Взмах ножа (сборник)

— Который час? — снова спросил Джонни. Он вдруг подумал, что Музафер может попытаться его убить. Не сейчас, не сегодня и не завтра, но вполне вероятно, что араб рассчитается с ним, если операция провалится. Поэтому Музафер и был так спокоен: он знал, что может уничтожить Джонни.

— Двадцать три минуты второго.

Музафер не сводил глаз с въезда во двор. Снисходительный тон грека раздражал его все больше. Будь это обыкновенная ситуация, он бы поставил на место всякого, кто посмел говорить с ним в таком тоне, но обстоятельства были далеки от обычных. Любой руководитель операции с помощью руководства мог преподать непокорному солдату урок, который был бы для него последним, и каждый солдат знал это. Но здесь, в Нью-Йорке, в тех условиях, которые он сам предложил и организовал, вышестоящих чинов не было. Что он может сделать? Ударить Катаноса? Убить его? Без него не будет никакой армии, и, что самое интересное, Джонни никогда не вел себя так на людях. Никогда не оскорблял его при женщинах. На секунду Музафер представил, как он объяснит, почему ему пришлось убрать Джонни. Тереза разорвет его на части.

Они молча сидели, глядя на проезжающие мимо машины, пока Джонни с каменным лицом снова не спросил о времени.

— Час двадцать восемь, — ответил Музафер.

— Надо быть наготове. Ровно через две минуты закончится обед, и появится грузовик под номером четыре. Он поедет по Шестой авеню, свернет на север, к центру. Угадай, куда именно?

— В Бронкс, — пошутил Музафер.

— Откуда ты знаешь? — Джонни даже растерялся, Музафер впервые увидел, как он потерял контроль над собой.

— Я просто пошутил, — объяснил Музафер.

— Да? — Катанос внимательно посмотрел на Музафера, затем расплылся в улыбке. — Ну, тогда ты получаешь главный приз. Именно туда он и поедет. Обычно он обслуживает Нью-Джерси, но два раза в неделю выполняет заказы, которые не успевает выполнить номер три.

— А зачем он едет по Шестой? Почему не через Вест-Сайд или по Десятой?

— А вот это уже интересно. Он едет по Шестой, чтобы заскочить в пиццерию на углу Тридцать второй улицы и Шестой авеню, — там шмаль сыпят прямо на пиццу вместо сыра. Честное слово. Каждый раз продавец передает ему пакетик с кусочком пиццы и не дает сдачи с двадцатки. Я думаю, это кокаин, хотя какая разница. Лишь бы он там останавливался.

В половине второго их беседу прервал автомобильный гудок — из ворот выехал грузовик с огромной четверкой на капоте. Грузовик свернул на Десятую улицу. И Джонни с Музафером поехали следом. Они держались за ним всю дорогу до Шестой авеню, где водитель, как и ожидалось, остановился и забежал в пиццерию.

— Вот сукин сын, — сказал Музафер, — ты был прав.

— Такой уж это город, приятель. Такие ребята чувствуют себя здесь увереннее, чем трансвеститы.

Музафер не обратил внимания на последние слова. Все складывалось идеально. Производителям запрещалось перевозить газ по городу, а этот болван — водитель грузовика номер четыре — прокладывал им дорогу к бакам с водородом и ацетиленом. Музафер почувствовал, как у него закипает кровь. Это был центр Манхэттена, а не какой-нибудь Вильямсбург в Бруклине. Улицы были полны народа, и чем дальше он продвигался, тем многолюдней они становились.

— Считай, — сказал Джонни. — Считай баки.

— Уже, — ответил Музафер. — Давно сосчитал. Двадцать с водородом и восемнадцать с ацетиленом. Поехали отсюда.

На обратном пути Музафер уже обдумывал план действий. Джонни внимательно наблюдал за ним, стараясь дождаться минуты, когда Музафер будет меньше всего готов к тому, что он собирался сказать. Он словно притаился в засаде, выжидая удобный момент для атаки. Сам Джонни никогда не позволял себе так глубоко погружаться в раздумье. Это было слишком опасно.

— Слушай, Музафер, ты не поверишь. Угадай, что вчера произошло. Догадайся.

Музафер, вздрогнув, посмотрел на него.

— Что?

— Я вчера был с Джейн.

— Что? — Музафер не мог в это поверить.

— Я трахнул малышку Джейн. Отделал ее, как надо.

