Голоса с улицы

– Мне напоминает каземат, – с тоской сказала Эллен.

– Все хорошо, – перебил Хедли, – давай не будем про казематы.

Эллен виновато покраснела.

– Прости. То есть ты и правда так не думаешь? Не такая уж она и голая: мы можем все привести в порядок.

– Думаю, сможем, – сказал Хедли и, засунув руки в карманы, побродил, осматривая каждую комнату. В чулане случайно наткнулся на себя самого: из осколков разбитого зеркала, сложенных в коробку из-под обуви, глянуло его собственное отражение – раздробленное и искривленное. Это стало тяжелым ударом: Хедли закрыл дверь и прошагал из комнаты в кладовку.

– Я знаю одно, – с сухой иронией сказал он Эллен. – Я больше не стану привлекательным молодым человеком за прилавком. С этим покончено раз и навсегда.

– Правда? – непонимающе переспросила Эллен. – Это хорошо, я рада.

Хедли показал на свою пустую левую глазницу.

– Я имею в виду вот это, – он коснулся забинтованной изуродованной челюсти. – Ну, и остальное.

Эллен захлопотала у раковины.

– Придется все это привести в порядок. Боже, как здесь грязно, – она сорвала пару газет, прикнопленных к стене. – Надо будет отдраить – всю квартиру.

– Займемся делом, – подхватил Хедли.

– Нет! – Эллен быстро обернула встревоженное, умоляющее лицо. – Тебе нельзя ничего делать: ты должен отдохнуть еще хотя бы два месяца. Твое ребро… – Она опустила руки ему на плечи и серьезно посмотрела в лицо. – Пожалуйста.

Хедли подошел к двери и нагнулся, чтобы закрепить ее в открытом положении. Он придвинул ногой прямоугольный обломок бетона и немного постоял в проеме спиной к жене. Сидевший в углу комнаты Пит заревел: его лицо вдруг раздулось, потемнело, и он бешено замахал ручонками.

– Что случилось? – спросил Хедли, повернувшись к ребенку.

– Руку прищемил, – Эллен оттащила что-то от младенца. – Какая-то штуковина. Наверное, дверная петля от буфета.

Она сбросила куртку и швырнула ее на подоконник. Заранее приготовившись к работе, Эллен надела старые выцветшие джинсы и забрызганную краской холщовую рубашку. Теперь она живо скинула туфли и принялась собирать орудия, привезенные на этой неделе.

– Поехали, – объявила она, принесла в кухню цинковое ведро и всыпала туда мыльного порошка, а пока мыло с шипением растворялось в горячей воде, нарвала тряпок из выброшенной хлопчатобумажной простыни и обвязала голову пестрым платком. – Ты присядь, – предложила она Хедли, – или выйди на улицу. Я начну со стен.

Эллен намылила тяжелую жесткую щетку и поискала, куда бы встать.

– Не дотянусь до потолка, – жалобно сказала она. – Ты не мог бы… что-нибудь придумать?

Хедли принес ей из ветхого гаража деревянный ящик, куда можно было встать. Эллен с благодарностью влезла на него и принялась чистить потолок: грязная вода стекала по ее голым рукам в закатанные рукава и капала на лицо. Эллен радостно улыбалась ему сверху вниз с широко открытыми, полными надежды глазами.

– От меня есть хоть какая-то польза? – спросила она.

– Ты отлично справляешься, – ответил Хедли. – Но, по-моему, уже пора передохнуть и выпить пива.

– Нам придется раздобыть лед, – напомнила Эллен. – Для ледника… И по-моему, сперва его нужно помыть, – она сморщила нос. – Он дурно пахнет.

Хедли осторожно уселся на пороге, раздвинув колени и сцепив руки. Лицо опалило теплое осеннее солнце: он сощурился и отвернул голову. Слабый ветерок пошевелил пальму, и она резко, тяжеловесно зашелестела, словно очень старая птица порывисто задвигалась во сне.

Солнечный свет поднял Хедли настроение. Он любил солнце: тело расслабилось, и тупая ноющая боль в суставах немного утихла. Все части тела ныли так или иначе: постоянная боль стала фоном, дальней спутницей, постепенно уменьшаясь на уровне подсознания. Темная пустота с одной стороны головного мозга… это было хуже всего. Хедли умело сфокусировал взгляд на кошке, пробиравшейся между машинами на противоположной стороне улицы. Несмотря ни на что, видел он довольно хорошо и мог свободно передвигаться. Ну, а ребро в конце концов заживет.

