Романовы

Шведский полководец Якоб Делагарди, следивший из Новгорода за избирательной кампанией в Москве, писал, что приверженцы Романовых «князя Трубецкого и князя Пожарского в их домах осадили и принудили их согласиться на своё избрание великого князя». Под давлением казаков и под влиянием пущенной в ход легенды о завещании царём Фёдором престола Романовым Михаил был избран 21 февраля 1613 года. В города и уезды страны полетели грамоты с известием об избрании царя и присяге на верность новой династии.

Но самого государя в Москве не было, и его согласие вступить на трон ещё надо было получить. Выехавшее из Москвы посольство добралось до Костромы, где в Ипатьевском монастыре находились Миша Романов и его мать Марфа Ивановна. 21 марта послы с чудотворными иконами предстали перед боярской семьёй и стали просить юношу, чтобы он «по избранию всех чинов людей Московского государства и всех городов был на Владимирском и на Московском государьстве».

Уговаривать пришлось долго — Марфа Ивановна с сыном «во весь день на всех молениях и прошениях отказывали... с великим гневом и со слезами». Они опасались за судьбу находившегося в польском плену мужа и отца и не без основания боялись того, что «Московского государства всяких чинов люди по грехом измалодушествовались»: они ведь сперва выбрали Бориса Годунова, потом изменили ему ради «Гришки Роз-стриги», затем убили «вора», избрали царя Василия — и его же «с царства скинули».

Но всё же посланцам удалось убедить их, использовав тот аргумент, что «Московского государства всякие люди в бедах поискусились и в чувство и в правду пришли...» и выбрали себе государя «по изволению всемилостивого и в Троице славимого Бога и пречистые его Богоматери и всех святых, не ево государевым хотением; положил Бог единомышлено в сердце всех православных кристьян от мала и до велика на Москве и во всех городех всего Росииского государства...». Мать с сыном поверили в воздействие на их судьбу Божественного промысла.

Они долго ехали в Москву. Царские житницы были пусты, Кремль разорён, а дворцовые палаты стояли без «окончин и дверей». И всё же 2 мая 1613 года все москвичи с чудотворными иконами встречали своего избранника. 11 июля состоялось венчание на царство «великого государя царя Михаила Фёдоровича». В Успенском соборе он принял шапку Мономаха, скипетр и «яблоко» (державу) и выслушал поучение казанского митрополита Ефрема о необходимости «блюсти» и «жаловать» подданных. Долгожданного царя приветствовало «всенародное многое множество православных крестьян, им же несть числа»; для них он стал последней надеждой на восстановление Московского государства.

Трудные годы

Начало царствования оказалось безрадостным. С возведением на трон Михаила Смута не закончилась. На юге собирали силы мятежники атамана Ивана Заруцкого, действовавшего от имени «царицы» Марины Мнишек и её сына — «царевича» Ивана. В 1615 году шведский король Густав Адольф пытался овладеть Псковом, а на западной границе шла война с отрядами Сигизмунда III и Владислава, предпринимавшего походы на Москву вместе с отечественными «ворами» и запорожскими казаками гетмана Петра Сагайдачного. Польский король с королевичем третировал нового царя как изменника — «Фи-ларетова сына, холопа нашего». По стране бродили отряды казаков, порой бравшие штурмом такие крупные города, как Вологда. Казна хронически пустовала. «Великий государь» должен был просить взаймы у подданных, в том числе у богатых солепромышленников Строгановых, ведь «в нашей казне денег и в житницах хлеба на Москве нет ни сколько». Купцы пожаловали три тысячи рублей — и стали «именитыми людьми», то есть получили право называться по имени-отчеству. Хорошо ещё, что восточный сосед шах Аббас I не только сразу признал новую династию Романовых, но выделил заём в семь тысяч рублей и в 1625 году прислал в Москву подарки: ценную реликвию — ризу Богородицы — и роскошный трон.

С огромным трудом правительству царя Михаила удалось справиться с опасностью. В 1614 году на Яике (Урале) были своими же казаками схвачены Заруцкий и его «царица»; мятежный атаман посажен на кол, а трёхлетний «ворёнок» публично повешен в Москве. Столбовский мир со Швецией (1617) и Деулинское перемирие с Польшей (1618) завершили иностранное вторжение — дорогой ценой: Россия была на столетие отрезана от Балтики и надолго потеряла Смоленск и ряд других юго-западных земель. К 1619 году удалось справиться с казачьей вольницей: часть казаков получила жалованье и даже поместья, других отправили по разным городам и границам. Великая Смута завершилась.

