Взмах ножа (сборник)

— Ну ладно, — согласился Тиллей, — не будем спорить, продолжай.

— С минуту мы оба помолчали, а затем Бетти говорит: «Я знаю, что вас беспокоит».

— Ну и что же? — спрашиваю я.

— Вы, наверное, думаете, — отвечает она, — что Генри Лопе просто подонок и все равно его следует посадить.

— А вы считаете, он не подонок?

— Послушайте, мистер Мудроу, — заявляет она, — я знаю, Генри — наркоман, но у него уже было шесть арестов за мелкое хулиганство и хранение героина. Четыре раза его сажали. Плюс арест и заключение за воровство со взломом. Но Генри Лопе не агрессивен и не заслужил двадцати лет тюрьмы только по той причине, что не захотел признать себя виновным. На самом-то деле это шантаж! Весь штат будет оплачивать судебные издержки только для того, чтобы поджаривать человеку задницу ближайшие два десятка лет, а ему сейчас только двадцать пять. У него семья, и он довольно много работает. Кто выиграет от того, что его посадят, особенно за преступление, которого он не совершай?

— Знаете, — говорю я ей, — обычно я не слушаю того, кто несет подобную чушь собачью, потому что считаю, что люди, которых арестовали с поличным, вряд ли невиновны. Довольно редко полицейские прижимают человека, который на самом деле не уголовник.

А сам думаю, разница между Бетти Халука и другими юристами в том, что Бетти не просила меня снять Лопе с крючка. Она просто хочет выяснить, виновен он или нет.

Конечно, тогда я еще не знал точно, что именно она хотела, и напрямую спросил ее об этом. И добавил, если я выясню, что Лопе на самом деле подонок, то ничего не сделаю для его защиты, даже если он невиновен.

Она сказала, что согласна. Оказывается, на слушании дела полицейский заявил, что он ни слова не говорил по-испански. Если бы она могла доказать, что Лековски соврал, то его показания полетели бы к черту. Лековски — единственный свидетель против Лопе. Естественно, я напомнил: юридический отдел по работе с неимущими имеет собственных следователей, но она сказала, будто их следственный отдел настолько мал, что работает только с крупными преступлениями, и, если я не проясню дела, никто Генри Лопе заниматься не будет.

Мудроу, сидя в углу кровати, уставился на своего бывшего коллегу.

Казалось, рассказ его был закончен. Однако Тиллей знал друга достаточно хорошо, а потому спросил, как разворачивались события дальше.

— Черт возьми, Джим, я хотел назначить ей свидание немедленно, но кишка оказалась тонка.

— Я спрашиваю о Лековски и Лопе, — мягко уточнил Тиллей. Он ценил долгие, обстоятельные разговоры с, Мудроу. Их доверительные отношения были особенно притягательными потому, что нынешний напарник Тиллея оказался порядочным мерзавцем и у него была замечательная привычка придерживать информацию, благодаря чему за дела, которые они вели вместе, лавры стяжал один он.

— Дальше? А все оказалось совсем несложно. Я сунул двадцатку клерку в участке Лековски за то, чтобы посмотреть его личное дело. Нашел запись — в течение трех лет он учился в колледже, а потом поступил на службу. Ну вот, я поехал в его колледж, истратил еще одну двадцатку, чтобы взглянуть на вкладыш к диплому. Пять семестров он занимался разговорным испанским, и его оценки по этому предмету были не ниже четверки с плюсом. Бетти представила все эти факты помощнику прокурора округа, и он отказался от обвинения. А теперь мне звонят юристы по работе с неимущими в Манхэттене, будто я волшебник.

Тиллей откинулся на спинку очень старого мягкого стула, который Мудроу обычно использовал вместо вешалки, и покачал головой. Мудроу никогда не перестанет его удивлять.

— А теперь расскажи-ка мне наконец о Бетти Халука, — потребовал он.

— Ей около сорока пяти. Довольно приятной наружности, привлекательные черты лица. Крупный рот и нос. Когда мы видимся, она всегда одета для заседаний в суде, поэтому трудно сказать, какая у нее фигура. Думаю, немного полновата. Служит в отделе по работе с неимущими уже двадцать лет, но по-прежнему любит свою работу. Говорит, что получает удовлетворение при мысли, что делает все возможное, работая в нашей гребаной системе.

Помолчав немного, Мудроу подошел к шкафу и вытащил другой костюм — темно-синий. Тиллей знал, что этот костюм маловат для его массивной фигуры.

