Страница 101 из 110
Статья 5. Настоящий декрет немедленно передается с нарочным Совету пятисот и Исполнительной директории. Он будет напечатан, размножен и обнародован, а также разослан с помощью специальных курьеров во все коммуны республики».
Далее уже сам Бонапарт писал:
«Совет старейшин поручает мне принять меры по обеспечению безопасности народных представителей, чьи заседания должны быть немедленно перенесены из Парижа. Законодательный корпус выполнит свою миссию по ограждению народных представителей от нависшей над ними опасности, вызванной развалом в управлении. В этих чрезвычайных обстоятельствах Законодательному корпусу необходимо единение и доверие всех патриотов. Сплотитесь же вокруг него! Только так можно заложить в республике основы гражданской свободы и внутреннего благосостояния, только тогда она сможет вкусить плоды победы и мира!
Да здравствует республика!
Бонапарт»
С подлинным верно:
Александр Бертье».
Затем следовало обращение Бонапарта к солдатам:
«Солдаты!
Совет старейший в соответствии со статьями 102 и 103 конституции издал чрезвычайный декрет. Этим декретом мне поручается командование гарнизоном и армией.
Я принял это назначение, дабы помочь Совету провести в жизнь те меры, какие он наметил, всецело исходя из блага народа.
Последние два года республикой плохо управляли. Вы надеялись, что с моим возвращением придет конец многим бедам; вы приветствовали меня с таким единодушием, что это налагает на меня определенные обязанности, которые я и намерен выполнить. А вы — выполните свои и поддержите своего генерала так же энергично, твердо и преданно, как всегда. Свобода, победа и мир вновь вернут республике то место, которое она занимала в Европе и которое потеряла только из-за глупости и измены.
Да здравствует республика!
Бонапарт»
Удивление тех, кто читал эти воззвания, не имело границ. Все у нас было тихо и спокойно, республика только что одержала две большие победы — при Цюрихе и при Кастрикуме, в Голландии, враги наши понесли поражение, и вдруг, ни с того ни с сего, Бонапарт объявляет, что республика утратила то место, которое по праву принадлежит ей в Европе, и что он вернет ей былое величие. Это было настолько нелепо, что даже люди самые недалекие увидели всю лживость подобных утверждений. Да и перемещение обоих Советов в деревню Сен-Клу, где они неизбежно оказывались без всякой защиты, в руках солдат, выглядело настоящим предательством. И патриоты громко высказывали свое возмущение. У нас полагали, что парижский народ непременно восстанет, и друзья, один за другим входя к нам в читальню, восклицали:
— Ого! И жарко же сейчас должно быть в Париже!
А Шовель, который расхаживал взад и вперед по комнате, опустив голову, отвечал им с горькой усмешкой:
— В Париже все спокойно. Париж любуется на шествие штабных офицеров Бонапарта. С какой стати будет восставать парижский народ, если мы с вами спокойно сидим здесь и мечтаем, в то время как на улице кричат: «Да здравствует Бонапарт!» Ради чего и ради кого станет народ жертвовать жизнью? Ради того, чтобы сохранить конституцию Третьего года, которая лишает его всех политических прав? Или ради того, чтобы кучка интриганов удержалась на захваченных ими местах? Конечно, нет! Я постараюсь сейчас все это вам объяснить: борьба происходит между буржуа и солдатами. К этому давно уже дело шло, я это предчувствовал. Началась она тринадцатого вандемьера и продолжалась до восемнадцатого фрюктидора. Армия в общем-то всегда была за народ, ибо всеми своими корнями она уходит в народ. Те, кто поддерживает интересы народа, всегда пользуются и поддержкой армии. Поэтому-то Конвент, несмотря на все страшные меры, которые он вынужден был в то время принимать, всегда мог рассчитывать на солдат, даже когда надо было двинуть их против генералов. А генералу — ни одному не удалось заставить солдат выступить против республики, ибо республика в ту пору — это были они сами, их