Борьба с безумием

Ох, и попадает мне от Оркэт!

Но не кто иной, как Берта Оркэт, которая за тридцать лет работы видела и подъем и угасание надежды для не­счастных безумцев - чаще всего угасание, - именно Берта Оркэт с сиянием в глазах говорит Джеку Фергюсону:

- Если бы только нас оставили в покое, мы могли бы сейчас действительно что-то сделать. Теперь мы на верном пути.

С ним были все сестры-надзирательницы, и ожившие больные, и Берта Оркэт, и жена его Мэри. Так что Джек не так уж одинок.

- Насколько Джек изменился с момента его прихода в Траверз-Сити? - спросил я Мэри.

Мэри смутилась.

- Я должна вам кое в чем признаться, - сказала она. - Помните, когда Джек в последний раз вышел из Больницы ветеранов в Индианополисе, я сказала, что не сомневаюсь в полном выздоровлении Джека?

Да, я помнил это и даже приводил ее подлинные слова в своем рассказе.

- Я тогда солгала вам, - призналась честная Мэри. - Меня еще долго мучили приступы малодушия и страха за Джека. Нет, нет, Джек с тех пор совсем не изменился. Это я изменилась.

- В чем именно?

- Теперь я уже знаю, что нечего о нем беспокоить­ся, - сказала Мэри,

Глава 10

Сколько нужно нервов, чтобы писать очерк о том, что вы считаете подлинным открытием, - писать не после того, как открытие уже совершилось и прославилось, а в тот момент, когда оно еще разрабатывается и сам изобретатель в опасности. Я сознательно говорю, что Джек Фергюсон в опасности: из-за элементарной непорядочности, которая встречается в лучших научных кругах, всякое от­крытие вызывает пренебрежительное к себе отношение, пока специально назначенные и общепризнанные автори­теты не поставят ца нем штамп одобрения. Мэри Фер­гюсон не поняла, с какой целью я спросил ее, не изменил­ся ли Джек с тех пор, как они переехали в Траверз-Сити. Мэри, готовая пойти за него на адские муки, думала лишь об одном:

Сможет ли он сохранить нормальную психику, которую чудом обрел в запертой палате пять лет назад?

Обратите внимание, что я говорю «обрел», а не «вос­становил». До его последней прогулки в буйную палату Джек сам признавал, что начиная с мальчишеских лет он никогда не был психически здоровым. В нем всегда жил дикий зверь честолюбия, затаенное большое «Я», которое нашептывало ему мечты о будущем величии.

Что касается Мэри, она была вполне уверена, что быв­ший Джек, параноик, исчез навсегда. Посмотрите, как скромно он оценивает свою роль в открытии практического лечения для душевнобольных. Он отдает дань уважения химикам, снабдившим его новыми лекарственными сред­ствами; он прославляет сестер-надзирательниц за их неж­ную, любовную заботу о больных. Поведение самого Дже­ка полностью оправдывает мнение Мэри.

- Всякий раз, как я сдаю свою научную статью, меня мучает совесть. Ведь, по сути говоря, б заголовке должны стоять имена химиков и надзирательниц, а не мое имя, - говорит Джек.

И все же весь этот год я недосыпал по ночам, размыш­ляя о том, когда же Джек - столь уверенный в себе и невозмутимый, как лунатик, - когда он наконец сдаст по­зиции и падет ниц. Но он крепко держался, и все мои опасения оказывались пустыми. Вы помните, как глупо я волновался, приняв равнодушие Джека к своим колле­гам, не заинтересованным в лечении запущенных шизохроников, за высокомерие. Я беспокоился также о том, что Джек так одинок в своей работе, - ведь только Мэри, надзирательницы и больные радуют его бедное сердце.

Не глупо ли с моей стороны желать, чтобы Джек пере­стал быть одиноким «отщепенцем»? А как же было с Ро­бертом Кохом, который выследил сибиреязвенного убийцу у себя на кухне? А Фредерик Бантинг, который открыл инсулин в своей душной мансарде, невзирая на усмешки профессоров? А Джордж Майнот, открывший противо­ядие против смертельной болезни - злокачественной анемии - в своей частной практике, а не в Гарварде? Кем же были эти ученые-оригиналы, как не отщепен­цами, до того момента, пока Нобелевская премия или другая подобная безделушка не увенчивали их ориги­нальность?

