Романовы

В середине 1650-х годов Никон достиг вершины власти. В отсутствие отбывшего на войну государя он вмешивался в деятельность приказов, председательствовал в Думе и порой выгонял неугодных думцев на крыльцо. Так же он действовал и в церковных делах: смещал непокорных архиереев, провинившихся попов «смирял» ссылкой, а мог и посадить на цепь. Он же убедил царя начать войну со Швецией...

Страна переживала раскол. Новые обряды противоречили «старине» и нарушали представления об истинности веры. Для сознания средневекового человека было немыслимо даже малейшее изменение в священных текстах или Символе веры, поэтому добавление одной буквы в имя Христа понималось как принуждение поклоняться «другому богу», а изменение обряда крещения (обливание водой вместо погружения) — как недействительность таинства.

Сам патриарх не знал греческого языка; за основу «справы» были взяты не тексты древних греческих или славянских книг, а тогдашняя греческая богослужебная практика и тексты, напечатанные для греческого духовенства в Венеции. В ходе самой «справы» были сделаны ошибки; иные из них, причём содержащиеся в основных богослужебных текстах, сохранились аж до нашего времени. Но возражения противников реформ вызвали только гонения на них. Собственно, сами различия в богослужебных книгах не очень волновали патриарха — он мечтал об объединении сил всех христианских государей в борьбе с «басурманами». В 1657 году он разрешил своему бывшему единомышленнику Неронову пользоваться старыми служебниками: «...обои де добры — всё де равно, по коим хо-щеш, по тем и служи».

Патриарх казался всесильным. Но против него действовали как вчерашние сторонники — «ревнители благочестия», недовольные откровенным равнением Никона на греческое богослужение, так и отодвинутая им от власти московская знать. Да и возмужавший царь уже не хотел, как прежде, терпеть другого «великого государя». Начались несогласия и столкновения — властный патриарх трактовал некогда данную Алексеем клятву как своё право не только поучать царя в церковных делах, но и участвовать наравне с ним в мирских. Со всех сторон Алексей Михайлович слышал упрёки: «Доколе терпишь такова Божию врагу? Смутил всю русскую землю и твою царскую честь попрал, и уже твоей власти не слышать на Москве, а от Никона всем страх, и его посланники пуще царских всем страшны».

В 1658 году произошёл разрыв. Никон отказался от патриаршества «на Москве», но сохранил за собой архипастырский сан, надеясь вернуть церковный престол на своих условиях. «Дело» опального патриарха затянулось на несколько лет и из личной ссоры царя с предстоятелем превратилось в принципиальный вопрос о взаимоотношениях духовной и светской властей. Никон не признавал никаких обвинений и, в свою очередь, доказывал: «Не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство пользуются... яко священство царства превыше есть».

Благочестивый государь даже после разрыва с Никоном не мог самостоятельно сменить или судить патриарха — это могли сделать лишь другие патриархи. Только на церковном соборе 1666—1667 годов с участием александрийского и антиохийского патриархов Никон был осуждён и лишён сана. Опальный не смирился: высмеял своих судей как «бродяг» и «султанских невольников», отказался принять царские подарки и отправился в северный Ферапонтов монастырь простым монахом. Он пережил царя и умер в 1681 году, возвращаясь из ссылки по милости его наследника.

Разрыв с Никоном причинил впечатлительному Алексею Михайловичу большое душевное страдание. На соборе он со слезами просил патриархов очистить его от предъявляемых Никоном упрёков в стремлении унизить церковь и овладеть её достоянием. Но царь остался верен церковной реформе, да и не мог уступить — второй Романов, как и все его преемники, был глубоко убеждён в высочайшем значении царского сана и власти, перечить которой никто не имел права.

