Романовы

Новая династия не могла править без содействия «земли» и её представителей. Во время Смуты Земский собор при ополчении превратился в постоянно действующий орган и решал многие вопросы внешней и внутренней политики. После 1613 года соборы уже выступали в качестве совещательного органа при верховной власти — обычно в ситуациях, когда правительство намечало крупные внешнеполитические акции или нуждалось в чрезвычайных налоговых поступлениях.

Так, в 1614—1618 и 1632—1634 годах принимались решения о взыскании дополнительных налогов; собор 1621 года решал вопрос о войне с Польшей; в 1639-м депутаты обсуждали насилия над русскими посланниками в Крыму, в 1642-м — думали, воевать ли с турками из-за захваченного донскими казаками Азова.

Основа войска — дворяне-помещики — в середине XVI века имели в среднем по 20—25 крестьянских дворов, а после Смуты — только по пять-шесть. В отсутствие владельца крестьяне нередко бежали; у бедных помещиков их сманивали «сильные люди» из числа знати. Вернуть таких беглецов находившимся в походах дворянам было почти невозможно. «Крестьян ни единого человека, служить невмочь», — слёзно жаловались в челобитных служилые, являвшиеся на смотры «бес-конны и безодежны, в лаптях», пахавшие землю «своими руками» и нёсшие безусловную и бессрочную службу.

Нуждаясь в боеспособном войске, правительство Михаила Фёдоровича уже в 1613 году возобновило сыск беглых крестьян по просьбам их владельцев; в 1619—1620 годах прошли массовые раздачи дворцовых и казённых земель в центре страны. Но пятилетний срок сыска не устраивал служилых людей: за это время вернуть беглых было трудно, а из вотчин «сильных людей» — практически невозможно. Не раз приходилось помещикам мотивировать неявку на службу: «Бежали людишка мои, поехал за людишками гонять».

В 1630-х годах царю не раз подавались коллективные дворянские челобитные с жалобами на то, что их крестьяне «выходят за московских сильных людей, и за всяких чинов, и за власти, и за монастыри», а те «волочат нас московскою волокитою, надеясь на твои государевы годы, на пять лет». Служилые люди просили об отмене «урочных лет». Но правительство на это не шло — и не только из желания защитить интересы крупных землевладельцев, к которым в основном и бежали крестьяне. Власти закрывали глаза на происхождение призываемых на государеву службу в стрельцы, казаки, пушкари. Только в 1641 году срок сыска крестьян был продлён до десяти лет.

Не служившие «тянули тягло» — платили налоги и исполняли повинности. Неплательщиков обычно ставили «на правёж», то есть ежедневно били палками по ногам перед приказной избой, затем отпускали; с утра операция повторялась до тех пор, пока деньги не вносились. Воеводы той эпохи отчитывались царю: «Правил на них твои государевы доходы нещадно, побивал насмерть...» Отчаянно нуждавшееся в деньгах правительство помимо основных поземельных налогов часто прибегало к чрезвычайным и очень тяжёлым сборам «пятой» или «десятой деньги» — в таких случаях обыватели должны были отдать государству соответствующую часть движимого имущества в денежном исчислении.

Косвенные налоги государство получало от монополии на продажу прежде всего «хлебного вина» (низкоградусной водки). Казённые питейные дома — кабаки — сдавались на откуп частным лицам или управлялись выборными людьми из числа местного населения — кабацкими головами и целовальниками, приносившими присягу (целовавшими крест); их задачей было выполнение спущенного из Москвы плана сбора кабацких доходов непременно «с прибылью против прежних лет». Если план выполнялся и перевыполнялся, кабатчиков принимали во дворце и награждали ценными подарками. Так, в декабре 1622 года Михаил Фёдорович пожаловал «двинских голов гостя Ивана Сверчкова да Богдана Щепоткина, велел им дать своего государева жалованья за службу, что они в денежном зборе учинили прибыль; Ивану Сверчкову ковш серебрян в гривенку, камку куфтерь, сорок соболей в дватцат рублёв; Богдану Щепоткину чарку серебряну в три рубли, камку кармазин, сорок куниц в десят рублёв». За недобор же приходилось расплачиваться собственным имуществом. Зато на время исполнения служебных обязанностей целовальник получал неприкосновенность от любых жалоб и судебных исков. Действовало жесткое правило: «Питухов от кабаков не отгонять»; продажа шла и в долг, и под залог вещей.

