Страница 86 из 110
Вот что было предложено генералу Пишегрю от имени короля.
Что же до его армии, то я пообещал ему от имени короля утверждение всех его офицеров в чине, продвижение по службе всех тех, кого он порекомендует, равно как и комендантов крепостей, которые их сдадут, а также освобождение от налогов всех городов, которые откроют свои ворота. Жителям всех сословий было обещано безусловное и безоговорочное всепрощение.
Я добавил, что принц Конде выразил пожелание, чтобы он объявил по армии о своей приверженности королю, сдал ему город Гунинген и вместе с ним пошел на Париж.
Пишегрю с величайшим вниманием прочитал письмо и затем сказал Фошу: «Прекрасно. Но кто этот господин де Монгайяр, который выдает себя за лицо, облеченное столь высокими полномочиями? Я не знаю ни его, ни его подписи. Он автор этого послания?» — «Да, он», — говорит Фош. «Видите ли, — говорит тогда Пишегрю, — прежде чем решиться на какой-либо шаг, я хочу быть уверенным, что принц Конде, руку которого я хорошо знаю, действительно согласен со всем тем, что написал мне от его имени господин де Монгайяр. Поезжайте немедленно к господину де Монгайяру и скажите, чтобы он довел до сведения принца Конде мой ответ».
Фош оставил при Пишегрю господина Курана, а сам отправился ко мне. В Базель он прибыл часов в девять вечера и тотчас отчитался в своей миссии. Я незамедлительно поехал в Мюльгейм, где помещалась штаб-квартира принца Конде. Попал я туда лишь заполночь. Принц уже спал, я велел его разбудить. Он усадил меня прямо к себе на постель, и мы стали совещаться. А ведь, казалось бы, речь шла всего лишь о том, чтобы принц Конде, узнав о состоянии дел, согласился письменно удостоверить генералу Пишегрю, что я не написал ничего лишнего от его имени. Однако мы проговорили всю ночь, прежде чем он решился на этот столь необходимый, простой и легко выполнимый шаг. Его высочество принц, отличающийся необычной храбростью и являющийся в силу своего неколебимого мужества достойным сыном великого Конде, во всем остальном — человек мелкий. Нерешительный, бесхарактерный, окруженный посредственностями, людьми на редкость низкими, а подчас даже развращенными, он позволяет им вертеть собой, хотя прекрасно знает им цену». И так далее и тому подобное.
На трех больших страницах описывает Монгайяр низость, подлость и глупость друзей принца, затем продолжает свой рассказ:
«Пришлось потратить немало труда и просидеть с ним на кровати девять часов, чтобы заставить его написать генералу Пишегрю письмо в девять строк. Сначала он не хотел, чтобы оно было написано его рукой; потом не хотел ставить под ним дату; потом отказывался писать его на бумаге со своим гербом; потом долго сопротивлялся, не желая скреплять его своей печатью. Наконец он сдался и написал Пишегрю, чтобы тот со всем доверием отнесся к письму, написанному графом де Монгайяром от его, принца, имени и по его поручению. Затем возникло новое затруднение: принц во что бы то ни стало желал получить обратно свое письмо. Пришлось убеждать его, что если он не станет требовать письмо, ему скорее его вернут — после того, как оно сыграет свою роль. Он с трудом сдался.
