Страница 17 из 110
Однако ночь прошла спокойно, и только наутро, между девятью и десятью часами, во Франкфурте забил набат; на улицах — справа, слева — зазвучали ружейные выстрелы, и скоро началась настоящая пальба: поднялся весь город. Пруссаки только этого и дожидались: пока народ дрался с солдатами, они спустились с горы и заставили открыть себе ворота. Мы бы с радостью помчались на выручку к товарищам, но не могли же мы бросить посты, рискуя быть отрезанными от остальной армии. А в городе тем временем продолжалась перестрелка: ткачи, котельщики, столяры, сапожники, портные, ремесленники всех цехов, подстрекаемые буржуа — хотя сами-то они преспокойно сидели у себя дома, — толпы крестьян из Нассау, в большинстве своем виноградари, сражались с нашими волонтерами.
В полдень несколько пушечных выстрелов возвестили нам, что пруссаки подошли к городскому валу и из крепости по ним открыли огонь, — это означало, что комендант ее, ван Хельден, держится стойко. Но что тут можно сделать, когда весь народ не хочет твоего господства и поднимается против тебя? Да и как можно держать оборону среди стольких садов, где полно сараев и разных домиков, среди стольких палисадников и изгородей, которые тянутся до самых рвов и дают возможность противнику незаметно подкрасться к тебе? Что могут предпринять две тысячи против сотни тысяч?
В более поздние времена подожгли бы город, чтобы жители одумались, но тогда так еще не поступали, тогда еще торжествовало человеколюбие: вся Франция была возмущена поступком Жарри, который позволил себе спалить деревеньку в Бельгии!
Словом, смотрели мы издалека на это печальное зрелище, — что там происходит, в точности мы не знали, до нас доносилась лишь перестрелка, пушечная пальба да набат, — и дрожали в бессильной ярости, не имея возможности сдвинуться с места, как вдруг ласа в два из Бергена вышла колонна в семь-восемь тысяч пруссаков с ружьями на плече и быстрым шагом начала спускаться с горы в направлении наших позиций. Шли они в боевом порядке, полубатальонами.
Капитан Жорди и командиры второго и третьего Вогезских батальонов тотчас велели нам построиться в три шеренги за пригорком, который должен был служить нам прикрытием, а в промежутках между солдатами расставили шесть пушек. Зарядили мы ружья и, приставив к ноге приклад, стали ждать. Противник продвигался, держа строй; впереди каждого построения шагал знаменосец, неся знамя с черным орлом. Только они спустились в долину, к нам галопом прискакал офицер из штаба и привез приказ эвакуировать позицию.
Всякому ясно, с каким возмущением встретили мы это предписание, но приказ есть приказ, мы построились и тотчас стали спускаться в направлении Хохста, увозя с собой наши несчастные мушки, которые так ни разу и не выстрелили.
Не успели мы выйти из деревни, вдруг видим: колонна пруссаков прорвалась между нашими позициями и Франкфуртом с явным намерением отрезать нашему гарнизону отступление по большой дороге, что идет из Грисгейма вдоль Майна; тут снова прискакал к нам офицер из штаба — только уже другой — и передал приказ взять Бёкенгейм, куда уже вступили пруссаки, готовившиеся теперь открыть по нашим огонь с тыла. Как ни странно, приказ повернуть назад обрадовал нас — тем более что нам дали для подкрепления два батальона гренадер.
Итак, мы повернули назад; пруссаки никак не ожидали нашего нападения, и когда мы кинулись на них со штыками наперевес, завывая, точно волки, и крича: «Да здравствует республика!» — они так и покатились под откос, а человек триста или четыреста мы прикончили в самой деревне. Тут как раз подоспели гренадеры с двумя пушками; их установили на краю плато, мы стали сзади и подвергли страшнейшему обстрелу колонну пруссаков, которая преспокойно продвигалась от Франкфурта к Бёкенгейму, никак не ожидая нападении с нашей стороны; как только начался обстрел, пруссаки разбежались по садам, оставляя позади множество убитых и раненых.
Тут на выручку гарнизону подоспел Нейвингер с девятью тысячами человек; он развернул солдат в боевом порядке перед крепостным валом, и пруссаки таким образом попали под обстрел с двух сторон. Все это лишь доказывает, как много на войне бывает случайностей: приказ эвакуировать деревню исходил от Ушара, а Кюстин, прискакавший галопом из Майнца, тотчас велел нам отбить ее. Если бы мы оставались на месте, пруссаки не рискнули бы сунуться между нашими позициями и Франкфуртом из опасения, что мы можем подвергнуть их обстрелу с тыла, — это же само собой ясно. А так по злой воле случая они потеряли там от тысячи двухсот до полутора тысяч человек.