Добрый царь долго терпел боярыню Федосью Морозову, зная, что дома она молится по-старому, носит власяницу, переписывается с заточённым в Пустозёрске Аввакумом, а её московские палаты являются пристанищем старообрядцев. Царь просил Морозову покориться хотя бы для виду: «Дай мне такоевое приличие людей ради... не крестися треми персты, но точию руку показав...» Боярыня «приличия ради... ходила к храму», то есть посещала никонианское богослужение, но после тайного пострига перестала бывать во дворце, не явилась на царскую свадьбу и отказалась причащаться по служебнику, по которому «государь царь причащается и благоверная царица и царевичи и царевны». Тогда ослушница была схвачена, заточена, а потом по царскому приказанию уморена голодом в земляной тюрьме в Боровске в 1675 году. Другие покровители старообрядчества могли сохранять своё положение, поскольку открыто не выказывали непослушания и не посягали на царский авторитет. Однако многолетнее сопротивление иноков и работников Соловецкого монастыря царским войскам и деятельность ярких лидеров раскола наносили урон престижу государства, демонстрируя неповиновение царской и церковной власти. Крайним проявлением протеста против новаций Никона стали самосожжения — в том же году царь узнал, что под Арзамасом «самозгорело деревни Коваксы розных помещиков крестьян на двух овинах 73 человека».

«Всея Великия и Малыя России самодержец»

Во время войны с Речью Посполитой Алексей Михайлович лично отправился в район боевых действий и во главе победоносных войск в 1654 году въехал в освобождённый от поляков Смоленск, а в следующем — в Вильно, поверженную столицу Литвы. В походах он возмужал и превратился из юноши в солидного мужчину, настоящего московского царя. Парсуны — изображения реальных лиц в иконописной манере, но с индивидуальными портретными чертами — донесли до нас облик Алексея, который совпадает и дополняется описанием государя в пору его зрелости, оставленным жившим в Москве племянником царского врача Яковом Рейтенфельсом:

«Росту Алексей, впрочем, среднего, с несколько полным телом и лицом, бел и румян, цвет волос у него средний между чёрным и рыжим, глаза голубые, походка важная и выражение лица таково, что в нём видна строгость и милость, вследствие чего он обыкновенно внушает всем надежду, а страха — никому и нисколько. Нрава же он самого выдержанного и поистине приличествующего столь великому государю: всегда серьёзен, великодушен, милостив, целомудрен, набожен и весьма сведущ в искусстве управления, а также в совершенстве знает выгоды и планы чужеземцев. При этом он немало времени посвящает чтению книг (насколько это возможно при отсутствии у них литературы) и изучению наук, касающихся природы и политики. Большую часть дня он уделяет совещанию о государственных делах, немалую также размышлению о вопросах веры и богослужения, часто вставая даже по ночам для воздавания Богу хвалы по псалтыри царя Давида. Довольно редко выезжает он на охоту в поместья, т. е. загородные дворцы. Посты он соблюдает строже, чем кто-либо, а пост сорокадневный, перед Пасхой, он строжайше соблюдает, добровольно воздерживаясь от употребления даже вина и рыбы. От всяких напитков, а в особенности водки, он так воздержан, что не допускает беседовать с собою того, кто выпил этой водки. В военном деле он сведущ и неустрашим, однако предпочитает милостиво пользоваться победами, нежели учить врагов миру жестокими мерами. Особенно он явил себя достойным славы великодушия во время войны с ливонцами, когда он обложил стены Риги осадою. Он занимается и благотворительностью и щедро оделяет нищих, коим не только почти ежедневно, собрав их толпу около себя, подаёт обильную милостыню, а накануне Рождества Христова посещает заключённых в темницах и раздаёт им деньги. Иностранцам, состоящим за жалованье на военной службе либо приехавшим в Московию для исполнения какой-либо иной царской службы, он щедро дарит как бы в залог своей милости платья, коней и иные подарки, а также предоставляет им, движимый всё тою же добротою души, более свободы, нежели прежде, в сношениях с мосхами (здесь — населением Московии. — И. К.). Это — государь доблестнейший и справедливейший, равного имеют немногие христианские народы, всё же по справедливости желают иметь»5.