Страница 24 из 71
Именно «на прощание», ибо капитан 3-го ранга Николай Иванович Иванов, тяготясь своей «мирной» должностью, добился, как мы узнали, перевода на действующую Беломорскую военную флотилию.
В этот день я был так взволнован, что долго не мог успокоиться. А когда все же справился со своим, доселе небывалым, состоянием, захотелось, как говорится, излить душу на бумаге. Решил завести дневник. Вечером, перед отбоем, в нем появилась первая запись.
*17 августа 1942 года.
Сегодня у меня день особенный. Вместе со своими товарищами принял военную присягу. Все было так торжественно, что даже мурашки по коже пробегали, точь-в-точь, как в тот день, когда перед строем зачитывали суровый приказ наркома обороны, смысл которого — «Ни шагу назад! Стоять насмерть!» Наверное, эти два дня я запомню на всю жизнь.
Служу на флоте уже два месяца, а по-настоящему военным стал только сегодня. Постараюсь служить честно, ведь я комсомолец-доброволец. Это ко многому обязывает».
Дальнейший рассказ о службе прикамских мальчишек в самой молодой по возрасту воинской части времен
Отечественной войны я буду вести с учетом записей в этом дневнике, судьба которого, как и юнг, тоже не совсем обычна. Чтобы внести ясность, познакомлю читателя с его последней записью, относящейся к 29 августа 1943 года:
«Дали клятву Родине. (Речь идет не о принятии военной присяги, а о клятве, какие в годы войны давали ■советские воины, идя в очередной бой с врагом. — Акт.) Поклялись, придя на флот, бить врага до полной победы. Ни в годы войны, ни в мирное время не позорить чести воспитавшей нас Школы юнг. Уверен, клятва будет выполнена. А еще... Еще нас предупредили о бдительноеги. •Запрещено брать с собой всякие записи, конспекты... Жаль. Как же быть с дневником? Спрятать, что ли,? Скоро будем разъезжаться. Наконед-то? Здравствуй, флот!»
Судьба дневника была решена просто. Во время ужина в последний день пребывания в СавватиеЕО совсем случайно попала на глаза трехлитровая байка с хорошей герметически закрывавшейся крышкой. Мелькнула мысль: «Вот то, что надо». Из приключенческой литературы я знал, что бывали случаи, когда моряки документы с важными сведениями закупоривали в бутылки и бросали их в море. Кок Московский в предвыпускные дни: был к нам особенно милостив (ведь мы шли на боевые корабли), поэтому банку взять разрешил. Тетрадь с записями была завернута в прорезиненный кусок ткани и засунута в банку. Ее я закрыл крышкой, завернул в другой такой же кусок ткани и спрятал под валуном на одном из многочисленных, не заливаемых весною вешними водами холмиков на берегу Банного озера. Там она пролежала 32 года, пока в 1975 году во время пребывания на Соловках делегатов Всесоюзной встречи юнг не дождалась своего хозяина.
Место «клада» было найдено не без труда, да и те» только с помощью Саши Плюснина и Игоря Лисина.
Тетрадная бумага от времени пожелтела, стала хрупкой, записи повыцвели. Но кое-что разобрать было можно. Пусть теперь они послужат путеводной звездой в дальнейшем повествовании о моем боевом детстве.
...В погожие августовские дни работы на строительстве землянок шли полным ходом.
Пожалуй, самым трудным делом было рытье котлованов. Длина их достигала 14 метров, ширина 6 метрое. Часто попадались валуны. Встречались среди них и та -кие, что для того, чтобы их вытащить из котлована, мало было и двадцати человек. Сначала такую махину обкалывали со всех сторон, рычагами выворачивали на катки. Затем подводили тросы и под «Дубинушку», как в давно минувшие века, по каткам вытаскивали из котлована. Наваливались на глыбу, как говорится, всем миром. Все делалось вручную. Уставали быстро. Неокрепшие детские организмы при таком большом расходе энергии требе • вали ее быстрого восстановления. Время же было тяжелое. Питание, хоть и лучше, чем дома, но строго нормированное. Пищи хватало лишь на то, чтобы не чувствовать себя голодным.
