Страница 34 из 52
Таким образом, государственно-правовая концепция Вильгельма была проникнута чисто средневековым архаизмом. В некоторых отношениях он шел даже дальше средневековья и погружался в чисто первобытные чувства и настроения. Склонность императора к возрождению патриархальных мотивов признавал даже и профессор Лампрехт, написавший к 25-летнему юбилею царствования его хвалебную характеристику'. Он указывал на то, что император хотел бы видеть германский народ таким же, каким он был во времена Тацита — крепким, сильным, но, главное, еще не подвергшимся развращающему действию культуры. Для Лампрехта и, можно думать, что вместе с ним и для большинства образованных немцев, — симпатии Вильгельма к архаическим порядкам отнюдь не являлись признаком его культурной отсталости. Наоборот, он говорит, что «именно высокие дарования современности, которые предрасположены и привыкли смотреть вдаль, часто 18 обнаруживают 6 своей натуре первобытные мотивы, не порывая, однако, благодаря этому связей с современностью». Архаические склонности Вильгельма, по мнению, Лампрехта делали его особенно близким к простому народу. «В современной жизни нашего народа, — говорит он, — еще продолжают жить могучие духовные остатки тех времен, когда германцы впервые поили своих косматых коней в Рейне; монарх, который вместе со многими другими обнаруживает такого же рода черты, должен быть в состоянии легко подойти к чувствам именно низших народных слоев». С последним утверждением ученого немецкого историка едва ли можно согласиться, ибо как раз среди немецкой демократии патриархальные замашки императора всегда встречали неизменный и наиболее сильный отпор. Но как бы то ни было, стремления императора к возрождению отношений самой седой старины, лежащей дальше от нас, чем средневековье, не отрицали и люди, настроенные к нему очень благожелательно.
К числу патриархальных идей Вильгельма II относится прежде всего его представление о короле, как об отце своих подданных. По манере выражений императора иногда можно было подумать, что он забывал о своем положении главы многомиллионного народа со сложными интересами, предъявляющего сложные запросы к правительственной власти; ему как бы казалось, что он — вождь небольшого родового союза, все члены которого ему лично известны, все потребности которого он сам может удовлетворить. «Я отлично знаю, — заявляет он 15 мая 1890 г. в Кенигсберге, — чего вам недостает, и я направляю свои действия, сообразуясь с этим». Четыре года спустя он говорил: «Моя дверь всегда открыта для моих подданных, и я их выслушаю охотно», — как будто стоило только уведомить короля-отца о невзгодах, постигших его детей, и он бы мановением руки сразу всех успокоил и все уладил. Поэтому ему казались совершенно излишними всякого рода политические партии, а деятельность политических агитаторов он считал откровенно вредной. Политическую оппозицию он приравнивал к неповиновению и видел в ней пагубный дух непокорности. Еще в 1891 г., когда в Германии поднялся шум по поводу удаления Бисмарка, он говорил бранденбуржцам: «Мне кажется, что некоторые лица не совсем ясно представляют себе путь, по которому я иду и который я избрал, чтобы вести вас, а также и весь мой народ к моей цели и к всеобщему благополучию... Я очень хорошо знаю, что в данное время кое-кто пытается напугать общественное мнение. Дух неповиновения заполз в страну: скрытый под блестящим и обманчивым покровом, он старается ввести в заблуждение мой народ и людей, мне преданных».
