Страница 15 из 94
Впрочем, Канарис недолго пробыл в Пфорцхейме. Известия, полученные из Баварии, одно тревожнее другого, побудили его спешно уехать. Проект создания в Баварии отрядов самообороны, предложенный министром внутренних дел, социал-демократом Ауэром, оказался в опасности: радикалы, входившие в правительство, и рабочие советы не давали его утвердить. И Канарис бросился спасать положение.
Злые языки, однако, утверждают, что у молодожена была и еще одна причина спешно покинуть молодую жену. И тут, как на танцах, у него не хватило темперамента...
* # *
Так или иначе, но, успешно выполнив свою миссию, в начале февраля Канарис возвращается в Берлин. Здесь его уже ждет новое назначение. Его направляли в Веймар, где в те дни заседало Национальное собрание. Канарис и здесь должен был отстаивать план создания военизированных отрядов.
Едва лишь 6 февраля открылось Национальное собрание, как Канарис принялся убеждать депутатов. Он умел с бесподобной ловкостью преподносить свои аргументы даже самым сдержанным слушателям. Словно хамелеон, он обладал способностью приспосабливаться к любому собеседнику. «Он находил для каждого подобающий тон, — восхищался позднее один из товарищей Канариса, — свой для немецких националистов, свой — для независимых». Как следствие, парламентское большинство высказалось за создание отрядов самообороны.
Успех в Веймаре укрепил позиции Канариса. Для всех, кто стремился попасть в новую армию и кто хотел бы использовать ее в политических целях, Канарис стал ключевой фигурой.
Особенно обхаживали Канариса морские офицеры. Ведь он мог открыть им путь в военно-морские силы, создаваемые согласно Веймарской конституции. Дело в том, что с 15 февраля он служил в ведомстве военно-морского флота, которое через пару месяцев было переименовано в адмиралтейство, а затем стало главным командованием военно-морских сил. Канарис с первых часов участвовал в создании нового флота, хотя и не порывал с работой в штабе ГКСД.
В марте 1919 года вновь всплывает фигура контр-адмирала Адольфа фон Троты, духовного отца той самой флотской операции, что готовилась в октябре 1918 года и явилась причиной бунта. Вот он уже становится во главе адмиралтейства. Фанатичный приверженец Тирпица и убежденный монархист, он по-прежнему считал военно-морской флот «символом немецкой национальной силы». Тем временем Носке наконец разрешает Левенфельду создать морскую бригаду по примеру добровольческого корпуса. В нее вошли члены экипажа небольшого крейсера «Бреслау», морские офицеры, инженеры, унтер-офицеры, солдаты и матросы. Вскоре ее численность выросла до 1200 человек. Еще одну бригаду создает в Вильгельмсхафене капитан третьего ранга Герман Эрхардт.
Обе они были расквартированы в окрестности Берлина: власти боялись новых коммунистических выступлений.
Канарис счел необходимым наладить связь и с Левенфельдом, и с Эрхардтом. Так постепенно плелась сеть контактов и связей, так со временем Канарис стал одним из самых осведомленных людей в послевоенном Берлине.
Немногочисленные друзья, впрочем, выделяли еще его надежность и обязательность.
Вскоре Канарис доказал, что не раздумывая готов прийти на помощь друзьям. В апреле возникли трудности у Пабста. Началось следствие по делу об убийстве Либкнехта и Люксембург. Выявлялась зловещая роль в этом деле офицеров.
К досаде Пабста, командир дивизии, генерал-лейтенант фон Хофман, не посвященный в курс дела, на следующий день после убийства поручил дивизионному следователю Курцигу выяснить, что же все-таки произошло. В расследовании он предложил сотрудничать и представителям рабочих и солдатских советов. Советы направили в штаб своих заседателей, Вегемана и Руша. Курциг сразу заподозрил, что в официальной версии не все ладно. Он понял, что события развивались совсем не так, как было доложено о них в штаб дивизии.
Уже 16 января он велел задержать обер-лейте-нанта Фогеля, который некогда вез и не довез в тюрьму Розу Люксембург. Курциг обосновал арест так: «Имеются серьезные подозрения, что он не сделал все необходимое для защиты заключенных». По указанию следователя задержали и второго водителя: Хорста фон Пфлутк-Хартунга. Других виновных Курциг стал искать в штабе дивизии, и тут вмешался Пабст. Он подключил к делу второго следователя: как будто для того, чтобы «ускорить расследование».