Из-за тяжкой и бедной жизни у людей накапливалась злоба, их раздражали резкое социальное расслоение, произвол привилегированного меньшинства. Нередко без особой причины вспыхивали волнения. Например, в Москве во время пожара в Китай-городе в 1636 году посадские люди, холопы и даже часть стрельцов стали громить лавки и растаскивать товары в торговых рядах, «бить» кабаки, выпускать из тюрем колодников, а награбленное имущество сносили к Никольским воротам Китай-города и делили между собой.

Царь и патриарх

А что же сам государь? За протокольными церемониальными записями дворцовых выходов и обедов почти не видно живого человека. Кажется, он был не очень счастлив. Молодой государь окружил себя теми, кому прежде всего мог доверять. Среди них — его дядя Иван Романов, двоюродный брат боярин Иван Черкасский — начальник приказов Большой казны, Стрелецкого и Иноземского, племянники царицы — братья Иван и Михаил Салтыковы, постельничий Константин Михалков. Они-то и заправляли всем при дворе вместе с матерью государя. Не случайно мудрый дьяк Иван Тимофеев полагал, что инокиня Марфа «яко второпрестолствует её сынови».

Даже в выборе жены царь оказался не волен. После смотра невест в 1616 году Михаил выбрал незнатную Машеньку Хло-пову; она уже была помещена «во дворце наверху», и её имя было велено поминать на ектениях. Но в результате интриги Салтыковых обычная болезнь невесты была объявлена опасной, а сама девушка — «неплодной» и «к государевой радости не прочной». Несостоявшуюся царицу с роднёй сослали в Тобольск. Михаил препятствовать не смел, однако, по-видимому, сохранял к девушке нежные чувства и жениться на другой отказывался.

По возвращении из плена в 1619 году его властный отец был торжественно избран патриархом. Он сослал Салтыковых, оттеснил от трона не менее властную «великую старицу», сам стал вторым «великим государем» на Руси и фактическим соправителем сына-царя. Филарет устроил свой двор и учредил патриаршие приказы (Разрядный, Казённый, Дворцовый, Судный), которые судили духовенство и ведали хозяйством и денежными сборами с патриарших сёл. А архиереи, монастыри, их слуги и население их вотчин вновь стали независимы от местной администрации и её суда по гражданским делам. «Сей же убо Филарет патриарх Московский и всеа Руси возраста и сана среднего, Божественная писания отчасти разумел, нравом опалчив и мнителен, и владетелен таков был, яко и самому царю боятися его», — гласит язвительная характеристика Филарета, явно записанная в одном из хронографов со слов недовольных патриархом бояр.

Однако необычное соправительство двух «великих государей», где сын-царь оказался выше отца-патриарха, не вызвало конфликта. Михаил Фёдорович не спорил с отцом; их отношения были ровными и тёплыми, основанными на взаимном доверии и любви. «Честнейшему и всесвятейшему о Бозе, отцу отцем и учителю православных велений, истинному столпу благочестия, недремательну оку церковному благолепию, евангельския проповеди рачителю изрядному и достохвално-му, преж убо по плоти благородному нашему отцу, ныне ж по превосходящему херувимскаго владыки со ангелы равностоя-телю и ходатаю ко всемогущему и вся содержащему, в Троице славимому Богу нашему, и того повеления и человеколюбия на нас проливающу великому господину и государю, святейшему Филарету Никитичю, Божьею милостию патриарху Московскому и всеа Русии, сын ваш, царь и великий князь Михайло Фёдорович всеа Русии, равноангильному вашему лицу сердечными очыма и главою, целуя вашего святительства руку и касался стопам вашего преподобия, челом бью», — адресовал сын-царь послание отцу-патриарху 25 августа 1619 года.