Вызванное ею разорение трудно выразить в цифрах, но его вполне можно сравнить с разрухой после Гражданской войны 1918—1920 годов или ущербом от военных действий и оккупации во время Великой Отечественной войны. Официальные переписи — писцовые книги и «дозоры» 20-х годов XVII века — постоянно фиксировали «пустошь, что была деревня», «пашню, лесом поросшую», пустые дворы, чьи хозяева «сбрели безвестно». По многим уездам Московского государства «запустело» от половины до трёх четвертей пахотной земли; появился целый слой разорённых крестьян-«бобылей», которые не могли самостоятельно вести хозяйство. Заброшенными оказались целые города (Радонеж, Микулин); в других (Калуге, Великих Луках, Ржеве, Ряжске и пр.) количество дворов составляло треть или четверть от досмутного. По современным демографическим подсчётам, численность населения восстановилась только к 1640-м годам.

Надо было воссоздать разрушенную систему управления, возродить армию, наладить финансы, наконец, заставить людей поверить в то, что новая власть — не только реальная, но и истинная, праведная. Между тем утрата «природной» династии и многолетняя Смута не прошли даром. В 1620—1630-х годах находились люди, верившие в то, что «царь Дмитрий» жив. Продолжали появляться подражатели Лжедмитриев, а затем и «царские дети»; так, под именем сына царя Дмитрия выступал казак Иван Вергунок. Одними из лжемонархов были авантюристы заграничного происхождения, как астраханский армянин Мануил Сеферов сын, оказавшийся после смерти от-ца-торговца в Стамбуле и выдавший себя за Ивана — «сына царя Дмитрия Ивановича и царицы Марины Юрьевны». В 1626 году он объявился в Польше при гетмане Станиславе Конецпольском и познакомился с другим самозванцем — «царевичем Симеоном Васильевичем Шуйским». Последний был представлен королю и заявил, что «соблюл де ево и вскормил в порубежных городех торговой человек, и как де он возмужал, и тот де торговой человек привёз ево к запорожским казаком, и сказал про нево... что он царя Васильев сын».

Претенденты подружились было, но пути их разошлись. Мануил отправился гонцом от короля в Иран, но по дороге загулял в занятом донскими казаками Азове. За непомерные долги кредиторы отправили его прямиком в Москву. Там за него взялись, подозревая в шпионаже, обнаружили во время осмотра странные знаки на теле — и в итоге признали самозванцем. Его дальнейшая судьба неизвестна — то ли казнили, то ли, наказав кнутом, сослали на каторгу.

«Сын» Шуйского из Речи Посполитой отправился в Турцию и по дороге, на свою беду, задержался у молдавского господаря Василия Лупу. Молдавский правитель, не желая связываться с сомнительной личностью, сообщил о нём в Москву. Оттуда в сентябре 1639 года в Молдавию был отправлен посланник Богдан Дубровский с заданием любой ценой устранить самозванца. Впрочем, особо усердствовать не пришлось: господарь передал своего гостя москвичу. Сведений о ходе следствия не сохранилось, но, скорее всего, самозванец был убит по дороге в Москву. Молдавскому господарю в благодарность за услугу отправили набитую золотыми монетами кожу, снятую с выданного им «вора».

Настоящего же государя подданные уже могли воспринимать как «нашего брата мужичьего сына», ведь он был избран ими самими. Обыватели «лаяли царя», шутили: «Я де буду над вами, мужиками, царь», — или предавались «бесовскому мечтанью»: «...он, Степанка, переставит избу свою и сени у ней сделает, и ему, Степанку, быть на царстве». Более знатные могли в запальчивости высказать желание «верстаться» (мериться знатностью) с Михаилом Романовым — «старцевым сыном», а самого государева отца объявлять «вором», которого нужно «избыть». Вместе с «природными» монархами в период Смуты исчезла и другая опора прежней традиции — «великие роды». Первых Романовых окружала новая дворцовая знать, обязанная своим положением исключительно близости к династии и её милостям.