Страница 8 из 25
В 1920 году в армии Махно появляется новая атаманша Маруся — «Тетка Маруся» или «Черная Маруся». Она около года командует конным полком, который совершал рейды по тылам красных, действовал на Полтавщине, в районе Запорожья, на Черниговщине. По некоторым данным, Черная — это ее настоящая фамилия, а родилась Маруся в селе Басань. В октябре 1920-го Маруся Черная пустила под откос советский эшелон с войсками у Нежина. Погибла в бою летом 1921 года на юге Украины. По другой версии (анархист В.Стрелковский в конце 1970-х записал рассказ жителей одного из сел Киевской области), Маруся была тяжело ранена, вылечена крестьянами, но сошла с ума от пыток, которым ее подвергли красные, и в начале 1922 года была расстреляна.
Бандитка Мария Косова представляла на Украине повстанцев крестьянской армии атамана Антонова, поднявшего восстание на Тамбовщине в 1921–1922 годах. Косова прославилась взрывным характером и жестокостью. Именно она, «кровавая Мария», была одной из организаторов «Варфоломеевской ночи» — расправы над морскими офицерами в Крыму. В эту ночь анархистами и озверевшими матросами были расстреляны, утоплены, заколоты штыками сотни безоружных людей.
Вспомним и Марию Хрестовую — сестру-красавицу знаменитого на Полтавщине атамана Левка Хрестового. Как рассказывал троюродный племянник Хрестового Федор Коваленко, Левко со своими повстанцами хозяйничал на Полтаве вплоть до 1921 года и пользовался широкой поддержкой селян. Затем на подавление повстанцев была послана с Польского фронта конная армия Буденного. Левко со своими соратниками попытался скрыться вплавь через речку Псел (левый приток Днепра), однако там уже была выставлена застава красноармейцев, и никто из атаманского отряда не остался в живых. Скорее всего, в водах Псела погибла и Мария Хрестовая.
Теоретически имена всех этих «лихих Марусь» могли повлиять на создание песенной Мурки. И все же следует напомнить, что имя Мурка появляется значительно позже, нежели Любка — примерно в конце 20-х — начале 30-х годов. Поэтому влияние Мурок-атаманш на выбор имени песенной бандитки представляется хотя и возможным, однако не слишком очевидным.
Мария Евдокимова… она же — Маруся Климова?
Но вот на одну претендентку стоит обратить особое внимание. Появление этой «Мурки» относится уже к более поздним временам — к 1926 году. Мария Евдокимова была сотрудницей ленинградской милиции. Молодую девушку удалось успешно внедрить в осиное гнездо матерых уголовников, центр сборищ лиговской шпаны — трактир «Бристоль». Девушка только недавно поступила на службу в уголовный розыск, и поэтому никто из бандитов ее не знал. Мария выдавала себя за хипесницу (женщину, которая предлагает жертве сексуальные услуги, а затем вымогает с доверчивого клиента деньги при помощи сообщника, играющего роль «внезапно появившегося мужа»). Евдокимова убедила хозяина трактира в том, что ей нужно на некоторое время «затихариться», и тот взял девушку на мелкую подсобную работу. Мария имела возможность многое видеть и слышать.
В то время женщины-оперативники, видимо, были большой редкостью, поэтому обычно подозрительный владелец «Бристоля» не проявил особой бдительности. Евдокимова вскоре примелькалась, на нее перестали обращать внимание. Уже через месяц агентесса собрала крайне важные сведения об уголовниках, а также об их «наседке» в органах милиции. Предательницей оказалась Ирина Смолова — одна из канцелярских работниц.
В ноябре 1926 года, поздним вечером, уголовный розыск организовал масштабную облаву на «Бристоль». В помощь милиции привлекли курсантов командирских училищ, вооруженных винтовками. Достаточно сказать, что участники облавы прибыли к месту на нескольких десятках машин. В перестрелке были убиты пятеро бандитов, ранены двое милиционеров. Десятки крупных преступников оказались в руках милиции, хозяин трактира отправился в «Кресты».
