По правилам корриды

— Я смотрю, ты специалист, — усмехнулась Лилек, — нахватался… Повышаешь свой интеллектуальный уровень? Скоро лекции по искусству будешь читать?

— Очень смешно, — вяло отмахнулся Филипп. — Мне, как ты понимаешь, все это до фени. Просто Юлия рассказывала и показывала книжки. Да тот же Измайлов, думаешь, из-за чего с ней судился — как раз из-за этой мазни, как ты ее называешь… Но по мне, не хочешь брать — не надо, тогда жди, когда деньги будут…

При упоминании Измайлова Лилек прикусила губу, покосилась на кейс, стоящий у Филипповых ног…

— А что я с ней делать буду, если она такая знаменитая, эта твоя картинка? На барахолку, что ли, попрусь? И кто мне за нее в баксах отвалит?

— Потому и говорю: жди, — напомнил ей Филипп. — Нет у меня сейчас таких денег, какие ты просишь.

— Ну нет, постой, мой мальчик, — Лилек прикинула свои шансы. — Ладно, оставляй свою веселую картинку, хоть в качестве залога, потом выкупишь по рыночной стоимости. Или… Организуй мне покупателя, если она такая ценная, как ты утверждаешь!

— Сейчас не могу. — Он опять затянул свою старую песню о главном. — Светиться с этим пока рановато. Вот пройдет суд, ее признают недееспособной, и можно будет развернуться. Тогда и до счетов доберемся.

— Смотри только, не забудь про меня тогда, не загордись, наследничек, — ревниво заметила Лилек.

— Как же, забудешь про такую, — недовольно пробурчал Филипп, — ты же теперь с меня с живого не слезешь. Я тебя знаю…

— А я вот тебя, похоже, не очень. — Лилек и впрямь посмотрела на своего давнего дружка новыми глазами. — Сомнения меня что-то начали посещать насчет твоей благоверной… Вот, думаю, с чего это у нее крыша поехала, может, ты ей подсобил, а, Филиппок?

Филипп сразу покраснел как рак:

— Что ты такое плетешь? У нее официальный диагноз.

— Да-а? — Лилек не сводила с него пристрастного изучающего взгляда. — А у меня тут был один товарищ, который намекал, что она не по своей воле на крышу полезла.

— Какой товарищ? — Секунду назад алевшие маковым цветом Филипповы щеки стали мертвенно-бледными.

— Если бы я сама знала, — с притворной досадой обронила Лилек, — по виду — мент, но удостоверения не показал… Нет, думаю, он все же не мент, — покачала она головой, — но откуда-то знает про ту старушку, помнишь? Знаешь, мне кажется, он меня просто на понт брал, вдруг я проболтаюсь. — И тут ей захотелось с ним поиграть, как кошке с мышкой. — Черт, как я сразу не догадалась! Да он наверняка подосланный казачок, от того же Измайлова!

— И… И что он говорил? — На Филиппа жалко было смотреть.

— Тобой интересовался, — подлила масла в огонь Лилек. Знала, какой он трус.

— А ты?

— А что я? Сказала, что сто лет тебя не видела и понятия не имею, что происходит в твоем благородном семействе. Он грозился еще зайти, так что я решила с этой квартирки съехать побыстрее. И ты сюда больше не приходи. А я устроюсь на новом месте и дам тебе знать. А сейчас сматывайся, сматывайся и постарайся не привлекать к себе внимания, понял?

Филипп прихватил свой кейс и поплелся в прихожую на ватных ногах.

Лилек догнала его у двери и отняла старорежимную папочку:

— Эй, забыл, зачем приходил?

Потом проследила из окна, как он садился в машину. Вокруг, по виду, все было спокойно. А когда Филипп благополучно упылил со двора, развязала тесемки на папке, еще разок полюбовалась «шедевром» из коллекции Андриевского, с сомнением покачав головой. Может, эта мазня и стоит кучу баксов, но лично ей, Лиле, то, что там накорябано, здорово напоминает залежавшуюся магазинную пиццу, в спешке порезанную на несколько неровных кусков. Ладно, по крайней мере не обведенная табуретка.

