Страница 92 из 102
Глава десятая
Следует сказать, что уже несколько месяцев назад множество молодых национальных гвардейцев пошли добровольцами: то были писцы нотариусов, сыновья служащих и торговцев. Все крепкие ребята, грамотные, мужественные — в их числе были Ротенбург, Невенгр, Дюплен, Суа. Одни отдали жизнь за отечество, другие дослужились до капитанов, полковников и генералов. Их записывали в мэрии, они получали жалованье — восемьдесят ливров, и присоединились — кто к Рошамбо в Мобеже, кто к Лафайету в Меце, или к Люкнеру, войско которого стояло лагерем невдалеке от нас, между Битшем и Бельфором.
Смотрел я на них, когда они уходили, и думал:
«Вот он, могучий оплот свободы! Нелегко будет заменить ребят, если австрийцы их одолеют!»
Вообразите же наше изумление, когда 29 апреля разнесся слух, будто солдаты национальной гвардии бежали от австрийцев, даже не пустив в ход штыки, и что паши бравые пехотинцы бежали следом за ними. Это показалось нам просто невероятным, никто не верил, все только и говорили:
— Наверняка слухи пускают неприсягнувшие попы. Хватит, пора сделать на них облаву в горах.
К несчастью, вечером того же дня гонец из Парижа подтвердил известие: наши национальные гвардейцы и другие отряды отправились из Валансьена тремя колоннами, намереваясь захватить Флерюс, Турне и Монс, где нас уже ждали жители-патриоты. Но Рошамбо, только что произведенный королем в маршалы, как он сам пишет 20 апреля в своем дневнике, предупредил тайным письмом австрийского генерала Болье, что он намерен атаковать его, так что наши колонны, доверчиво продвигаясь вперед, встретили на своем пути вдвое и даже втрое больше войск с кавалерией, с пушками и прочим смертоносным снаряжением.
Рошамбо самолично донес об этом королю. Впоследствии Бонапарт, Гош, Массена, Клебер и другие генералы республики[160] вряд ли одержали бы много побед, если б предупреждали наших врагов о действиях, которые намеревались предпринять.
Те же газеты сообщали нам, что волонтеры национальной гвардии отступали с криками: «Нас предали!»
Здравомыслящие люди считали, что они не виноваты, и утверждали, что их предали офицеры-дворяне, оставшиеся в армии. Народ во всеуслышание говорил об измене. И не только в нашем клубе шли такие разговоры; вот, например, о чем пишет «Монитор» 3 мая 1792 года:
«Депутация от кордельеров является в Национальное собрание, и один из них говорит от имени всех: «Триста наших братьев погибли, их участь походит на участь спартанцев при Фермопилах[161]. Народ толкует, что они жертвы измены».
И раздались сотни голосов:
— Прочь негодяев! Прочь!
Крики усиливаются; депутация принуждена удалиться. Несколько монтаньяров просят слова. Собрание переходит к обсуждению повестки дня.
Большинство членов Законодательного собрания, избранного лишь активными гражданами, равенства не желало; г-н маркиз Лафайет был их кумиром, а сам Лафайет хотел, чтобы были две палаты, как в Англии: верхняя палата — дворян и епископов и нижняя палата — общин. Верхняя палата с помощью королевского вето могла бы противиться всем постановлениям нижней палаты, неугодным привилегированным особам; это означало бы восстановление трех сословий, отмененных Учредительным собранием. К счастью, король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта остерегались маркиза, а герцог Орлеанский держал сторону якобинцев, которые усиливались день ото дня.
А измена уже охватывала Вандею, Бретань, Юг, центр страны, пограничные области и даже Законодательное собрание. И в довершение всего именно за те две недели, когда Рошамбо подставил себя под удар австрийскому генералу Болье, когда все негодяи радовались нашему поражению, когда неприсягнувшие попы сулили патриотам небесную кару, когда эмигранты называли солдат национальной армии армией сапожников, 10 мая пришло известие, которое я буду помнить всегда, о том, что накануне, в одиннадцать часов вечера, Саксонский полк — бравый гусарский полк, изрубивший саблями в свое время солдат-патриотов Лаферского полка и заслуживший этим одобрение короля, — целиком перешел на сторону неприятеля и что за это солдаты получили в день дезертирства по шести ливров на каждого; кроме того, в тот же день, 9 мая, в пять часов утра, Королевский немецкий полк покинул Сент-Авольд под предлогом военного передвижения и перешел через мост в Саарбрюккене во всей амуниции, с лошадьми и оружием.
Значит, замысел благородных был таков: на севере — измена командиров, на востоке — всеобщее дезертирство, у нас в тылу — мятеж провинций.
Уже давно я ждал — вот-вот произойдет что-нибудь подобное, все думал, после встречи с братом Никола и побоища в Нанси, что выищется какой-нибудь безмозглый подлец и невежда, с языка которого не сходит: «господин полковник, господин командир, королева да король», как у лакея, что все твердит: «Сударь», — и способен будет свершить подлейшие поступки и повернуть оружие против народа, который его вскормил. Не хотелось мне прежде рассказывать бедному батюшке обо всем, а теперь как же ему сообщить о страшной новости? Слухи о случаях дезертирства войск разнеслись по всей деревне. Люди выходили из домов, кричали, возмущались, и с минуты на минуту какой-нибудь недобрый сосед мог войти к нам в лачугу, да и рассказать обо всем моим старикам — так, по злобе, как часто случается в нашем бренном мире.