Больше всего боялся Вильгельм II развращающего действия современной культуры. Нужно культивировать в себе старинные добродетели и чуждаться модернистских течений — ив области религии, и в области искусства, и в области литературы. Эту мысль император часто повторял на разные лады. Хороший немец должен быть простым, послушным, выносливым и немудрящим человеком. Его главным чтением должна быть Библия, но он не должен вдаваться в богословские тонкости и конфессиональные споры. Религия должна пониматься «не в строго догматическом церковном смысле, а в более широком значении, практически применимом к жизни»1; она должна воспитывать в людях нравственные добродетели, любовь к отечеству и верность королю; что же касается догматов, то к ним Вильгельм был глубоко равнодушен, и в этом отношении сохранял терпимый дух своих предков; но религиозность должна быть неотъемлемой чертой хорошего немца, и в этом отношении Вильгельм не делал никаких уступок. Искусство и литература также должны воспитывать в людях старинные добродетели и быть «школой идеализма», как любил говорить Вильгельм. Ни импрессионизма, ни реализма он не выносил, к Гауптману питал чуть ли не личную вражду, зато преклонялся перед Вегасом, Менделем и Вильденбрухом. Император чувствовал особенное влечение к скульптуре, но только потому, что «скульптура еще не тронута этими так называемыми современными течениями; она еще чиста и прекрасна»19 20. Также Патриархальны взгляды Вильгельма и на задачи школы, которой он предлагал «насаждать религиозное чувство и христианское рвение» и «развивать в воспитанниках чувство героизма и исторического величия». Это, конечно, помимо борьбы с тлетворным влиянием социализма, которую Вильгельм также вменял в непременную обязанность школе. Для довершения характеристики этих патриархальных симпатий императора добавил его взгляд на роль женщины, для интересов которой он рекомендовал три исключительных области: церковь, кухню и детей (три К: Kirche, Kuche und Kinder).
( Но было бы глубокой ошибкой делать из всего этого заключение, что император всецело жил в мире мистических идей, средневековых и патриархальных идиллий и был слеп и глух к требованиям современной ему жизни. Наоборот, реальный смысл, умение согласовать свои действия с реалистическими запросами жизни и преклонение пеоед реальными силами были присущи ему в не-меньшеи мере, чем его делу. Он не даром проникся великим преклонением перед Вильгельмом, чтил его гораздо выше, чем своего отца, и вопреки очевидному стремился укрепить за ним в потомстве титул «Великого». Много раз в своих речах он, обходя память отца, заявлял, что будет следовать в своей политике по стопам деда, и в этом преклонении несомненно помимо общности консервативных симпатий обоих императоров, помимо внешнего блеска царствования Вильгельма I очень важную роль сыграла и реалистичность мировоззрения старого императора, нашедшая себе сочувственный отклик в душе внука. Вильгельм II был слишком живым, подвижным и наблюдательным человеком для того, чтобы замкнуться в сфере отвлеченной идеологии, как это делал Фридрих Вильгельм IV, и отгородить себя китайской стеной архаических идей от запросов и потребностей действительной жизни. Потребность в идеологическом оправдании его действий в его душе была очень сильна, но едва ли будет ошибкой сказать, что даже самые отвлеченные и мистические из его идей служили ему лишь оправданием и теоретическим прикрытием для вполне определенных направлений его практической политики. Идея божественного посланничества дома Гогенцоллер-нов служила на практике оправданием для властных за-
машек непарламентарного управления, вдея провиденциального Назначения германского народа прикрывала националистическую нетерпимость и презрительное отношение к народам негерманской расы, а идеализация тацитовских германцев на деле оказывалась синонимичной идеям политического и общественного консерватизма, допустимого в хронологических рамках конца XIX и начала XX веков. В этом отношении можно смело сказать, что не идеология владела Вильгельмом II, а он своей идеологией, приспосабливая ее отвлеченные принципы к потребностям личного, националистического и консервативного режима. В этом отношении он стоял между Фридрихом Вильгельмом IV и Вильгельмом I. Фридрих Вильгельм IV был рабом своей идеологии; она заводила его в такие заоблачные выси, из которых не было пути на землю к деятельности практического политика; Вильгельм I, наоборот, был до такой степени реалистичен, что не нуждался ни в какой идеологии и чувствовал себя прекрасно и без подведения общих оснований под свою политическую деятельность; Вильгельм II был одновременно и практическим политиком с понятем реального и отвлеченным идеологом, причем идеологическими принципами он пользовался для того, чтобы оправдать свое поведение в качестве практического политика, а практическая деятельность и уроки ближайшего прошлого являлись для него опытным материалом, на основе которого в его душе выстраивалась система отвлеченных принципов и идей. _■
18
Karl Lamprecht. Der Kaiser, Versuch einer Charakteristik, 1913.
19
Из речи Вильгельма в Мюнстере (1908).
20
Из речи художникам Аллеи Победы.