родные, их близкие, их друзья, вся нация. Но вот бывшие жирондисты и их сторонники из Болота сговорились и устроили Девятое термидора: отныне интересы народа были отделены от интересов буржуазии. И конституция Третьего года утвердила это. Пропасть между ними с тех пор что ни день, то увеличивается. Республику теперь нельзя уже назвать единой и неделимой, она разделена: у буржуазии свои интересы, у народа — свои. Между ними находится армия, и вот она-то отныне и будет диктовать законы. Для этого нужен был случай, и член нашей Директории Сийес такой случай нашел — он уже полгода старается, как бы выдумать заговор якобинцев против республики. Этот человек, отличающийся неслыханным тщеславием, ненавидит народ, потому что народу нужны ясные идеи и он не приемлет хитроумных идей аббата Сийеса. Народ предоставил аббату Сийесу сидеть в своем Болоте и забыл о нем. Он не стал спрашивать, как буржуа из Учредительного собрания: «Что нам теперь делать, господин аббат? Что вы думаете о наших действиях, господин аббат? Если вы ничего нам не скажете, господин аббат, мы попадем в весьма затруднительное положение!» А народ и народные представители не трогали его, — дали ему возможность спокойненько сидеть и размышлять. Народ без него и вопреки ему совершил немало великих дел; а то, что это было вопреки ему, видно по физиономии этого человека, который все считал неправильным, но из осторожности молчал.
Потом он встретился со своими дружками в Совете старейшин: они вместе натерпелись страху, не раз вместе дрожали за свою шкуру, и это в какой-то мере сроднило их. Конституция Третьего года показалась им недостаточно монархической, а члены Директории Ларавельер, Ревбель и Баррас — недостаточно буржуазными. Тогда они устроили прериальский переворот, и Сийес стал членом Директории. Патриотические газеты запретили, их издателей, владельцев и редакторов выслали в Олерон, клубы закрыли, якобинцев подвергли преследованиям! Последние полгода всюду только и разговоров что о терроре, о заговоре против республики, — отличный предлог, чтобы арестовать всех тех, кто внушает опасения. Но и этого оказалось недостаточно. Окончательный текст конституции нашей республики лежит у Сийеса в кармане, и, коль скоро он не совпадает с тем, каким хотел бы видеть его народ, коль скоро народ может отвергнуть этот текст, Сийесу нужен генерал, который мог бы привести людей в чувство, если те вздумают бунтовать. Он прощупал было Моро и Бернадотта и выбрал Жубера, но Жубер погиб в сражении при Нови. А тут Бонапарт вернулся из Египта. Бонапарту по духу конституция Сийеса, и он готов защищать ее против всех и вся, а Сийесу и его дружкам из Совета пятисот больше ничего и не нужно. Тогда они отдают в руки Бонапарта оба Совета, переводя их в Сен-Клу; и вопреки конституции поручают Бонапарту командование всеми войсками. Завтра мы увидим, что за этим последует. Думается, что, если их затея увенчается успехом, Бонапарт и его солдаты тоже захотят принять кое-какое участие в управлении страной, — тогда буржуазии придется потесниться.
И Шовель подмигнул; его глубоко возмущал такой оборот событий, хотя он предвидел его, но сейчас, когда дела в республике шли так хорошо, подобные гнусности казались просто немыслимыми. Я и по сей день считаю, что если бы не аббат Сийес, Бонапарт при всей своей дерзости никогда не посмел бы совершить переворот. Но Сийес подготовил переворот, и Бонапарт его осуществил.
На другой день все кинулись к нам в лавку за газетами, — за несколько минут мы распродали все, что было. Вся наша семья и человек десять или двенадцать друзой собрались у нас в читальне и стали читать вслух отчет о знаменитом заседании Совета пятисот, состоявшемся 19 брюмера в оранжерее Сен-Клу под председательством Люсьена Бонапарта. Итак, я прочел:
«Заседание, состоявшееся в половине второго в оранжерее Сен-Клу (левое крыло дворца), началось с чтения протокола предыдущего заседания.