Но, к несчастью, Нейвингер подошел слишком поздно и уже не мог спасти гарнизон: население Франкфурта открыло ворота врагу; два батальона, окруженные ремесленниками, крестьянами, пруссаками и австрийцами, сложили оружие; только двум другим, во главе с майором ван Хельденом, удалось прорваться к крепостному валу. Эти два батальона, соединившись с войсками Нейвингера, стали отступать по берегу Майна, — вместе с ними отступали и те, кто нес службу на окрестных высотах.
Сам Ушар с эскадроном егерей явился за нами. Это был храбрый вояка, но он не всегда отдавал себе отчет в том, что делает: ему надо было самому все видеть, чтоб решить, какой дать приказ, а то, чего он не видел, — об этом он не думал или же думал, когда было уже поздно. Этим и объяснялись все его несчастья.
Поскольку мы отступали, а пруссаки вошли во Франкфурт, все наши завалы, траншеи, все укрепления, которые мы строили но Майну, оказались направленными против нас же самих, поэтому отходить надо было как можно быстрее.
Часам к пяти вечера мы заняли позиции между Сассенгеймом и Сульцбахом. Пруссаки преследовали нас, и арьергарду приходилось отстреливаться. Мы установили восемь пушек перед деревенькой Родельгейм, и когда противник, считавший, что он будет гнать нас до самого Майнца, подошел к этой деревеньке, его встретили градом картечи, и это сразу отбило у него охоту идти за нами по пятам.
Всю ночь мы провели на позициях, дожидаясь боя. Кюстин, Бирон, Богарне[34], Ушар — все были там и до утра спорили в большой трехцветной палатке возле огня. Но поскольку на другой день пруссаки так и не появились, мы преспокойно дошли до Майнца.
Вместе с теми двумя батальонами, которым удалось вырваться из Франкфурта, бежали Мареско и моя сестра Лизбета; они лишились лошади, фургона и всего, что им удалось награбить, и были счастливы уже тем, что хоть сами остались живы.
Кюстин, который всегда приписывал себе всю славу, когда дело оборачивалось хорошо, и взваливал все промахи на других, когда дело оборачивалось плохо, отдал коменданта Франкфурта ван Хельдена под суд, и этот храбрый воин, защищавшийся как лев, был разжалован!
Вот чем кончился наш захват Франкфурта. А теперь поговорим о другом.
Глава седьмая
В день нашего вступления в Майнц выпал снег, и все вокруг, насколько хватал глаз, было белым — и оба берега реки, и большой плавучий мост, и крепостные валы, и темные крыши древнего города; батальоны, эскадроны, артиллерия, обоз в полной тишине проезжали по улицам, направляясь к себе на постой. Однако несколько полков осталось на другом берегу — в Костгейме и его окрестностях. Менье с четырьмястами солдат застрял в пяти или шести лье от нас, в Кенигштейне, окруженный пруссаками. Да, 1792 год плохо для нас кончился.
Несмотря на страшный холод, надо было снова браться за строительство укреплений. Если бы дворян заставили делать то, что делали мы, они бы все погибли, а мы, крестьяне, рыболовы, рабочие, дровосеки, — люди к труду привычные и не боялись занозить себе руки или отморозить ноги.
В начале января Конвент прислал к нам своих представителей — Ревбеля[35], Османа и Мерлена из Тионвиля, дабы поднять наш дух; они целый день проводили с нами на кучах вырытой земли, сдвинув на затылок большущие шляпы, в своих трехцветных шарфах, с саблями, волочившимися по земле.
34
Богарне Александр, виконт де (1760–1794) — французский генерал, командующий Рейнской армией, в 1793 году был арестован и казнен по обвинению в умышленной сдаче Майнца австрийским войскам. Его вдова, Жозефина Богарне, стала женой Наполеона I.
35
Ревбель Жан-Франсуа (1747–1807) — французский политический деятель и адвокат умеренно-либерального направления. Был членом Конвента и его комиссаром в армии, оборонявшей Майнц, затем председателем Совета пятисот и членом Директории. Руководил ее внешней политикой. После переворота 18 брюмера отошел от политической деятельности.