Большая часть организма заживет. Если долго сидеть на солнце, наверное, даже глаз вырастет на прежнем месте – поначалу совсем крошечный, но затем он будет становиться все больше и больше, пока не достигнет полного размера. Впрочем, это маловероятно. Чем дольше Хедли думал об этом, тем сильнее сомневался, что подобное может произойти. Мысль быстро скукожилась, и он с сожалением ее отпустил. Произошедшие события оставили в нем неизгладимый след: к худу ли, к добру ли, но он уже не был прежним Стюартом Хедли.

В сущности, он не был никаким Стюартом Хедли во многих смыслах. Когда-то он задавался вопросом, кто такой и что собой представляет Стюарт Хедли? Но теперь это было уже не важно, поскольку он имел к Стюарту Хедли лишь отдаленное, косвенное отношение. Имя ничуть не волновало: оно было лишь отголоском, не будившим почти никаких эмоций, невзирая на то, что значилось во всех документах из его бумажника. На это имя следовало откликаться, и терпел он его постольку, поскольку.

Хедли сонно достал сигареты и спички, закурил и осторожно вытянул ноги. За железным забором шли ребятишки, толкая велосипед. Они взглянули на Хедли, и голоса их пресеклись, едва они разглядели его изувеченное лицо. Он промолчал, и вскоре они пошли дальше, но разговаривали уже не так громко, как раньше.

Теперь так будет всегда. Хедли помечен, и это всем видно. Ни одна старушка больше не сдаст ему в ремонт свой приемник. Больше никаких шуточек с темноволосой девушкой из киоска с газированной водой в «Вулворте». Однако осознание этого не вызывало у Хедли чувства обиды: теплое солнце расслабило его и умиротворило.

– Можно и мне сигарету? – спросила запыхавшаяся Эллен, спрыгнув с ящика и откинув волосы с глаз. Она подошла к нему и присела на корточки: грязная вода залила ей лицо и руки. Когда Хедли протянул сигарету, Эллен подалась вперед и поцеловала его в затылок.

– Скоро я смогу тебе помочь, – сказал он. – Тогда и вселимся.

– Мы вселимся послезавтра, – прагматично возразила Эллен. – Я просто приберусь, чтобы можно было жить, а потом ты приведешь все в порядок.

– Сколько вещей ты хочешь перевезти от своих родителей?

– Только наши кровати. Ну, и одежду. Посуду… Личные вещи, – она выпрямилась. – Ведь ты не против остановиться там на пару дней?

– Нет, – ответил Хедли: теперь уже он мог вынести что угодно.

– Мы могли бы остановиться у Гоулдов.

– Это не важно. Ты сохранила мебель для гостиной? За нее ведь было заплачено.

– Да, – сказала Эллен. – Мебель для гостиной и кровати, и ту большую лампу, коврики и серебро. Вся мелочь сохранилась. Все, кроме холодильника, плиты и телевизора. Я разрешила их забрать… Не имело смысла их выкупать.

– Ты хочешь сказать, у нас не было выбора.

– Тебе они… нужны?

– Нет, – ответил Хедли. – Мы можем пользоваться ледником.

За пять недель, проведенных в тюремной камере окружной больницы, он научился обходиться без многих вещей.

Эллен вернулась к ведру и тряпкам.

– Зато у нас остался электрический тостер, электрическая кофеварка и блендер «уэринг». Все кухонные приспособления… – Ее голос одиноко затих. – Я не смогла с ними расстаться… в любом случае, мы бы выручили всего пару долларов за штуку.

– Отлично, – добродушно сказал Хедли.

– Хотя, наверное, деньги нам бы пригодились.

– Все будет хорошо, – произнес Хедли. Он выдохнул клуб дыма между геранями и иберийкой и праздно задумался, по силам ли одному мужчине спилить взрослую пальму?

Весь следующий месяц Хедли отдыхал и поправлялся, бесцельно слоняясь по подвальной квартире. Тело медленно заживало, и к нему постепенно возвращались силы. Он очень тяжело болел. Потребовалось много времени, чтобы вернуть утраченное, но восстановилось далеко не все. В конце концов, Хедли махнул рукой, понял, что ждать больше нечего и что на всю жизнь останется лишь то, чем он располагал теперь.