На самом деле следователь Йорнс, бывший офицер колониальных войск в Африке, симпатизировал офицерам дивизии. Вскоре он начал жаловаться на якобы недопустимую суровость допросов, проводи-
мых Курцигом. 18 января он обратился к командиру дивизии Хофману с просьбой передать оба дела ему. Хофман согласился, Курцига отстранили от расследования. Теперь им занимался лишь Йорнс. Он сразу приказал освободить Фогеля и Пфлугк-Хартунга, а затем начал неторопливо изучать дела. В показаниях подозреваемых он, кажется, и не сомневался.
Так, он не стал допрашивать Фогеля, а обоих заседателей держал от расследования на таком расстоянии, что 15 февраля Вегеман и Руш сделали заявление: «Мы отказываемся участвовать в судебном разбирательстве, которое помогает уничтожить следы преступления...»
Теперь возмутилось правительство. Оно потребовало от Йорнса энергичных действий. Ему рекомендовали, например, допросить солдат, видевших, как спутники Фогеля бросили тело убитой в воду. Йорнс не мог дольше противиться. 18 февраля он допросил очевидцев, и тут уже Фогель сделал половинчатое признание. Да, он велел сбросить тело в воду. Да, он условился со своими товарищами сказать неправду.
20 февраля Йорнс распорядился снова арестовать обер-лейтенанта. Его отвели в Моабитскую тюрьму, до которой январской ночью он так и не добрался. Через 8—10 дней компанию ему составили и другие участники ночного расстрела.
Последним в камеру попал капитан Хайнц фон Пфлутк-Хартунг. К тому времени он помог скрыться стрелку Рунге, снабдив его деньгами и документами.
Заключенные жили вольготно. Они переговаривались друг с другом, согласовывали показания. Часовые пропускали к ним любых посетителей. Так что Канарис также навещал своего друга Хорста фон Пфлугк-Хартунга, чтобы, как он объяснял позднее, «обсудить с ним вопросы организации отрядов самообороны».
Лишь когда ревнивая жена одного из заключенных пожаловалась Йорнсу, что ее мужа посещает в камере посторонняя дама, следователь неохотно пообещал принять меры по усилению режима охраны.
Впрочем, вечером 25 марта и сам Йорнс вспылил, увидев, как из бара «Колибри», что на Виттен-бергплац, навстречу ему нетвердой походкой двигался заключенный Липман. С этого дня вольница кончается; главным подозреваемым — Фогелю и Пфлугк-Хартунгу — запретили принимать посетителей.
В начале апреля отыскивают и беглого Рунге. Теперь Пабст уже не сомневается, что вот-вот начнется судебный процесс.
Открытый процесс был бы опасен и для Пабста, и для дивизии: на Йорнса уже нельзя было положиться. По его поведению было ясно, что его возможности ограничены и подыгрывать обвиняемым он мог лишь до тех пор, пока не была задета его собственная репутация.
Защитить обвиняемых от очевидной опасности мог лишь один человек: Канарис. Пабст сумел устроить так, чтобы его назначили заседателем военно-полевого суда.
Все следы, что вели к Пабсту, тщательно маскировались. Специально подобранные лжесвидетели готовились запутать суд, сбить его с толку.
Канарис, впрочем, не был уверен, что спектакль полностью удастся, а потому предложил главным подозреваемым и другой выход — в трудный момент бежать за границу. Стремясь помочь им, он налаживал контакты с чиновниками, доставал фальшивые паспорта, намечал план бегства, выбирал будущее место жительства беглецов.
Нашли и деньги на побег. Бывший берлинский адвокат Бредерек, человек с запутанной биографией, достал 30 тысяч марок из кассы «некоей конторы».
5 тысяч или 15 тысяч марок (Бредерек позднее не смог точно вспомнить сумму) решено было сразу передать офицерам. Остальные деньги собирались выслать за границу. Связь поддерживали через Элли фон Пфлугк-Хартунг, сестру арестованных офицеров. Вместе с Бредереком она часто навещала братьев в тюрьме. Канарис, очевидно, прослышал об этом. Он и посоветовал Элли: требуйте, чтобы остальные деньги выплатили немедленно, иначе они «уйдут». И вместе с ней он явился за этими деньгами, добиваясь выплаты...