Страница 120 из 146
О Школе колонновожатых следует сказать особо. Она готовила офицеров штабной службы, которым предстояло по роду подготовки заниматься вождением войсковых колонн и на войне, и в мирное врел4я, обеспечивать стоянки войск и делать многое другое. Не случайно многие выпускники этого военного училища отличились в Отечественной войне 1812 года, показав себя способными офицерами-оперативниками. Прапорщик Николай Муравьев, интересовавшийся военным делом во всем его многообразии, получил в стенах уникального для того времени военно-учебного заведения обширнейшие познания.
Однако увлечение утопическими идеями Жан-Жака Руссо и знакомство со столичными масонами так подействовали на пылкую душу юноши, что он одно время думал оставить военную службу. Прапорщик Николай Муравьев становится душой кружка дворянской молодежи, большинство из которых впоследствии станут членами тайных обществ декабристов.
Офицер из Школы колонновожатых даже стал прорабатывать идею создания поселения единомышленников на далеком острове Сахалин. Он мечтал создать там коммунистическую республику на принципах, которые проповедовал французский мыслитель.
Начавшееся в 1812 году нашествие Великой армии императора французов Наполеона на Россию оторвало (и навсегда) на-
чинаюгцего офицера от прежних утопических мечтаний. Школа колонновожатых находилась в том же патриотическом возбуждении, которое царило в рядах всей русской армии и по всей стране. Александра и Николая Муравьевых назначают в квартир-мейстерскую часть 1-й русской Западной армии, которой командовал военный министр генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай де Толли. Братья прибывают в город Вильно, где ■ находилась армейская штаб-квартира. Там старшего оставляют при главной квартире, а младшего отправляют в качестве прикомандированного офицера к Гвардейскому корпусу, который был расквартирован в Видзах.
...Французская армия перешла государственную границу, форсировав реку Неман, без официального объявления войны. Русские 1-я и 2-я Западные армии начали отход, чтобы соединиться и объединить силы, которые позволили бы дать генеральную баталию завоевателю. К этому стремились и М.Б. Барклай де Толли и командующий 2-й русской армией генерал от инфантерии князь П.И. Багратион.
Гвардия отходила от границы та город Полоцк. Погода не баловала воюющие стороны, шли проливные дожди. Пехота, шедшая по размытым дорогам, утопала в дорожной грязи. Орудия и зарядные ящики то и дело застревали по пути в оврагах и колдобинах. Не хватало заготовленного провианта и фуража. Однако при всех немалых походных неудобствах гвардейская пехота сохраняла бодрость духа, надеясь с каждым днем на большую битву с французами.
То отступление по направлению к Москве стало для колонновожатого прапорщика Николая Муравьева лучшей школой организации переходов войск и марш-бросков разнородных армейских сил. Офицеры квартирмейстерской части хронически недосыпали, выбиваясь за сутки из сил. На них лежали такие емкие по времени задачи, как поиск удобных для боя позиций, проведение дислокации войск, размещение их по заранее выбранным квартирам и полевым бивуакам. Да и много иных поручений приходилось выполнять расторопному и старательному офицеру с эполетами прапорщика.
Под городом Смоленском ему пришлось стать свидетелем ожесточенного сражения. К тому времени Николай Муравьев состоял при штабе Гвардейского корпуса. Вскоре за свои способности он оказывается при новом главнокомандующем всеми русскими
действующими армиями генерале от инфантерии Михаиле Илларионовиче Голенищеве-Кутузове.
Тот, прибыв к войскам, провел реорганизацию своей главной квартиры. В числе прочего полководец потребовал, чтобы квартир-мейстерская часть была «составлена» из лучших молодых офицеров, уже показавших себя в деле.
ОТ БОРОДИНА ДО ПАРИЖА 5
Боевое крещение будущий Муравьев-Карский получил в славный день Бородина. Восемнадцатилетний прапорщик все последние перед битвой сутки почти не слезал с коня, выполняя кутузовские поручения и безотлучно находясь при главнокомандующем. Вместе с Михаилом Илларионовичем Николай Муравьев видел и известное «Божественное знамение» русским воинам перед генеральной баталией — парящего над их головами орла.