И я бросился бежать домой, кое-как натянув куртку, вне себя от волнения, решив, что лучше уж я сам осторожно, мягко расскажу им о беде, — так я рассудил. Но когда я издали увидел отца, который работал у крыльца нашей хижины, и, по обыкновению, приметив меня, улыбнулся, я пришел в величайшее смятение и уже не сознавал, что делаю; все разумные решения выскочили у меня из головы, и, когда батюшка шагнул мне навстречу из-под навеса, я крикнул:
— Какая беда у нас! Какая беда! Никола предался врагу!
Но едва я произнес эти слова, как сам содрогнулся от собственной глупости. Всю жизнь я буду помнить, как вскрикнул мой несчастный старый отец, как упал ничком на землю, словно его ударили обухом. Теперь я сам стар-престар, но до сих пор мне слышится его крик — крик отчаяния, при одном воспоминании о котором я и сейчас бледнею.
У меня подкосились ноги, я прислонился к стене и, если б соседи не поддержали меня, упал бы рядом с ним.
Меж тем из дома вышла мать с криком:
— Что случилось? Что случилось?
И дровосек Ружеро — рослый парень, поднимая отца, сказал:
— Все произошло по милости вашего смельчака Никола, — он предался врагу.
Тут мать убежала, а я вошел в хижину. Ружеро уложил батюшку на кровать. Я сел рядом, уткнулся головой в колени. Весь я был в холодном поту, мне хотелось выплакаться, но слез не было.
В этот скорбный час великим для меня утешением было одно: я увидел, сколько у честного человека друзей, — о существовании которых и не подозреваешь до беды. Вся деревня — мужчины, женщины, дети со слезами на глазах навещали доброго дядюшку Бастьена. Наша убогая старенькая лачуга была полна народа; люди тихонько ступали, раздвигали ветхий полотняный полог, наклонялись и говорили:
— Эх, дядюшка Бастьен, бедняга!.. Вот ведь беда! Мерзавец Никола, пожалуй, доведет его до могилы!
Видя это, я понимал, что они-то поступили бы разумнее меня, и нещадно корил себя. А когда я услышал голос дядюшки Жана, твердившего: «Ах ты, мой бедный старый друг!.. Ах, старина-старина!» — сердце мое не вынесло, я громко застонал, виня себя в смерти отца.
Рассказываю я об этом так подробно потому, что счастье быть сыном честного человека, которого все уважали, хоть он и беден. А скольких почитают только из-за одних денег! Но от нас выгоды никому не было, и почти все, кто пришел посочувствовать нам, были богаче нас. Вот этим я и горжусь, да, я горжусь тем, что я — сын человека, которого так любили в нашей бедной деревне.
160
Бонапарт Наполеон (1769–1821) — знаменитый французский полководец и выдающийся государственный деятель, генерал, затем командующий армией в Египте и в Италии. В результате переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) захватил власть во Франции, стал первым консулом, а с 18 мая 1804 года императором. Вел нескончаемые захватнические войны и одно время подчинил себе почти всю Западную Европу. В 1812 году потерпел сокрушительное поражение в России, в 1813 году — в Германии. В 1814 году, после занятия Парижа войсками европейской коалиции, отрекся от престола. В 1815 году снова завладел властью, но вскоре был разбит англо-прусскими войсками под Ватерлоо, после чего вторично отрекся от престола, сдался в плен англичанам и был сослан на остров Святой Елены. Гош Лазар-Луи (1768–1797) — один из самых талантливых военачальников французской революции. Будучи сержантом, участвовал во взятии Бастилии. С 1792 года сражался в рядах революционной армии. В 1793 году был произведен в генералы. Командовал армией, отбросившей австрийские войска за Рейн; руководил подавлением контрреволюционных мятежей в Западной Франции в 1794 году; разгромил десантные отряды эмигрантов в Вандее (1795); в 1797 году одержал две новые победы над австрийцами. Пользовался большой популярностью в армии и среди демократических слоев населения. Массена Андре (1756–1817) — видный французский военачальник. Как сын торговца, вышел в отставку после указа, запретившего лицам незнатного происхождения занимать офицерские посты. В 1792 году вступил в революционную армию и уже в 1793 году был произведен в генералы. Впоследствии стал маршалом наполеоновской империи и получил титул герцога Риволи. Клебер Жан-Батист (1753–1800) — видный французский военачальник, начал службу офицером австрийской армии, потом перешел во французскую армию; В 1793 году был произведен в генералы. Участвовал в борьбе против вандейских мятежников. Отличился в 1794 году в битве при Флерюсе. Принял участие в египетском походе. После отъезда Наполеона стал во главе французских войск в Египте. Жестоко подавил восстание местного населения. 14 июня 1800 года был убит в Каире.
161
Фермопилы — горный проход из Фессалии в Среднюю Грецию. Здесь в 480 году до н. э. семитысячный отряд греческих воинов (в том числе тысяча спартанцев) под начальством спартанского царя Леонида I геройски сражался против стотысячного персидского войска. Отряд спартанцев во главе с Леонидом, стремясь задержать продвижение персов, весь погиб в неравном бою.