Страница 13 из 98
Живу я, дорогие мои, неплохо, обо мне не беспокойтесь, только об одном прошу — пишите хоть по несколько слов, но почаще. Думаю о вас всех бесконечно много, с любовью, тоской и тревогой. Сама тоже буду писать почаще — навёрстывать потерянное. Не забывайте и вы меня.
Крепко-крепко обнимаю вас и целую.
Ваша Аля
' Сережей А.С. называла своего отца Сергея Яковлевича Эфрона. О его аресте (10 октября 1939 г.) она узнала во время следствия (сама А.С. была арестована 27 августа того же года), а о том, что 16 октября 1941 г. он был расстрелян, -только в 1956 г.
2 С.Д. Гуревич не сообщал А.С. о самоубийстве матери. Вот что он пишет Е.Я. Эфрон 24 июня 1942 г.: «До сих пор я писал Але, - и моему примеру следует Мур, - что Марина совершает литературную поездку по стране. Все это, я знаю, ужасно дико. Но надо щадить душевные силы Аленьки...»
Е.Я. Эфрон u З.М. Ширкевич Ракпас, 13 июля 1942
Дорогие мои Лиля и Зина! Ваше письмо с известием о смерти мамы получила вчера. Спасибо вам, что вы первые прекратили глупую игру в молчанки по поводу мамы. Как жестока иногда бывает жалость!
Очень прошу вас написать мне обстоятельства её смерти — где, когда, от какой болезни, в чьём присутствии. Был ли Мурзил при ней? Или — совсем одна? Теперь: где её рукописи, привезенные в 1939 году, и последние работы — главным образом переводы — фотографии, книги, вещи? Необходимо сохранить и восстановить всё, что возможно.
Напишите мне, как и когда видели её в последний раз, что она говорила. Напишите мне, где братишка, как, с кем, в каких условиях
живет. Я знаю, что Мулька ему помогает, но — достаточно ли это? Денег-то я могла бы ему выслать.
Ваше письмо, конечно, убило меня. Я никогда не думала, что мама может умереть. Я никогда не думала, что родители — смертны. И всё это время - до мозга костей сознавая тяжесть обстановки, в которой находились и тот и другой, — я надеялась на скорую, радостную встречу с ними, надеялась на то, что они будут вместе, что, после всего пережитого, будут покойны и счастливы.
Вы пишете - у вас слов нет. Нет их и у меня. Только - первая боль, первое горе в жизни. Всё остальное — ерунда. Всё — поправимо, кроме смерти. Я перечитывала сейчас её письма — довоенные, потом я ничего не получала — такие живые, домашние, такие терпеливые... Боже мой, сколько же человек может терпеть, и терпеть, и ещё терпеть, правда, Лиля, а потом уж сердцу не хватает терпения, оно перестает биться. Напишите мне про мамины рукописи — это сейчас самое главное.
Крепко обнимаю вас и целую обеих. Жду от вас писем. Благодарна вам бесконечно за всё то добро, которое мы все от вас видели.
Ваша Аля
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
23 июля 1942
Дорогие мои Лиля и Зина, писала вам два раза с тех пор, что получила ваше письмо с известием о смерти мамы. Не знаю, дошли ли до вас мои письма. Ещё раз повторяю вам большую мою благодарность за то, что вы всё же решили сообщить мне об этом. Родные мои, я всегда предпочитаю знать. И недаром говорит пословица: «много будешь знать — скоро состаришься». Сколько у меня теперь седых волос!
В каждом письме задаю вам один и тот же вопрос: знаете ли вы, что с мамиными рукописями? Очень прошу ответить. И ещё прошу — если есть какие-нб. фотографии — мамы, папы, брата, мои собственные, пришлите, у меня тут только две карточки мамы с братом.
От Мульки получаю известия более или менее регулярно, знаю, что и вам он написал. Он как будто бы собирается, если удастся, съездить на месяц в Москву. Вот бы хорошо. Я бы тоже очень хотела, но пока не могу! Но всё же не теряю надежды. Обо мне не волнуйтесь, родные мои. Я нахожусь в полной безопасности, работаю, сыта — значит — жива. Что эта жизнь, особенно по нынешним временам, никак меня не удовлетворяет, вы и сами знаете. Не могу сказать, как мне больно и обидно, что всё это время я была не с мамой, не с вами, что была не в состоянии вам помочь. Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть её креста, и он не раздавил бы её. Но всё, что касается её литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я.
Родные мои, переживите как-нибудь всю эту историю, живите, -как мне хочется отдать вам все свои силы, чтобы поддержать вас. Но сейчас я ничего не могу сделать. Зато потом я сделаю всё, чтобы вы были спокойны и счастливы. И так будет.
Напишите мне про родных — Мишу1, Веру, Кота, Нюру, Лизу, известно ли что о Сереже, пишут ли Ася и Андрей?2 Что с Андреем? Ему уж пора быть дома - или на фронте. Что Дима и Валька? Напишите!
Обнимаю вас и целую, родные мои.
Ваша Аля
1 Речь идет о муже В.Я. Эфрон Михаиле Соломоновиче Фельдштейне.
2 Анастасия Ивановна Цветаева (1894-1993) - сестра М.И. Цветаевой. Была арестована 2 сентября 1937 г. и в 1942-м находилась в заключении. Андрей Борисович Трухачев (1912-1993) - сын А.И. Цветаевой. Был арестован одновременно с матерью в Тарусе вскоре после окончания архитектурного института. В 1937-1942 гг. также находился в заключении, летом 1942 г. мобилизован и как инженер-строитель направлен в Архвоенстрой.
З.М. Ширкевич
5 августа 1942
Дорогая моя Зина, получила сегодня Ваше письмо от 14.7, отвечаю немедленно. Спасибо Вам и Лиле, родная, за вашу любовь, память, за ваше большое сердце. Дня два тому назад отправила вам маленькую записочку с двумя рисуночками1. Вы, верно, её уже получили. Боюсь, что в тот же конверт случайно попал черновик моего заявления в Президиум Верховного Совета — если да, не удивляйтесь. Моя рассеянность безгранична, вместо того, чтобы положить названный черновик в пустой конверт, я, видимо, сунула его в письмо — не то к вам, не то к Мульке.
Сердце моё, мысли мои рвутся к вам. Вас обеих, всю вашу жизнь в эти страшные дни и месяцы я представляю себе так, как если бы разделяла её с вами2. Много-много думаю о вас, и ужасно хочется помочь вам, снять с вас часть всех этих внеплановых тягот — но, к сожалению, я совсем беспомощна, могу только думать о вас да писать вам.
Моя жизнь идёт всё по-прежнему, так же и там же работаю, работа не тяжёлая, я свыклась с ней. Вы беспокоитесь о моих лёгких, но производство не вредное, скорее наоборот — мы производим зубной порошок, и от меня приятно пахнет мятным маслом, а хожу я в белом халатике, как медсестра. Я рада, что работаю теперь не на швейной машине, — мне гораздо легче, меньше устаю, чувствую себя лучше.
I ОМ)|САМ US'iv
ей «- l» •
cuC UgAfrM* o.ni • Qyc л/> -
■£Г
hA WLK* t4 йл>
fA'k
r
Hmim 6бАиЛ
1T11U1
«-ЬС.’’ C.
_
Письмо А. Эфрон от 1 августа 1942
Отчего вы ничего не пишете мне насчёт Димки? Мне очень за него тревожно — что он, где? Напишите, пожалуйста. Грустно мне было узнать о смерти маленького своего племянника3, какой он был славный и странный мальчик - как, впрочем, и все мальчики в нашей семье. Я помню, как любила его Лиля.
Очень прошу вас, дорогие, написать мне про мамины рукописи — пишу вам об этом в каждом письме, прислать адрес брата и, если есть, фотографии, кроме того, напишите, что известно вам про Андрея и Асю. Как обидно, что Асе не пришлось увидеться с мамой!
Мамину смерть как смерть я не осознаю и не понимаю. Мне важно сейчас продолжить её дело, собрать её рукописи, письма, вещи, вспомнить и записать всё о ней, что помню,— а помню бесконечно много. Скоро-скоро займет она в советской, русской литературе своё большое место, и я должна помочь ей в этом. Потому что нет на свете человека, который лучше знал бы её, чем я. Я не верю, что нет больше её зелёных глаз, звонкого, молодого голоса, рабочих, загорелых рук с перстнями. Не верю, что нет больше единственного в мире человека, которого зовёшь мамой. Но на всё это не хватает слов, вернее - трудно писать об этом так, как пишу я это письмо - наспех, за обшим столом в общежитии. Об этом я впоследствии напишу книгу, и тогда хватит слов и все слова встанут на место.