Глава 15

Машка спала, разметавшись, с приоткрытым ртом, умудряясь при этом негромко, но назойливо посапывать, и последнее обстоятельство раздражало Игоря Измайлова более всего прочего. Более ее немыслимых сорочек, гречки из веснушек, рассыпанной по костлявым плечам, и вечно ледяных ног. Не удержавшись, он пихнул ее в бок, Машка не проснулась, только захлопнула свой бледный рот, почмокала губами, как лошадь, почуявшая свежее сено, и перевернулась на другой бок. Но сопеть не перестала, корова!

Измайлов встал с кровати и поковылял на кухню: его мучила жуткая жажда после выпитого с вечера шампанского. Опять же по Машкиной вине, герцогиня какая выискалась: без шампанского — никак. Наткнувшись босыми ногами на небрежно брошенные Машкой туфли — растоптанные лодочки на острой шпильке, он довольно громко ругнулся, что никоим образом не подействовало на спящую. Тогда Измайлов, задержавшись в дверях, свистящим шепотом высказал все, что думает о корове, дрыхнувшей в его постели, — отвел душу. Впрочем, особенного облегчения он не испытал, потому что его с Машкой, надо признать, совершенно дурацкие, взаимоотношения зашли в окончательный тупик, когда уже нужно было что-то раз и навсегда решать, но вот вопрос — как? Просто так, пинком под зад, ее ведь не выставишь! Слишком дорого обойдется.

Сам виноват, козел, пожадничал, вот и получил ярмо на свою шею. Таких девок бросал без раздумий, а теперь имеет какую-то жилистую Машку и отрабатывает с ней в постели еженощную барщину. Что бы ему, идиоту, не поставить все на деловой лад сразу же: «За это, милая моя, получишь столько-то, а за это — столько-то»? Нет, пошел иным путем — вот и результат, теперь она сопит в его кровати, чуть ли не навеки у него поселилась. Он пытался ее выставить под благовидным предлогом, напомнив, что пока отношения афишировать не стоит. А та в ответ только похлопала своими рыжими ресницами и промычала:

— Да все равно я прихожу только на ночь. И потом, никому это не нужно, пока они разнюхают, что к чему, поезд будет далеко!

Измайлов открыл холодильник, взял с полки литровую бутылку «Бонаквы», свинтил крышку и отпил прямо из горлышка. Прохладная струйка побежала по груди, и он утерся полой махрового халата. Да, теперь, когда вдовушка отдыхает в психушке, они не скоро разберутся, что к чему, но это вовсе не повод для Машкиных притязаний. Причем растущих день ото дня. Того и гляди однажды Машка не уйдет утром, как она это делает обычно, а поселится у него вместе со своими старомодными сорочками, растоптанными туфлями и прочим барахлом, и тогда все оставшиеся в его распоряжении ночи он будет слышать ее сопение на соседней подушке. Измайлов провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть воображаемую картинку. Он ненавидел Машку, отчаянно и исступленно, а еще больше ненавидел ту, из-за которой ему пришлось прибегнуть к Машкиной помощи: Юлию Андриевскую, вдову его приемного отца.

Когда Андриевский на ней женился, Измайлову было чуть больше двадцати и он еще учился во ВГИКе, но уже тогда прекрасно понимал, что ничего хорошего этот брак ему лично не сулил. Девица была молодая, неопытная, явно не охотница за чужими капиталами, но именно в этом и заключалась опасность. Ибо она одним своим существованием отодвигала от Андриевского его, Игоря Измайлова. В конце концов он дошел до того, что свел близкое знакомство с потомственной домработницей Андриевских Машей. Чтобы, так сказать, всегда быть в курсе того, что творилось в стане противника.

А в стане противника после смерти Андриевского творилось самое натуральное мародерство, потому что новый муж вдовушки обирал ее, практически не смущаясь. Недавно, правда, Измайлов узнал о злополучном Филиппе много интересного, что очень даже можно было использовать в своих целях. Нанес визит одной шмаре, которую с новым муженьком вдовушки связывали общие делишки. Теперь он был уверен почти на все сто, что, как никогда, близок к своей цели.

Если бы еще не эта дура Машка! Машка ему надоела, как хлебная столовская котлета, а как от нее избавиться без осложнений, он не представлял. Если выставить без благовидного предлога, устроит такой скандал, что мало не покажется.

Измайлов опять набрал в рот воды, подержал за одной щекой, потом за другой и выплюнул в раковину. Сзади раздались тихие шаркающие шаги, и он резко обернулся. Опухшая ото сна Машка, зевая и потягиваясь, заглянула на кухню.