— Ты не шутишь? — Музафер похолодел. — Если Эффи узнает… Эффи знает? Зачем ты это сделал? Тебя убить за это мало.

— Успокойся, Эффи ничего не знает. — Джонни положил руку Музаферу на колено. — И Тереза тоже ничего не знает. И не смотри на меня так. Мы были внизу, в подвале, где стиральные машины. Ну, и она пристала ко мне. Понятно, она мужика сто лет не видела, а все эти фаллоимитаторы ей осточертели. — Он замолчал, давая Музаферу возможность ответить, но Музафер был слишком зол, и Джонни, воспользовавшись этим, продолжал: — Я тебе расскажу, как все было. — Он толкнул Музафера в бок локтем, и тогда Музафер впервые осознал, что весь его проект — выбор цели, место действия, методы — был в руках у Джонни. — У нее вся грудь в веснушках, вся она такая беленькая, и ты не поверишь, она сказала, что, если я дотронусь до нее языком, она меня пристукнет. Она сказала, что этого ей хватит на сто лет вперед.

Представьте, что ваш ночной кошмар осуществился. Предположим, что вам снился один и тот же сон на протяжении пятнадцати лет, скажем, дважды в неделю, и каждый раз вы просыпались в холодном поту, и об этом вы не можете рассказать ни священнику, ни психиатру. И вот однажды сон предстает перед вами в виде двух агентов ФБР, и вас — Хулио Рамиреса, иммигранта, парикмахера и шпиона — тащат в офис в Куинсе.

Если у вас хорошо развито воображение, вы сейчас дрожите так же, как дрожал Хулио Рамирес. Его колени тряслись непроизвольно, а сам он сидел на жестком стуле напротив улыбающегося Джорджа Бредли и нахмуренной Леоноры Хиггинс. Бредли в третий раз повторял одно и то же:

— Мистер Рамирес, нам известно, что вы доставили фургон, набитый оружием, для «Американской красной армии». Мы знаем, что вы сели в этот фургон в гараже в Бей-Ридж и перегнали его на Тридцать первую улицу в Асторию. Нам также известно, что вы передали этот фургон активному участнику «Красной армии». Стоит ли терять время дальше?

Хулио откашлялся, собирая остатки мужества.

— Если вы все так хорошо знаете, скажите, кто вам все это рассказал?

— Мы не можем сделать этого, Хулио.

— Хватит дурака валять, — вмешалась Леонора. — Пора с ним заканчивать.

— Не торопись, Леонора. Попробуем дать ему шанс выйти живым из этой истории.

— Если вы меня вычислили сразу, то почему тут же не арестовали? Что вы будете делать в суде, если сейчас не можете объяснить, кто вам рассказал обо мне?

— В суде? — Леонора рассмеялась, но быстро вернулась к серьезной тональности. — Единственное, чего тебе не стоит бояться, так это тюрьмы. Ты пожалеешь, что тебя до сих пор не посадили. Ты, кстати, не знаешь случайно, что произошло в баре «Гавана Мун» на бульваре Кеннеди в Юнион-Сити? Ты случайно не знаком с его владельцем, Эстебаном Пересом?

Хулио задрожал так, что мелочь в его карманах зазвенела. Эстебана Переса в кубинской колонии знали как главу кубинцев — борцов против Кастро. Другие активисты выполняли задачи более серьезные, передавая по цепочке указания крупных функционеров вроде Переса, но их имена почти не фигурировали в досье. И хотя на некоторых в ФБР были заведены дела, Леонора могла до смерти напугать Хулио, никого не выдавая. Она еще не знала, сколь незначительной была фигура самого Рамиреса.

— Предположим, — продолжала Леонора, — мы упомянем в ходе беседы, что некий парикмахер, Хулио Рамирес, на самом деле шпион, который каждый месяц наносит визиты в кубинское представительство. Думаешь, он потребует доказательств? Не потребует. А что случится с тобой, когда он об этом узнает? Что будет с твоей семьей? У тебя есть дети, Хулио?

В воздухе повисла тишина. Оба агента чувствовали, что кубинец вот-вот сломается, но они были абсолютно не готовы к тому потоку слез и слов, который хлынул из Рамиреса. Он никогда не собирался заниматься шпионажем. Он и коммунистом не был. Он совершил ужасную ошибку, но что теперь делать? Он хотел бы только одного — приносить пользу своей новой родине, Америке. Он мечтает быть таким же американцем, как и его соседи. Не может ли ФБР помочь ему и его семье?