Боевой 19-й

Внимательно вглядываясь в испачканные лица и надеясь встретить знакомых, Паршин замедлил шаг. В одной из групп он увидел человека в военной форме, который оживленно разговаривал с рабочими.* Заметив Паршина, он сделал движение к нему навстречу. Высокий, со строгим, почти аскетическим лицом, он пристально посмотрел на Паршина. На его лице появилась скупая, но приветливая улыбка. Он назвал себя командиром железнодорожного отряда Смирновым и протянул Паршину руку. Продолжая прерванную беседу, он в то же время как бы обращался к Паршину.

— Бронелетучка, — говорил он, — должна курсировать Воронеж — Отрожка, прикрывая огнем наши отряды у Сельскохозяйственного института. Вы видели ее? — спросил он у Паршина. — Нет? .. Обязательно посмотрите. Она сооружена по инициативе самих рабочих.

— Мне это тем более интересно, — ответил Паршин, — что я когда-то сам работал в этих мастерских.

— Давно? — спросил Смирнов.

— С юности и до самой солдатчины. Отсюда был мобилизован в старую армию.

— Вот как! Ну, а я бывший учитель, заведующий губернским отделом народного образования. Вот мы и познакомились.

— Надеюсь, встретимся, и еще не раз...

Толпа вокруг них увеличивалась. Вскоре к ним подошел старый рабочий. Из-под кепки выбивалась прядка жиденьких волос, прилипшая к вспотевшему лбу. Видимо, он только что закончил трудную работу. Блуза его казалась совсем черной от нефти и масла. Прищурив глаза и вытирая паклей руки, он ласково спросил:

— Петруха, никак и в самом деле это будешь ты?

— Голубев! Прохор Дмитриевич!

— Я, мой сокол, я. Расцеловал бы тебя, да грязен* как сатана. Ну, здравствуй! Воюешь?

— Воюю, Прохор Дмитриевич.

— Надо, — посуровевшим голосом сказал Голубев. — Ну говори, где летал? .. Колька-то мой ие вернулся, — добавил он грустно и, опустив голову, стал свертывать цыгарку.

— Может быть, еще вернется...

— Нет. Убит.

Паршин схватил его за руку и привлек к себе.

— Что же делать будешь, — с тоской сказал старик. — Это я так, к слову. Говори, где сам-то был.

Паршин очень коротко рассказал о себе и поинтересовался, кто из старых знакомых работает в мастерских.

— Есть кое-кто. После увидишь, будут рады. Сейчас они у бронелетучки.

— Кем же ты сейчас?

— Помнишь Буша?.. Ну, вот. Так я замест его. Умер, дьявол, еще в февральскую... Давай-ка поближе подойдем.

Они пробирались к козлам, около которых уже стоял Смирнов.

Митинг открыл еще нестарый, но седоголовый рабочий с небольшой щеточкой таких же белых усов. Был он невысок, плотен. Говорить начал тихо и медленно. Но чем дальше, тем сильнее креп и повышался сипловатый голос, слова приобретали емкость и силу. Чувствовалось, что этот человек выступает перед людьми не впервой. Держался он свободно.

Рассказав о положении на фронте и о прорыве белогвардейских банд в тыл Красной Армии, он призывал к единству и строжайшей дисциплине.

— Город в опасности. Но помните, что сила наша в сплочении. Мы — это армия. Армия — это мы. Идите в вооруженные отряды, защищайте город от белых банд!

После него заговорил Смирнов. Речь его была спокойной и ровной, как на уроке, но когда он переходил к выводам и заключениям, в голосе его зазвучала страсть и пафос.

На козлы поднимались рабочие и, как бы отвечая Смирнову, требовали создать из них отряд для броне-летучки.

В одном порыве рабочие поднимали руки, просили слова. И видел Паршин, что они все готовы идти на защиту города. Одновременно он с горечью сознавал, что не было достаточно оружия. Теперь они сами куют его в стенах мастерских.

Рядом с Паршиным стоял старый мастер Голубев, вначале спокойный и молчаливый, он теперь, порываясь к трибуне, громко требовал построить еще одну бронелетучку. И когда окончился митинг и под сводами крыши загремело «ура», Голубев поднял свою жилистую руку и кричал так, как будто бы шел в атаку.

— Пойдем, Петруха, — звал он Паршина, — я покажу тебе, что мы сработали нашей бригадой.

