Страница 19 из 21
Слушая дипломата, я вспоминал одного враля из Кадиса, некоего дона Хосе Марию Малестину. Как и маркиз, он был сама спесь, однако если мой знакомый из Кадиса врал бесстыдно и безудержно, то маркиз никогда не искажал действительных событий и был грешен лишь в том, что мнил себя бог весть какой персоной, у которой тьма врагов, и делал вид, будто знает важные тайны, но не смеет их разглашать. Сие свидетельствует о бесконечном разнообразии, которое творец являет вам в мире нравственном, как в мире телесном.
Исидоро и Лесбия встали из-за стола и снова пустились в бесконечные любовные объяснения. Моя хозяйка, казалось, забыла о своем намерении быть приветливой с маркизом. Напрасно он уверял, что готов ей рассказать обо всем, открыть то, что ни один смертный еще не слышал из его уст. Прелестную Ла Гонсалес, видимо, не слишком привлекали обещания посвятить ее в планы всех европейских держав, — словечки и фразы, которые она бросала своему усердному обожателю, были едки, как желчь.
Задумчивость Амаранты мало-помалу рассеивалась, ее глаза опять впились в меня, и я прочел в них явное желание заговорить со мной. В самом деле, когда я, собирая стоявшие перед ней пустые тарелки, подошел поближе, Амаранта, против всех правил приличия, улыбнулась мне своей дивной улыбкой и произнесла слова, пронзившие мое сердце:
— Ты доволен своей хозяйкой?
За точность не поручусь, но помнится, что я, не глядя на нее, ответил:
— О да, сударыня.
— И ты не хотел бы переменить место? Не пошел бы служить в другой дом?
Опять-таки в точности не уверен, но, кажется, ответил я так:
— Смотря у кого служить.
— Я вижу, ты — малый смышленый, — заметила она с улыбкой, наполнившей меня райским блаженством.
Тут уж я уверен, что ничего не ответил. После короткой паузы — сердце у меня отчаянно колотилось, вот-вот выскочит из груди — я вдруг расхрабрился, чему до сих пор не перестаю удивляться, и спросил:
— А что, ваша милость хочет взять меня на службу?
Амаранта звонко рассмеялась, и я ужасно смутился: не сболтнул ли чего лишнего. Схватив стопку тарелок, я выбежал на кухню и, немного отдышавшись, стал размышлять, какое место занимаю я в чувствах Амаранты. Что только не приходило мне в голову! Наконец я решил: «Завтра же обо всем расскажу Инес. Посмотрим, что она об этом думает».
VIII
Когда я возвратился в гостиную, картина была та же, но вскоре все изменилось — явился еще один гость. Сперва мы услышали веселые голоса в подъезде и звуки гитары, а вслед за тем на пороге показался молодой человек, которого я не раз видал в театре. С ним были друзья, однако они простились еще на улице, и в дом вошел он один, но с таким шумом, будто целый полк становился к нам на постой. Хорошо помню, что на нем был народный испанский костюм — вышитая куртка, мохнатая шляпа, похожая на треуголку, только гораздо меньше, и алый плащ, подбитый узорчатым бархатом. Но не подумайте, что это был какой-нибудь франт из Лаваньеса или гуляка из Маравильяса, нет, одежда, которую я описал, украшала особу одного из знатнейших дворян в столице. Просто он, как многие в ту эпоху, любил развлекаться в обществе людей низкого звания и был завсегдатаем салонов Полонии Кабатчицы, Хулианы Зеленщицы и других красоток, о которых говорил весь Мадрид. Для ночных своих похождений он всегда надевал такой наряд и, надо признать, был в нем чудо как хорош.
Этот петиметр служил в королевской гвардии, его ученость ограничивалась познаниями в геральдике — тут он был знатоком, — в бое быков и фехтовании. Излюбленным его занятием было волочиться за женщинами, знатными или из народа; в гостиных или на танцульках. Казалось, о нем написаны знаменитые стихи:
— А, дон Хуан! — воскликнула Амаранта.
— Добро пожаловать, сеньор де Маньяра!
Будто по волшебству, все общество оживилось, как только вошел этот юноша, воплощение веселья и молодого задора. Я заметил, что лицо Амаранты внезапно просветлело, в глазах вспыхнул лукавый огонек.