— Что за странная фамилия — Халука? — поинтересовался Тиллей.

— Турецкая. Ее отец был турок, но Бетти считает себя еврейкой. Она говорит, ее предки постоянно переезжали с места на место после того, как римляне вышвырнули их из Израиля. Турция, Армения, Испания, Англия, Венгрия… Куда бы они ни ехали, раньше или позже жизнь там для них становилась невыносимой, и семья научилась быстро сниматься с места, чтобы спасаться. Они приехали сюда из Берлина в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, достаточно рано, чтобы получить возможность уехать из страны, сохранив банковский счет.

Мудроу прервал объяснение на середине фразы, держа теперь в руках на расстоянии вытянутой руки оба костюма — и синий и коричневый.

— Ну что ты думаешь, Джим, который все-таки?

Тиллей в свои двадцать восемь был слишком молод, чтобы знать о «последнем шансе». Тем не менее он понял: Бетти Халука стала очень важным человеком для Стенли Мудроу. Он не раздумывал почему. Хотя как-то видел одну из любовниц Мудроу, двадцатипятилетнюю официантку, от которой и сам бы не отказался, не будь женат на Розе. Но как выяснилось, молодость не так уж много значила для его друга, в то время как «полноватая» Бетти Халука вытащила Мудроу из долгого запоя.

— Знаешь что, Стенли, — сказал Тиллей, — тебе лучше покупать вещи в специальных магазинах для крупных мужчин. Стандартные костюмы это не то, даже если делаешь покупки у парня, который их и шьет и подгоняет по твоей фигуре.

Мудроу с грустью посмотрел на Тиллея, худощавого, с хорошо развитыми мышцами и классно смотрящегося в джинсах, фланелевой рубашке и шерстяном пиджаке от Харриса. Мудроу знал, что, если даже он очень захочет принарядиться и выложит штуку за специально сшитый костюм, даже тогда он будет выглядеть не лучше упакованного холодильника.

— А знаешь, какие цены в этих специальных магазинах? — Он внимательно и придирчиво рассматривал каждый свой костюм.

— Ладно, надень коричневый, — согласился наконец Тиллей. — Посмотрим, как ты в нем будешь выглядеть. Надеюсь, у тебя найдется чистая белая рубашка и пальто отглажено?

— Черт возьми! — спохватился Мудроу, направляясь к шкафу. — Я совсем забыл об этом проклятом пальто. Он поднял с пола нечто, оказавшееся сморщенной шерстяной тряпкой, и покачал головой. — Поеду без пальто.

— Дай-ка его сюда, — сказал Тиллей. — Я мигом съезжу к Мухаммеду на Первую авеню, там его быстренько отгладят, а ты пока поищи галстук и залезай в душ. Ведь эта женщина, Халука, — адвокат, черт возьми! А ты выглядишь как последний разгильдяй. Да она не захочет иметь с тобой ничего общего.

— А вот и нет! — не согласился Мудроу. — Она меня уже видела и знает, с кем ей придется иметь дело.

Глава 4

Семнадцатое января 

Сильвия Кауфман сидела у себя в гостиной. Кресло было удобно, мягко, и она, потягивая третью чашечку чая, обозревала компанию, которая была зародышем ассоциации жильцов дома «Джексон Армз». Увы, командой суперменов их никак не назовешь. Улыбаясь про себя, Сильвия вспомнила то время, которое проводила с внуком и внучкой. Это было до того, как родители увезли их в Лос-Анджелес. Тогда внуков интересовали: Чудо-Женщина, Супермен и Аквекмен-блондин, который плавал, как моторная лодка. Среди проблем, занимавших детей, не было ничего подобного Лиге справедливости.

Ее самая старая приятельница Анна Боннастелло, естественно, пришла раньше всех, и Сильвия угостила ее холодным ужином. Анна отказывалась признать, что случившаяся после сильного сердечного приступа грудная жаба замедлила ритм ее жизни, и теперь она с трудом преодолевала коридор в квартире Кауфман, опираясь на палку. Особенно тяжело приходилось Анне по ночам. Ее суставы (впрочем, как и воля) теряли силу после захода солнца. Вот уже пятнадцать лет как Анна вдовствовала и вряд ли подходила для роли спасительницы, даже если бы владела самолетом-невидимкой Чудо-Женщины. Но проголосовать и подписать петицию Анна, конечно, могла.