Наконец на рассвете я двинулся в обратный путь — в Базель — и велел Фошу спешно ехать в Альткирхен, к генералу Пишегрю. Генерал вскрыл письмо принца, быстро пробежал глазами содержавшиеся в нем девять строк, признал почерк и подпись и вернул Фошу со словами: «Я видел подпись принца — больше мне ничего не нужно. Слова принца достаточно для всякого француза. Верните ему письмо». Затем они перешли к обсуждению того, чего же хочет принц. Фош пояснил, что принц хочет: 1) чтобы Пишегрю объявил армии о своей приверженности королю и стал под белое знамя; 2) чтобы он сдал принцу Гунинген. Пишегрю отказался. «Я ничего не люблю делать наполовину, — сказал он. — Я не желаю быть третьим томом в издании Лафайет — Дюмурье. Я знаю свои возможности — они довольно большие и основательные: я могу рассчитывать не только на свою армию, но и на определенные элементы в Париже, в Конвенте, в департаментах, в армиях, которыми командуют мои коллеги-генералы, разделяющие мои взгляды. Я люблю доводить дело до конца: хватит, Франция не может больше существовать как республика, ей нужен король, и этим королем должен быть Людовик XVIII. Но переворот следует затевать лишь тогда, когда все будет готово и мы сможем действовать быстро и наверняка. Вот мой девиз. План принца ничего нам не даст: его выбьют из Гунингена через четыре дня, а через две недели и со мной будет покончено. У меня в армии есть смельчаки и есть проходимцы. Надо отобрать смельчаков и бросить их в такой маневр, чтобы у них не было возможности отступить и чтобы они понимали: все их спасение в успехе дела. Для этого я готов перейти Рейн в указанном мне месте, в назначенный день и час, с любым количеством солдат любого рода войск. Прежде всего я размещу по крепостям надежных офицеров, которые думают так же, как я. Проходимцев я отошлю подальше — туда, где они не смогут навредить, и так их расставлю, чтобы они не могли друг с другом соединиться. Затем, перейдя через Рейн, я провозглашу себя сторонником короля и стану под белое знамя; мы соединимся с корпусом принца Конде и армией императора, я снова перейду Рейн и вступлю во Францию. Крепости сдадутся, — охранять их от имени короля будет поручено имперским войскам. Я же вместе с армией принца Конде пойду дальше. Тут уж мы используем все наши возможности. Мы двинемся на Париж и через две недели подойдем к городу. Но вы должны знать, что слово «король» не вертится у французского солдата на языке. Чтобы он крикнул: «Да здравствует король!» — надо сначала дать промочить ему горло и сунуть в руку золотой. И надо, чтобы в эту минуту он ни в чем не нуждался. Моя армия должна получить жалованье вперед, за первые четыре или пять дней марша по французской земле. Идите, доложите все это принцу, передайте ему донесение, написанное мной собственноручно, и сообщите мне его ответ».
На этом я и кончу: хватит о предателях. Теперь вам ясно, что бедный мой старик Сом, на свою беду, вместе с нашей батареей попал в число тех, кого Пишегрю называл проходимцами и кого он разместил так, чтобы они не могли друг с другом соединиться. В результате погибло десять тысяч человек!.. Представляю, какое у Сома было лицо и как он скрежетал зубами, когда читал объяснение всей этой подлости! Так и вижу его с этой бумагой в руке, и сердце сжимается: ведь он подозревал, бедняга, что дело пахнет изменой, еще когда получил пулю в бедро, а вокруг него, как подкошенные, падали товарищи по оружию, ибо отступать было некуда. Да, теперь он твердо знал, что не ошибся.
В нашем краю, где полегли тысячи солдат, все пылали праведным гневом. Люди считали, что ссылка — этого еще недостаточно для таких бандитов, ибо об их деяниях рассказывали не только документы, присланные из Италии. По распоряжению Директории были отпечатаны также бумаги, раскрывавшие заговор Дюверна, Броттье и Лавиллернуа. Воззвания Дюверна и письма, обнаруженные в обозе австрийского генерала Клинглина при последнем переходе через Рейн, отпечатанные и размноженные в тысячах экземпляров, доказывали, что заговор роялистов охватывал всю Францию и что главные заговорщики сидели в Законодательном корпусе.
Тогда Баррас, Ревбель и Ларевельер сразу стали спасителями республики. И ссылки, восстановление законов против священников и эмигрантов, запрещение их родственникам занимать государственные посты, ограничение свободы печати и особые условия приема в национальную гвардию — все это сразу показалось хоть и прискорбными, но правильными и необходимыми мерами. Даже то, что разжаловали Моро, направившего бумаги Клинглина Директории лишь 22 фрюктидора. Возникло подозрение, что он решил дождаться конца сражения и принять сторону победителей. Пост его был передан Гошу, которого поставили теперь во главе обеих армий на Рейне. Против этого никому не пришло в голову возразить.
Роялисты, сославшие после 9 термидора столько монтаньяров и патриотов, теперь кричали и стенали по поводу того, каким страданиям подвергались их единомышленники в Синнамари, как они голодали, сколько натерпелись от жары и болезней в Кайенне. Конечно, это ужасно, но никогда не надо считать себя выше и лучше других, — ведь большие ядовитые мухи, созданные верховным существом, сосут кровь не только у роялистов, но и у республиканцев. Если бы роялисты отменили ссылку, когда были хозяевами в стране, их тоже не стали бы ссылать в Кайенну, а просто посадили бы в тюрьму или изгнали из страны. Недаром говорится: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе».