Страница 27 из 101
«Однако в жизни не всегда так получается», — подумал майор и спросил:
— Кого ты полюбила, Зина?
— Юрия. Скажите откровенно, есть ли надежда, что тех двоих удастся спасти, или всё это делается только для успокоения собственной совести?
— Разумеется, мы их спасём! — почти выкрикнул майор. — Как ты могла такое подумать! — Взяв себя в руки, он уже спокойно добавил: — Ты хоть думаешь, когда говоришь?
— Я люблю его.
Тарасенко инстинктивно кивнул.
— Но только не забывай, что сейчас ещё идёт война.
— Скажите, их группа выполняет только это задание? — Рыдания снова стали душить её.
— Скажи, вот ты, например, могла бы бросить товарища в беде, если бы был хоть один шанс на его спасение? А разве Юрий, которого ты любишь, способен на такое? — Майор отвернулся, невольно подумав о том, что молодые и горячие люди, какими были Зина и Юрий, несмотря на войну, не сдержали своих чувств, дали им прорваться наружу.
Зина стояла перед майором, опустив голову.
— Вернётся он, твой Юрий… — Тарасенко задумчиво закивал головой, словно желая этим подкрепить значимость своих слов.
Зина отвернулась и, вытерев с лица слёзы, включила рацию, хотя не очень надеялась на то, что разведчики ещё раз выйдут на связь с центром.
Ночью полковник фон Зальц получил телеграмму, после которой больше не мог уснуть.
На рассвете его вызвал к себе начальник штаба 2-й армии.
— Ваша выдержка, Зальц, делает вам честь, однако оставим шутки! Нужно лучше разбираться в людях. Короче говоря, этого парашютиста необходимо передать в управление имперской безопасности. Это приказ сверху. Вам всё ясно, Зальц?
— Так точно, господин генерал!
— К нам не должно быть никаких претензий. Это вам тоже понятно?
— Так точно, господин генерал!
— Ну вот видите!
Полковник стиснул зубы, недовольный тем, что СС вновь щёлкнуло его по носу.
«Теперь эти зазнайки в чёрных мундирах заберут арестованного и уедут, высоко задрав нос. Я оказался в цейтноте. Всё, что мне удалось узнать от арестованного до сей минуты, пустой, хлам. Зато самого главного я добьюсь сейчас, в оставшиеся часы. Голыми руками этого Хельгерта не возьмёшь. Передачу нужно произвести так, чтобы не к чему было придраться, то есть Хельгерта следует передать представителю управления имперской безопасности со справкой медицинского освидетельствования, подтверждающей его безукоризненное здоровье».
Полковник фон Зальц задумался.
«Фрейберга я могу продержать здесь самое большее двое суток. А что, если мне заставить доктора Цибарта обследовать Хельгерта сегодня же, приказав датировать день осмотра шестым декабря? — По лицу полковника проскользнула хитрая улыбка. — Мне важны результаты, а то, что у этого дезертира будут переломаны кости, меня нисколько не будет смущать. Тогда по крайней мере при докладе генералу не придётся выдумывать, что за две недели мне всего лишь удалось заткнуть рот полумёртвому, а одного молчальника так и не удалось заставить говорить».
Зальц приказал соединить его с Фрейбергом.
— Я полагаю, — начал он, — что вам уже известно о том, как урегулировано интересующее нас обоих дело?..
— Господин полковник, вы меня удивляете… — снисходительно ответил Фрейберг.
Зальц ни в коей мере не хотел показать, как он воспринял своё поражение.
— В таком случае прошу вас зайти ко мне в десять часов. Свой отъезд вы, видимо, можете планировать на завтрашний вечер. — И полковник быстро положил трубку на рычаг. Через минуту он вызвал к себе капитана медслужбы доктора Цибарта.
Часы показывали без нескольких минут восемь.
Юрий не спеша шёл по улице, небрежно повесив карабин на плечо. В левой руке он нёс старый чемоданчик, в правой — узелок с бельём. Вид у него был такой, будто он только что выписался из госпиталя. Под одеждой на груди у него висел талисман Зины — старая монета. Зина так верила, что этот талисман защитит его от всех бод! И хотя сам Юрий нисколько не верил в приметы, ему всё же было приятно, что эту безделушку долгие годы носила у себя на груди Зина. Он понимал, что здесь, среди фашистов, с его стороны легкомысленно и даже глупо носить при себе советскую монету.
«Если её у меня найдут, то мне несдобровать… — подумал Юрий. — Но я так люблю тебя, Зина, что не могу…»
Своих ребят он увидел издалека. Хейдеман в форме лейтенанта сидел в коляске мотоцикла, Шехтинг и Бендер в длинных плащах копались в моторе. До берёзки, о которой говорилось в приказе, метров двести. Движение на дороге было особенно оживлённым.
«Интересно, где они достали мотоцикл с коляской?» — мелькнуло в голове у Юрия. Он зашагал быстрее. Поравнявшись с Хейдеманом, он козырнул ему.
— Действуйте осторожнее! — тихо пробормотал он.
В глазах у всех четверых светилась радость: встретились-таки!
Затем Григорьев коротко передал друзьям указание Фаренкрога, обратил их внимание на главное.
— Самое трудное — это поддерживать связь между Фаренкрогом, камерой, где содержится Хельгерт, и машиной эсэсовцев. Ну, поживём — увидим… Какое у вас оружие? — спросил Юрий.
— Четыре немецких автомата.
— Понятно. Группа, которая первой увидит Хельгерта, должна сразу же освободить его… — Григорьев сначала снял фуражку с головы, а затем тихо добавил: — Товарища Шнелингера фашисты расстреляли.
Друзья молча переглянулись. Юрий ногой подвинул чемоданчик к Хейдеману, и тот сразу же положил его к себе в коляску.
Бендер завёл мотор и, дав газ, поехал по направлению к населённому пункту.
Григорьев и Шехтинг пошли через поле, сунув автоматы в узел Юрия. Перед ними, на небольшом холме, виднелись госпитальные бараки с красными крестами.
В дверь постучали. На пороге стоял доктор Цибарт. Несмотря на раннее утро, он был уже слегка пьян. В руке доктор держал бутылку, завёрнутую в газету. Остановившись в дверях, он оглянулся в коридор, словно желая удостовериться, не следят ли за ним.
— Господин капитан в лучшей форме, моё почтение! — Фаренкрог заглянул доктору в глаза.
— Выпейте со мной, а? — Проговорив это, доктор поставил на стол два стакана и наполнил их ямайским ромом из бутылки с яркой этикеткой.
— Прошу вас, господин капитан.
Они чокнулись.
— Можно вас спросить, доктор, какова причина этого торжества?
— Нельзя, камарад. Мы не имеем права задавать никаких вопросов. Наше дело только отвечать: «Слушаюсь!» — и выполнять приказы. Или же петь: «Я потерял сердце. И потерял не в Гейдельберге, не в летнюю ночь, а здесь!»
— Как вас зовут, счастливчик?
Цибарт посмотрел на собеседника как на сумасшедшего.
— Чудак человек, я потерял самого себя… — И он залпом выпил ром.
— Дорогой партайгеноссе капитан, всё это вы должны объяснить мне понятнее.
— Никакой я не партайгеноссе! Я только скромный слуга науки. Слуга медицины и гуманизма, если хотите знать!
— Со вчерашнего дня в этом отношении вроде бы ничего не изменилось.
— Ничего не изменилось? Да вы простак! Разверзлась пропасть! — Цибарт снова стал наполнять оба стакана, не заметив даже, что Фаренкрог лишь немного отпил из своего.
— Однако в данный момент ничего особенного не случилось: война продолжается.
— Война продолжается вот уже несколько лет.
— А вы откровенны, доктор. Ценою откровенности можно потерять не только собственное сердце.
— Последнее, что тут можно потерять, — это уважение к самому себе. — Доктор покачал головой. — Я вам коротко рассказывал о бывшем офицере, который перешёл на сторону Советской Армии и выполнял здесь разведывательное задание?
Фаренкрог кивнул. Он едва сдерживался, чтобы не вскочить с кровати, на которой лежал.
— Вчера его приказали освидетельствовать. Без всяких анализов и осмотра специалистами. А вечером я его даже не узнал. — Цибарт отпил большой глоток. — Они его зверски избили, издевались над ним. С той самой минуты я и пытаюсь утопить свою совесть в вине.