Вот эта чекистка, на мой взгляд, могла наверняка подвигнуть неизвестных авторов на то, чтобы переименовать одесскую Любку-голубку в Мурку. Более того — в Марусю Климову! Не правда ли, есть определенная рифмованная перекличка фамилий: Климова — Евдокимова? Причем подобная версия кажется достаточно убедительной.
Дело в том, что возникновение известного припева, в котором фигурирует Маруся Климова, некоторые исследователи связывают именно с Ленинградом. Да, сегодня припев про Марусю Климову стал уже практически неотъемлемой частью известной песни. Однако в ранних вариантах он не встречается. Откуда же он взялся?
В книге музыковеда Бориса Савченко «Вадим Козин», автор которой строит повествование на основе бесед со знаменитым певцом, утверждается, что Козин вспоминал, как песню о Мурке с характерным припевом «Мура, Маруся Климова» исполнял в самом начале 20-х годов прошлого века известный эстрадный куплетист Василий Гущинский, работавший под «босяка». Однако исследователи сомневаются в точности воспоминаний Козина, указывая на свидетельство того же Савченко о своем собеседнике: «Даты, фамилии и прочая фактография были для него чем-то вроде высшей математики. Ему, например, ничего не стоило сдвинуть во времени какое-то событие из личной жизни на целое десятилетие вперед или назад».
И все же — процитируем отрывок из книги Савченко:
«В кумирах ходил и артист-трансформатор Гущинский. Особенно его любили рабочие петроградских окраин. Куплеты для него писал Валентин Кавецкий. Гущинский распевал, а фабричные вторили ему хором:
В другом месте беседы Козин опять-таки вспоминает о Кавецком и приводит другой отрывок песни:
Почти наверняка можно утверждать, что эти события могут относиться к концу 20-х — началу 30-х годов прошлого века. Практически исключено, чтобы одесская песня о Любке, возникшая в первой половине 20-х, не только мгновенно стала популярной в Петрограде, но в ней еще и изменилось имя главной «героини».
А что касается названных артистов…
Валентин Кавецкий (Валентин Константинович Глезаров), как и Василий Гущинский (знаменитый Васвас Гущинский, кумир питерской публики) работал в жанре трансформации, то есть мгновенной смены ролей-масок на сцене. В послевоенное время этим прославился Аркадий Райкин, которого смело можно причислить к ученикам именно Кавецкого (исследователи утверждают, что к жанру трансформации Райкин обратился сразу же после того, как впервые побывал на концерте Валентина Константиновича).
Почему же Кавецкий не исполнял песню о Марусе Климовой сам, а передал ее коллеге? Объяснение простое: именно Василий Гущинский, еще начиная с дореволюционной эстрады, работал под «босяка». Так, один из авторов «Республики ШКИД», Леонид Пантелеев, вспоминал: «Васвас Гущинский! Кумир петербургской, петроградской, а потом ленинградской публики. Демократической публики, плебса. Ни в «Луна-парк», ни в «Кривое зеркало» его не пускали. Народный дом, рабочие клубы, дивертисмент в кинематографах. Здесь его красный нос, его костюм оборванца, его соленые остроты вызывали радостный хохот… В.В.Гущинский — это мое шкидское детство, послешкидская юность».
У Кавецкого было несколько иное амплуа, он был скорее «салонным» куплетистом. Поэтому он выступал больше в театрах, нежели в кафешантанах, рассчитывая на утонченную публику.
Можно точно сказать, что куплеты про Марусю Климову Гущинский исполнял не позднее середины 30-х годов. Уже во второй половине 30-х Гущинский вынужден был расстаться с маской «босяка», которая шла вразрез с официальной эстетикой того времени. Он стал выступать в обычном костюме, читать фельетоны от своего лица — и прежнего успеха не имел. Поэтому появление припева про Муреночка-Климову следует, скорее всего, отнести к концу 20-х — началу 30-х годов. История Маруси Евдокимовой в то время еще гремела на весь Ленинград и почти наверняка могла отразиться на содержании баллады — во всяком случае, указанием на «злых хулиганов» (Лиговка действительно считалась «хулиганским» и «бандитским» районом).