Нагрузки же увеличивались с каждым днем. Участились налеты вражеской авиации. Немцы бомбили Соловки часто и беспорядочно. Особенно донимали ночные налеты. По воздушной тревоге многие из нас должны были бежать на боевые посты к зенитным батареям, которые располагались за два-два с половиной километра от палаток. Пока по осенней распутице, а позже по снегу доберешься до них, бывало, налет кончался. Уставшие, мокрые, замерзшие возвращались в свои провисшие, почти никогда не просыхавшие палатки, подтягивали их и опять забирались под влажные от повсеместной сырости отяжелевшие одеяла. Пробовали заснуть, но от только что пережитого удавалось это не многим. К тому же до команды «Подъем!» обычно было уже недалеко.
Нелегко приходилось в осенние дни 42-го и жителям поморской твердыни. По рассказам бывавших в Архангельске командиров и зачитываемых на линейке капитаном Калининым сводок Совинформбюро мы знали, что только за один налет фашисты сбрасывали на город до десятка-двух тысяч зажигательных и фугасных бомб. Пожары охватывали целые кварталы.
Большой налет вражеской авиации на Архангельск был совершен в ночь на 1 сентября. Во время бомбежки был полностью разрушен лесотехнический институт. Отогнанные зенитной артиллерией вражеские самолеты оставшийся запас бомб сбросили на Соловки. В ряде мест возникли очаги пожаров, но краснофлотцы из Учебного отряда и юнги их быстро ликвидировали. А утром, как ни в чем не бывало, состоялся митинг по поводу начала занятий в Школе юнг. Выступивший на нем начальник гарнизона генерал-майор Броневицкий сказал:
— Пусть враг не надеется, что способен помешать нам до конца выполнить приказ командования о подготовке кадров для Военно-Морского Флота. Занятия в школе начинаются точно в назначенный день. Будем строить и учиться, а если потребуется, отражать и атаки врага, откуда бы они ни исходили — с суши, моря или воздуха.
Не обескуражили вражеские налеты и архангелогородцев. Даже работники разрушенного института продолжали выпускать военную продукцию: в уцелевшем гараже делали зажигательную жидкость, гремучую ртуть и противохимические пакеты. Мастерские института давали армии лыжи и мины. Одна из партий их лыж к началу зимы поступила в Школу юнг, что позволило нам делать многокилометровые переходы, организовывать лыжные соревнования.
Когда строительный лес, тес, мох для будущих землянок были заготовлены, стали накатывать стены, ставить стропила, крыть крыши, засыпать землянки землей и обкладывать дерном.
Потом началась отделка кубриков изнутри. Стены и 12:8 потолки обивались тесаными досками. Струганым был и пол. По бокам землянки в три этажа сделали нары. С одной стороны — 18 и с другой — 15. В глубине, посередине землянки, еще 9 нар и у входа — 6, которые мы звали «шестеркой». За ней установили «буржуйку». Перед входом сделали тамбур с кладовкой для дров и уборочного инвентаря.
Мне и Гене Мерзлякову, как немного знакомым с электрорадиотехникой, пришлось помогать нашим преподавателям Пестову и Астахову в оборудовании классов, где предполагалось в ближайшие дни начать обучение будущих радистов приему на слух ц передаче на ключе.
На первый взгляд, главные старшины друг на друга вроде бы совсем не походили. Миша Пестов — черноволос, Астахов — наоборот, имел светлую шевелюру. Первый спокоен, уравновешен, второй — темпераментен, иногда даже вспыльчив. Но, несмотря на всю свою несхожесть, они как бы дополняли друг друга. Ребята это заметили, какой-то чудак из нашего юнгашеского братства даже любовно окрестил их одним общим именем «Ми-леша Пестахов».
Под их чутким руководством мы целыми днями привинчивали к столам телеграфные ключи, устанавливали розетки, в которые на уроках должны были включаться наушники. Даже самые поверхностные знания по радиотехнике, умение правильно держать ключ теперь мне очень пригодились. Однажды, сделав свое дело, я взялся за ключ и стал выстукивать буквы алфавита. Пестов и Астахов сразу же обратили на это внимание.
— Азбуку Морзе знаешь? — с удивлением спросил Пестов.
— Откуда? — подал голос и Астахов.