Страница 111 из 120
Вино сладко-терпкое на вкус, Кукше еще не доводилось пробовать такого, скоро он чувствует приятное кружение в голове, вино и правда крепкое, не зря похвастал Страшко. «Может, греки, – мелькает в его захмелевшей голове, – не так уж мудро делают, разбавляя вино водой?»
Оказывается, Страшко на Торгу главный, он торговый тиун от князя, его дело следить, чтобы все торгующие исправно платили десятину – торговую пошлину в пользу князя, а изба, в которой они сидят, – тиунская изба. По Торгу ходят сборщики десятины – это его подчиненные, они метят на доске, с кого уже взята пошлина и в каком размере. Над сборщиками поставлен Некрас. Тут нужен честный человек, а кто же честнее Некраса!
Ежедневно, по окончании торгового дня, он обо всем подробно докладывает Страшку, не только о собранных пошлинах, но и о товарах: что за товары и откуда прибывают, каких становится больше, а каких – меньше. Пошлину каждый торгующий платит серебром. Можно, конечно, платить и товаром, но товаром выйдет дороже, – ведь князю должны быть возмещены хлопоты по продаже товара, – так что большинство купцов предпочитает платить серебром.
Князь особо заботится, чтобы торговому человеку на Торгу было удобно и покойно: нарублено амбаров – товар хранить, лавки стоят под навесами, чтобы не было ущерба от погоды. Есть, конечно, и простые лавки, без навесов, – на всякий случай – вдруг нахлынет слишком много торгового люда!
Зимой, к примеру, столько мяса навезут замороженными тушами, особенно говяда и свиней, что все равно никаких лавок не хватает – валят прямо на снег. Да еще лосей, вепрей… Ну и рыбы, само собой. Зимой-то не страшно, снег товара не испачкает. А осенью и весной птицу привозят в несметных количествах – ловят на перевесищах.
И он, Страшко, поставлен за всем наблюдать. Чтобы было куда судам причаливать и коням с возами въезжать, чтобы кровли не текли и чисто было на подворьях, где торговый человек может отдохнуть и не хлопотать о приготовлении еды…
– Умный у нас князь, – говорит Страшко, – когда разбивали здесь новый Торг, обо всем подумал. Что ж, крепко блюдет свою десятину, ничего не скажешь… Он на дело так смотрит: надо, чтобы купец, продав свой товар, снова захотел приехать, чтобы ему о Торге вспомнить было в радость. Вот так. Верно я говорю, Некрас?
– Да уж как не верно! Ясное дело, верно!
Кукша, который еще по Царьграду немало знает о воровстве на рынках и не только на них, спрашивает:
– Не случается ли на Торгу воровства?
И Страшко, который тоже кое-что помнит о Царьграде, отвечает:
– Воровства на Торгу не бывает, с этим у нас строго, за воровство у князя такая вира положена, что детям и внукам не расплатиться, лучше уж сразу в вечную кабалу!
И переводит разговор на другое:
– А я, понятно, давно уже знаю, что вы оба в Нереве – слухом земля полнится. Все собираюсь к вам, да никак не соберусь, то одно, то другое. Утешаюсь, что еще успею, мол, что до весны Кукша все равно никуда не денется, не поплывет же он к себе домой, на зиму глядя. Одним словом, у меня для Кукши подарок припасен…
– Подарок? Для меня? – удивленно спрашивает Кукша. – Что за подарок?
– Узнаешь, когда получишь! – усмехаясь, отвечает Страшко.
– Так приезжайте с Некрасом к нам на Корочун! – приглашает Шульга, он, как и Кукша, удивлен сообщением о подарке и, сказать по правде, ему не терпится узнать, какой такой подарок припасен для Кукши у Страшка?
Глава двенадцатая
СТРАШКОВ ПОДАРОК
В усадьбе у Мысловичей господа трудятся не меньше, чем работники. А Кукша не отстает ни от тех, ни от других, да и срам ему был бы иначе-то. И Кручина тоже даром хлеба не ест – она всякой женской работе добре научена, но особенно прясть и ткать горазда.
Долгими зимними вечерами вместе с другими бабами да девками – и из господской семьи и из челяди – сидит она за прялкой или за кроснами и подпевает незнакомым ей песням. Вначале, слушая ее речь, столь непохожую на свою, пряхи-ткачихи хохотали до слез, но со временем попривыкли, к тому же обнаружилось, что Кручина – хорошая певунья и в пении почти не слышен ее смешной выговор.