В механическом цехе стоял пульмановский вагон, утративший свой первоначальный вид. В нем была вто-paj|, внутренняя стенка. Между ней и наружной стенкой засыпан песок. Колеса закрыты навесными броневыми плитами. Пустые амбразуры ждали пулеметов. Посредине вагона возвышалась вращающаяся станина, предназначенная для трехдюймового орудия. Заклепывались последние болты. На контрольную платформу рабочие грузили шпалы, рельсы и путевой инструмент.

ГТарщина встретили шумно, наперебой протягивали руки, забрасывали вопросами. Он стоял, окруженный всей бригадой, смущенный радостной ветреней. К нему подошел Чуфаров, обнял его.

— Многое, Петро, переменилось .с тех пор, как ты ушел. А вот тисочки твои сохранились. За ними стоит Степан, младший сын Голубева.

— А Спирин?

— Спирин своего добился. Помощник машиниста. Наверно, поведет бронелетучку. И его увидишь не сегодня, так завтра. А я признал тебя, Петро, но сомневался. Да и не диво. Лет вон сколько отмахало. В бригаде люди все новые, молодые, а те, что были, кто в армии, кто погиб, а кто ушел невесть куда.

— А ты мало изменился, — заметил Паршин, — такой же как был, только разве возмужал. Женат?,

— Двое детей. А ты?

Паршин вздохнул и грустно, улыбнулся.

— Воюю.

— Как наша работа? — не унимался Голубев, показывая на бронелетучку.

— Кто будет устанавливать орудие? — спросил Паршин.

— Техник-артиллерист. Золотой парень. Поехал за пушкой. Сегодня и пулеметы привезут.

— Замечательное сооружение. Хорошо! — похвалил Паршин.

— Хорошо-то хорошо, а вот куда меня денут? Ведь я не отступлюсь. Или на бронелетучку, или к тебе прибегу. Ты уж мне винтовочку припаси, а?

— Не обижу, Прохор Дмитриевич.

— Спасибо.

Паршина провожали товарищи. Он взошел на мост, а они стояли внизу. Паршин поднял руку и впервые за долгое время ощутил, как к сердцу подкатила теплая волна и зарябило в глазах. Он взял под козырек, повернулся и, громко стуча сапогами по деревянному мосту, пошел в город.

Военком Холодов, вернувшийся из Совета обороны, беспокойно ходил по комнате. Глубокая складка легла на его выпуклый лоб. Он резко останавливался и, нагнувшись над столом, разглядывал карту. Красные и синие карандашные пометки, линии и кружки легли вокруг пригородных поселков и города.

— А, прекрасно! — сказал он навстречу входившему Паршину. — Только что вспомнил о тебе. Прикидывал наши силы. Их мало. Садись и рассказывай, как идут дела, что слышно нового, как на оборонительных участках?

Паршин положил на стол планшетку, тяжело опустился на стул.

— Устал?..

— Да. Но имею полное представление и не совсем удовлетворен виденным.

— Не удовлетворен? Это хорошо. Восхищаться нечем. Сам знаю, что окопы, мелковаты, проволочные заграждения очень плохи.

— Если бы у нас было больше времени...

— Тогда бы? — бросил на ходу Холодов и, остановившись у стены, повернулся к Паршину.

— Мы бы усилились, окрепли и подготовились. Тогда бы нам не был страшен ..Мамонтов, имей он сил даже вдвое больше.

— А сейчас страшен?

— Не страшен, но опасен. Должен откровенно сказать, очень опасен, а у нас не хватает времени для подготовки.

— Вот теперь я с тобой согласен. Именно опасен, и успокаивать сёбя тут нечего. Вот посмотри, — подошел Холодов к карте, вынимая карандаш. — Итак, шестьсот девятый полк с четырьмя легкими и двумя тяжелыми орудиями занимает северо-западный сектор, шестьсот седьмой полк с четырьмя легкими орудиями — юго-западный сектор, а запасная бригада с тремя легкими орудиями — восточный сектор. В резерве еще шестьсот восьмой полк с двумя шестидюймовыми орудиями, небольшие отряды внутренней службы и охраны города, но это — резерв. А вообще сил недостаточно. Противник, как нам сейчас известно, движется тремя колоннами: с запада, севера и востока. Он располагает пятью-шестью тысячами штыков и сабель. Это много, — бросил он быстрый взгляд на Паршина. —