Случилось это на правом фланге русских позиций, которые перед битвой объезжал Голенищев-Кутузов. Там будущий князь Смоленский на несколько минут задержался, чтобы поприветствовать один из выстроившихся пехотных полков. Вдруг высоко над ним взвился орел и начал делать круги над позицией русского воинства. В числе первых орла заметил главнокомандующий. Он обнажил голову и во весь голос воскликнул перед полковым строем:
— Ура! Братцы! Ура!..
Свита главнокомандующего, которая увидела в «чудесном» появлении величавого царя птиц благоприятное предзнаменование, восторженно вторила Кутузову. Громогласное «ура» дружно и звучно неслось и из рядов пехотинцев, далеко разносясь по полю предстоящей битвы.
Бородинское сражение, по вековой традиции, началось после торжественного молебна в русской армии. Свыше 100 тысяч нижних чинов и офицеров, генералов и самого главнокомандующего преклонили колени перед иконами полковых походных церквей.
Прапорщик Николай Муравьев в славный для русского оружия Бородинский день находился при главной квартире и смог увидеть грандиозную по своим масштабам битву во всем ее величии. Ему пришлось побывать и в ее пекле, на левом фланге русской позиции, в корпусе генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова.
Бородинское сражение произвело на юного офицера, у которого впереди было блестящее будущее, неизгладимое впечатление. В дневнике Николай Николаевич запишет немало откровений, сделанных в день Бородина. Есть среди них и такие строки:
«Подобной битвы, быть может, нет другого примера в летописях всего света. Одних пушечных выстрелов было сделано французами семьдесят тысяч, не считая миллионов ружейных выстрелов... От гула 1500 орудий земля стонала за 90 верст. Таким образом кончилось славное Бородинское побоище, в котором русские приобрели бессмертную славу».
В том сражении будущий полководец войн России на Кавказе познал воочию главный козырь русского солдата на поле брани. Он видел, как из атаки выходили поредевшие от залпов картечи кавалерийские полки, чтобы вновь и вновь ударить со всем бесстрашием по французам. Видел, как вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран, но при каждом из них находилось ружье с примкнутым багинетом. Видел, как выстраивались в грозные для атакующего неприятеля каре пехотные полки и батальоны, насчитывавшие в своих рядах к концу сражения всего сотню-другую людей. Видел, как русские войска стояли под вражескими ядрами в ожидании приказа пойти только вперед...
Познал прапорщик Николай Муравьев и гнев, и стыд за оставление древней русской столицы. Он вместе с войсками прошел по московским улицам, не смея поднять глаз, чтобы не встретиться с укоряющими взглядами горожан. Те молчаливо взирали на уходящие в сторону Рязани колонны кутузовской армии.
Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов, перед которым офицер-квартирмейстер засвидетельствовал личное мужество и блестящие способности порученца, все чаще стал поручать Муравьеву серьезные, не по его чину, дела. В Тарутинском сражении 6 октября он прикомандировывает его к авангардным армейским войскам.
Николаю Муравьеву, как обер-квартирмейстеру авангарда, приходилось принимать участие в рекогносцировках, которые не раз заканчивались скоротечными схватками с неприятельскими сторожевыми разъездами. Не раз приходилось ему обнажать свою офицерскую шпагу и при встречах с отрядами голодных, озлобленных французских фуражиров и мародеров.
В дневниковых «Записках» о тех днях контрнаступления русской армии сохранилось немало интересных записей. Среди прочего Николай Николаевич описал и такой случай на войне:
«Во время Тарутинского боя встретил я одного драгуна, который гнал перед собою русского, сильно порубленного. Русский кричал, просил пощады, но драгун не переставал толкать его лошадью и подгонять палашом. Я спросил, в чем дело. Пленный этот, как оказалось, был родным братом драгуна, ходил по воле в Москве и вступил в услужение к французскому офицеру, за что и не щадил его родной брат, который после строгого обхождения с ним отдал его в число военнопленных, собираемых в главную квартиру. Подобие римских нравов!»