Иногда она показывает другим ткачихам тканые узоры своей родины, и те перенимают их. И сама, конечно, перенимает здешние узоры. Случается, Кручина использует и те и другие вместе. Однажды она выткала скатерть с таким красивым и замысловатым узором, что Надежа смотрела, смотрела, а после сказала:
– С этаким узорочьем невесть что и делать – и на стол стелить жаль, и в укладке держать проку нет, – разве что на Торг вынести…
Вороненок-Андрей постоянно возле Кручины – то его надо накормить, то зыбку ногой покачать… Удивила Кручина женщин в усадьбе – не стала пользоваться пеленками, просто натолкла в ступе сухих гнилушек и насыпала их в зыбку. Утром снимет мокрый слой и заменит сухим. А время от времени опорожнит зыбку и новых гнилушек насыплет. Говорит, у нее на родине все так делают. Ей кажется, что так удобнее. Некоторые с ней соглашаются, только говорят, что больно уж непривычно…
С сыном ее все ласковы, но Андреем никто не зовет, только Вороненком. Кручина и сама то и дело сбивается на прозвище. В доме Мысловичей Кручина повеселела, и то имя, которое еще в Гнездове дал ей Кукша, вроде бы ей уже и не подходит. Но Кукша решил: не менять же его сызнова! И так это уже третье имя…
Его друг Шульга продолжает понемногу запасать железный товар, иногда ему удается купить подешевле – не на Торгу, а прямо в кузницах у кузнецов. Запасать лучше сейчас – к весне будет дороже.
Он рассказывает Кукше о торговле в далеких северных краях, которые лежат гораздо дальше Кукшиной Тихвины. Торговля там удивительная, хотя и очень простая – складываешь в определенном месте железный товар, а на другой день на месте твоего товара лежат соболя, бобры, горностаи, черные лисы.
– Никто из наших, – говорит Шульга, – северных тех охотников сам никогда не видел, но пакости от них не было ни разу.
Скоро праздник Солнцеворот – солнце на лето поворотит, дня начнет прибывать, а медведь с боку на бок перевернется и так уже доспит до весны. Еще этот день называют Корочун, потому, верно, что он самый короткий в году.
Готовятся к празднику, как обычно: прежде всего, варят пиво и мед. А пироги станут печь накануне и продолжат в самый праздник, чтобы свежие были. Молодежь личины ладит – изо всего, что под руку попадет: из кожи, из дерева, из кусков шкур, из бересты. В праздник кто медведем нарядится, кто козлом рогатым-бородатым, кто лешим, кто девкой, кто сарацинским купцом.
На Корочун никто никого нарочно не приглашает – хмельной народ шатается, где хочет, приходит, к кому хочет, и тут уж разницы нет – господа ли, холопы ли. Пляски и жмурки, в домах и на вольном воздухе, походы по всему Нереву, а то и в другие поселения. Пьют и закусывают, где кому случилось. Шульга позвал Страшка с Некрасом к себе на Корочун только потому, что далеко живут, в Прусах, не позвать, так могут и не прийти – отгуляют в своем посаде. А ведь страсть как любопытно узнать, что за подарок у Страшка для Кукши припасен!
Но вот наступает и Корочун. Шульга с раннего утра торопится доделать медвежью голову, Кукша ему помогает. Надо, чтобы как живая была, и с глазами, конечно, чтоб глядеть. Наденешь ту медвежью голову на свою, шубу вывернешь, и не отличить, – медведь и медведь!
Слышно, лестница скрипит, кто-то поднимается на гульбище, и, судя по шагам, не один.
– Верно, Страшко с Некрасом, – говорит Шульга.
Отворяется дверь. Гостей, однако, трое… Один за другим они входят в покой. Все трое в вывороченных тулупах, в раскрашенных берестяных личинах, изображающих каких-то неведомых чудищ, в личинах тех вырезаны, конечно, отверстия для глаз, для носа и для рта, но по тому, что видно в отверстия, не поймешь, кто скрывается за личиной… Один из вошедших как будто женщина или девушка – для мужчины гость и ростом маловат, и в плечах узковат, и движения не по-мужски плавные…