обычного фуража весом в одиннадцать центнеров с пятидесяти франков поднялась до ста пятидесяти. Все эти цены значатся на переплете моей конторской книги: я записал их, ибо такого еще не бывало. А ведь мы находились очень далеко от Цюриха. Какие же, наверно, цены стояли там, вблизи от армий! Ибо прибавлялась и стоимость перевозки, и наценка на опасность, которой подвергались поставщики на дорогах, где рыскали разбойничьи шайки, а за Базелем стояли неприятельские войска, и плата конвойным, ибо каждый обоз сопровождали жандармы. Думается, цены там были выше на одну треть, а то и наполовину.
Будь я побогаче, не посмотрел бы я на Шовеля, считавшего всех поставщиков мошенниками, снарядил бы обоз-другой с мукой, — уж очень разбирала меня жажда наживы! — выбрал бы трех-четырех своих старых приятелей из Лачуг-у-Дубняка и из нашего города, заплатил бы им и доставили бы мы обоз до самого лагеря. Но у меня не было на руках такого количества денег, а боны, выпущенные Директорией, не внушали мне особого доверия.
Массена простоял на месте целых три месяца. Десятки курьеров ежедневно мчались туда и обратно. Никто ничего не понимал. Все в ту пору возмущались Массена, а особенно, когда узнали о страшном поражении при Нови, где погиб Жубер, и о том, что вторая русская армия под командованием Корсакова идет на подкрепление эрцгерцогу Карлу.
— Да что он хочет, чтоб весь мир ополчился против нас, — тогда, может, он двинется! — ворчали люди.
Но когда узнали, что Суворов грозится перейти через Сен-Готард, а Лекурб спешит занять прежнюю позицию, чтобы перерезать ему путь, — тут уж негодование против Массена достигло предела. Мудрецы уверяли, что это всего лишь угроза, хотя от такого варвара всего можно было ждать. Он еще ни разу не терпел поражения. У нас говорили, что это настоящий дикарь, что он спит в седле, честит своих солдат на чем свет стоит, а во время боя — шепчет молитвы. Чем больше в человеке варварского, тем большую власть он приобретает над себе подобными, а рубить с плеча, убивать, лезть через горы, сжигать целые деревни — для этого, по-моему, не требуется особого гения. На мой взгляд, изобретатель спичек в сто тысяч раз выше таких героев. Вот почему я считал, что Суворов может выполнить свою угрозу, и очень тревожился, ибо все аристократы ожидали этого дикаря точно мессию. Вот как обстояли дела, когда мы получили от моего старого товарища Жан-Батиста Сома нижеследующее письмо:
«Гражданину Мишелю Бастьену
Цюрих, 7 вандемьера VIII года Французской республики,
единой и неделимой.
Победа, дорогой Мишель, победа!.. Тяжело нам пришлось последнее время: целых три месяца голодали, три месяца не получали довольствия, под ногами было озеро, а за спиной — снега. Начался грабеж. Люди возмущались: «Ах, эта чертова Директория, шлет курьера за курьером с приказом идти в бой, а денег — так ни лиара!» Перед носом у нас стоял эрцгерцог, Елачич и Готце — с флангов, на подмогу им шел Корсаков и в тылу у нас восстание. Да, невесело нам было, Мишель, прямо скажем: что-то не хотелось смеяться. Зато теперь мы отыгрались: верховное существо помогло нам одолеть врагов, и теперь Суворов, этот святой Николай, с котомкой и фляжкой за спиною мчится к себе в Москву. Какая была битва! Как мы разгромили их! Даже земля дрожала!