— Сеньор де Маньяра, — непринужденно сказала она, — вы пришли вовремя. Лесбия так скучала без вас!
Лесбия бросили на подругу уничтожающий взгляд, а черты лица Исидоро исказились от ярости.
— Сюда, дон Хуан, садитесь рядом со мной! — радушно позвала моя хозяйка, указывая Маньяре на стул слева от себя.
— Я не думал встретить вас здесь, обожаемая герцогиня, — сказал петиметр, обращаясь к Лесбии. — И все же, как видите, я пришел, повинуясь зову сердца, — теперь мне ясно, что оно не всегда ошибается.
Лесбия несколько смутилась, однако она была не из тех женщин, что боятся острых положений: тут же между нею и Маньярой завязалась веселая перепалка — остроты, колкости, шутки так и сыпались с обеих сторон. Майкес становился все более мрачен.
— Этот вечер для меня счастливый, — сказал дон Хуан, доставая шелковый кошелек. — Я был у Ловкачки и выиграл там около двух тысяч реалов.
И он высыпал на стол золотые монеты.
— Много было там народу? — спросила Амаранта.
— О да, но Маркизочка не смогла прийти, у нее разболелись зубы. Ну и повеселились же мы!
— А я полагала, — с нескрываемым ехидством заметила Амаранта, что для вас нет веселья там, где нет Лесбии.
Герцогиня снова метнула на подругу гневный взор.
— Потому я и пришел сюда.
— Не хотите ли еще раз попытать счастья? — сказала моя хозяйка. — Габриэль, карты! Подай нам карты!
Я повиновался. Черви, бубны, трефы, пики замелькали в руках петиметра, тасовавшего с молниеносной быстротой, которая дается лишь опытом.
— Вам и быть банкиром.
— Согласен. Приступим.
Легли первые карты, партнеры выложили деньги, глаза с тревогой устремились на роковые знаки, и игра началась.
В первые минуты слышались только отрывистые, но выразительные восклицания: «Три дуро на даму!», «Ставлю снова на семерку треф…», «Король взял…». «Я выиграл…», «Опять проигрыш…», «Десятку мне…», «Проклятый валет!»
— Что-то вам нынче не везет, Майкес! — усмехнулся Маньяра, подвигая к себе деньги актера, проигрывавшего одну за другой все свои ставки.
— Зато мне удача! — сказала моя хозяйка, прибавляя еще несколько монет к порядочной кучке, лежавшей перед ней.
— О, Пепа, вам всегда во всем удача! — воскликнул банкомет. — Но вспомните поговорку: «Кому везет в игре, тому не везет в любви».
— Зато вы, Маньяра, можете сказать, что равно удачливы и в той и в другой игре, — заметила Амаранта. — Ведь так, Лесбия?
И, обращаясь к Исидоро, который проиграл уже большую сумму, прибавила:
— А к вам, бедный мой Майкес, эта поговорка никак не относится — вам во всем равно не везет. Правда, Лесбия?
Кровь прилила к лицу Лесбии. Казалось, она готова ответить резкостью коварной подруге, но нет, она овладела собой — буря не разразилась. Маркиз все проигрывал, но прекратил игру лишь тогда, когда расстался с последний песетой. Майкес же, опустошив свой кошелек, занял денег у банкомета, и игра продолжалась, пока не пробило половину второго, — тут гости начали собираться домой.
— Я вам должен тридцать семь дуро, — сказал Майкес.
— Да, кстати, — вспомнил петиметр, — какую пьесу выбрали для спектакля у сеньоры маркизы?
— Остановились на «Отелло».
— О, это чудесно! — осклабился Маньяра. — Друг мой Исидоро, я мечтаю увидеть вас в роли ревнивца.
— А не хотели бы вы взять роль Лоредано? — спросил актер.
— Нет, нет, он слишком несимпатичен. К тому же я для театра не гожусь.
— Я вас подучу.
— Благодарю. А с Лесбией вы уже прошли ее роль?
— Она знает ее назубок.
— Скорей бы настал этот вечер! — сказала Амаранта. — Но ответьте мне, Исидоро: если бы вы оказались в положении Отелло, если бы вас обманула любимая женщина, вы тоже впали бы в такую необузданную ярость? И были бы способны убить свою Эдельмиру?