Пожалуй, для творцов работать в одиночку - это толь­ко преимущество. Но появились другие минные ловушки на пути Джека Фергюсона, борца с безумием. Он добился ошеломляющего успеха в лечении безнадежных, хрониче­ских, запущенных случаев шизофрении. Не испортит ли это Джека? Я видел его сияющее круглое лицо и весело сверкающие карие глаза рядом с газетным заголовком, прославлявшим доктора из Траверз-Сити, который ле­чит безнадежное безумие химикалиями плюс любовь. Не обольстился ли Джек собственной рекламой? Не закружится ли его голова? Не возомнит ли он себя великим ученым и не затеет ли борьбу с еще более разрушительной, более загадочной и непобедимой формой безумия, чем шизофрения. Не воображает ли Джек, что его формула «любовь плюс химикалии» окажется столь же целительной при умственном расстройстве у стариков, которое неизбежно, как сама смерть? Это - заключительное слабоумие, наступающее в ту пору жизни, которая является такой жуткой противоположностью юности; это уже не жизнь, а жалкое прозябание, которое доктора называют одряхлением.

Фергюсону, конечно, лучше знать, стоит ли ввязы­ваться в борьбу со старческим слабоумием. Ему ведь из­вестно, что новые лекарства оживляют молодых шизо­фреников гораздо быстрее и что нежная, любовная забота приводит их к восстановлению психики гораздо успешнее, чем пожилых шизофреников. Джек, конечно, это знает. Он все это признает, и тем не менее глаза его загораются под стеклами очков, как бы спрашивая: ну, и что из этого следует?

- Я самым серьезным образом спрашиваю, - говорит Джек, - что можем мы сделать для бабушки и дедушки и для бедной старенькой тетки Мэри?

Такова его манера так формулировать проблему умст­венного расстройства у стариков. Джек не тратит времени на грустные размышления о том, что антибиотики, побе­ждая пневмонию, являются друзьями старости, или о том, что эти замечательные снадобья спасают стариков не для здоровой и мудрой жизни, а для печального прозябания в сумасшедших домах. Доктор Остин Смит, блестящий и дальновидный редактор журнала Американской медицин­ской ассоциации, так резюмирует этот вопрос. Люди стали теперь здоровее и живут лучше и дольше - живут так долго, говорит Остин, «что перед обществом встает необ­ходимость разрешения новой социально-медицинской про­блемы».

Согласно статистике, эта «проблема» охватывает сотни тысяч слабоумных стариков, представляющих тяжелое бремя как внутри психиатрических больниц, так и вне их. - человеческой точки зрения каждый из этих стариков является объектом жестокого благодеяния со стороны сов­ременной медицины, которая сделала их долгожителями, но не смогла дать им настоящей жизни и здоровья. Для бедных стариков медицинская наука - это сплошное издевательство. Она спасает их от смерти, причиняемой микробами, и обрекает на прогрессирующее слабоумие. Доктор Остин Смит заглядывает в будущее и предосте­регает нас: «По мере того как современная медицина все больше и больше удлиняет наш век, число людей, обреченных на старческое слабоумие, будет расти астро­номически».

- Что ж нам делать с дедушкой и бабушкой и ста­ренькой теткой Мэри? - спрашивает Джек.

Что тут можно сделать? Мы можем настроить поболь­ше просторных кирпичных бараков, собрать туда зажив­шихся стариков и постараться забыть о них.

Доктор Уолтер Л. Брюич приводит цифры роста этой печальной армии. Число стариков, поступивших в психи­атрические больницы в 1920 году, составляло 5 процентов; 11 процентов в 1930 году; эта цифра выросла до 21 про­цента в 1940 году; а в 1950 году было уже около 38 про­центов поступлений с диагнозом «старческий психоз» или «психоз на почве артериосклероза» (предполагаемая при­чина старческого слабоумия).

Такова статистика, но за нею живые люди. В сотнях тысяч домов от одного побережья и до другого живут ста­рые мужчины и старые женщины. Иногда у них проясняет­ся сознание, но потом снова становится смутным и туман­ным. В моменты просветления их охватывает страх. Они спрашивают своих сыновей и дочерей: «Ты не собираешься меня куда-нибудь отправить?»